Автомобиль несся уже по Ваграмской улице, когда Анна подумала об ужине. Магазины были закрыты. Вспомнив, что в квартале Терн есть гастрономический магазин, открытый по воскресеньям, она велела отвезти себя туда, а затем отпустила такси.
Было так занятно делать покупки! Держа под мышкой свою китайскую собачку, Анна ходила взад и вперед по магазину, любуясь аппетитно разложенным товаром. Сначала она выбрала то, что любил Антуан: ржаной хлебец, соленое масло, копченую гусиную грудку, корзиночку земляники. Для Феллоу — как и для Антуана — она прибавила банку сгущенных сливок.
— А еще кусочек вот этого! — сказала она, лакомо облизываясь и указывая затянутым в перчатку пальцем на мисочку обыкновенного паштета из гусиной печенки. «Вот это» предназначалось для нее самой; паштет был ее слабостью; но ей, конечно, приходилось его есть разве только случайно, во время путешествия, где-нибудь в железнодорожном буфете или в деревенской гостинице. Порция паштета на несколько су — розоватого и жирного, окруженного топленым салом, остро приправленного гвоздикой и мускатным орехом и намазанного на ломоть свежеиспеченного хлеба, — в этом было все ее прошлое, прошлое бедной парижской девушки, которое вдруг она ощутила на языке… Завтраки всухомятку на скамейке Тюильрийского сада, в полном одиночестве, среди голубей и воробьев, в те годы, когда она служила продавщицей на улице Оперы. Никаких напитков; но, чтобы утолить жажду, возбужденную пряным паштетом, — пригоршня испанских вишен, купленная у разносчика на краю тротуара. И в завершение, когда наступало время возвращения на работу, — чашечка черного кофе, сладкого и горячего, пахнущего жестью и гуталином, которую она выпивала опять-таки в одиночестве у стойки кафе-бара на улице Святого Роха.
Анна рассеянно смотрела, как приказчик завертывает покупки и пишет счет…
В одиночестве… Уже в то время верный инстинкт подсказывал ей, что если у нее и были кое-какие шансы преуспеть, то лишь при условии отчужденного от всех и замкнутого существования, без увлечений, без привязанностей, в полной готовности к любому превращению. Ах, если бы гадалка, бродившая по. Тюильрийскому саду со своей заплечной корзинкой и трещоткой и торговавшая трубочками и лимонадом, предсказала бы ей в то время, что она станет г-жой Гупийо, женой самого патрона!.. А между тем так оно и случилось. И теперь, оглядываясь назад, она находила это почти естественным…
— Получите, сударыня! — Приказчик подал ей завязанный пакет.
Анна почувствовала, как взгляд продавца скользнул пo ее груди. Ей все больше и больше нравилось возбуждать мимолетное желание мужчин. Этот был еще совсем мальчишка, с легким пушком на щеках, с растрескавшимися губами, с большим, некрасивым здоровым ртом. Анна поддела пальцем веревочку, подняла голову, слегка откинув ее назад, и в знак благодарности окинула юношу обольстительным взглядом своих больших серых глаз.
Пакет был легкий. Времени впереди оставалось еще много; было всего пять часов. Она спустила собачку на землю и пошла пешком по Ваграмской улице.
— Ну-ка, Феллоу, бодрей!..
Анна шла широким шагом, слегка покачиваясь, с некоторым самодовольством подняв голову. Ибо она не могла подавить в себе чувство невольной гордости всякий раз, как вспоминала о своем прошлом: она ясно сознавала, что ее воля всегда оказывала влияние на судьбу и что достигнутый успех был делом ее собственных рук.
На расстоянии, — не переставая удивляться, как будто речь шла о ком-то другом, — Анна любовалась той настойчивостью, которую она проявляла с самого детства, чтобы выбраться из низов; это был своего рода инстинкт, подобный инстинкту утопающего, который непроизвольными движениями старается выплыть на поверхность. Живя вместе со старшим братом и овдовевшим отцом, она все долгие годы отрочества бережно хранила свою чистоту, для того чтобы со временем легче было подняться наверх. По воскресеньям, пока отец, рабочий-водопроводчик, играл в кегли у старых фортов, Анна вместе с братом и друзьями отправлялась бродить по Венсенскому лесу. Как-то вечером, при возвращении с прогулки, товарищ брата, молодой монтер, попытался ее поцеловать. Анне было уже семнадцать лет, и он ей нравился. Но она дала ему пощечину и одна убежала домой; после этого случая она никогда больше не ходила с братом гулять. По воскресным дням она оставалась дома и занималась шитьем. Она любила тряпки, наряды, у нее был вкус. Хозяйка ближайшего галантерейного магазина, знавшая ее мать, взяла к себе Анну продавщицей, но как уныло было в этой лавчонке, клиентура которой состояла из бедных жителей квартала… К счастью, Анне удалось получить место продавщицы в отделении «Универсального магазина XX века», которое открылось в Венсене, на Церковной площади. Перебирать куски шелка и бархата; соприкасаться с непрерывно движущейся толпой покупателей; жить в атмосфере похотливых желаний продавцов, заведующих отделами, не отвечая им ничем, кроме товарищеской улыбки, и чинно возвращаться вечером домой, чтобы приготовить семейный ужин, — такова была жизнь Анны в течение двух лет, и в общем она сохранила о ней хорошие воспоминания. Но как только умер отец, Анна бежала из пригорода и устроилась на отличное место, в самом центре Парижа, на улице Оперы, в главном магазине, управление которым все еще было в руках самого старика Гупийо. И вот тут-то пришлось вести тонкую игру — до самого замужества… «Тонкая игра!» Это могло бы стать ее девизом… Еще и теперь… Разве не сама она при первой встрече с Антуаном остановила на нем свой выбор, преодолела его сопротивление и постепенно одержала над ним победу? А он этого и не подозревал; потому что она была достаточно опытна и хитра, чтобы щадить самолюбие самца и оставлять ему приятную иллюзию собственной инициативы. К тому же она была слишком хорошим игроком, чтобы отдать предпочтение тщеславному удовольствию афишировать свою власть перед действительно царственной радостью удовлетворять свои желания втайне, во всеоружии кажущейся слабости…
Предаваясь размышлениям, Анна незаметно добралась до их квартирки. Она разогрелась от ходьбы. Тишина и прохлада, царившие в квартире, где шторы были спущены, привели ее в восхищение. Стоя посреди комнаты, она сбросила с себя все, что на ней было надето, и побежала в ванную комнату, чтобы приготовить себе ванну.
Ей было приятно чувствовать себя обнаженной среди всех этих зеркал, под матовыми стеклами, в холодном свете лампочек, придававшем особый блеск ее коже. Наклонясь над кранами, из которых с шумом вырывалась вода, Анна рассеянно проводила ладонью по своим смуглым, все еще стройным бедрам, по своей несколько отяжелевшей груди. Затем, не дожидаясь, пока ванна наполнится доверху, занесла ногу через край. Вода была чуть теплой. Анна погрузилась в нее с приятной дрожью в теле.
Взглянув на белый с синими полосами купальный халат, висевший на стене перед нею, она невольно улыбнулась: в прошлый раз Антуан забавно закутался в него и ужинал в таком виде. Внезапно ей вспомнилась небольшая сцена, разыгравшаяся между ними именно в тот вечер: на какой-то вопрос, который она задала ему по поводу его прежней жизни, его связи с Рашелью, он сказал ей ни с того ни с сего: «Я-то тебе рассказываю все, я-то ничего от тебя не скрываю!»
Действительно, она очень мало говорила ему о себе. В самом начале их связи как-то вечером Антуан, пристально посмотрев ей в глаза, сказал: «У тебя взгляд роковой женщины…» Этим он доставил ей огромное удовольствие. Она запомнила это навсегда. Чтобы сохранить престиж, она постаралась окружить тайной свою прошлую жизнь. Может быть, это с ее стороны было ошибкой? Кто знает, может быть, Антуану было бы приятно под маской роковой женщины найти гризетку? Она решила это хорошенько взвесить. Исправить ошибку было нетрудно: ее прежняя жизнь была достаточно богата событиями, чтобы, ничего не выдумывая и не искажая фактов, извлечь из них необходимое, а именно — воспоминания сентиментальной маленькой продавщицы, какой она была в дни своей юности…
Антуан… Как только она начинала думать о нем, в ней пробуждалось желание. Она любила его таким, каким он был, за его решительность, за его силу — и даже за то, что он был слишком уверен в своей силе… Она любила его за любовный пыл, проявлявшийся у него несколько грубо, почти без нежности… Самое большее через час он должен быть уже здесь…
Анна вытянула ноги, запрокинула голову и закрыла глаза. Вода смыла с нее усталость, как пыль. Блаженная животная истома охватила ее. Над ее головой большой пустынный дом безмолвствовал. Тишину нарушало лишь похрапывание собачки, распластавшейся на прохладном кафельном полу, отдаленное шуршание детских роликов по асфальту соседнего двора да плеск капель, с кристаллическим звуком время от времени падавших из крана.
