Впрочем, Орландо оказался плохим пророком. Может быть, он и не очень верил в те страхи, которые расписывал, может быть, он с заранее обдуманным намерением клеветал на «ужасных большевиков», пытаясь запугать кого следует жупелом большевизма, — так или иначе, реальные события развивались в дальнейшем совсем не так, как предсказывал Орландо, пытаясь сыграть на нервах своих оппонентов.
Бенито Муссолини не мог сразу же обнажить свою подлинную сущность, он неизбежно должен был рядиться в лоскутья демагогических фраз, присваивать себе лозунги социалистического характера, ибо эти лозунги лучше всего отвечали настроениям послевоенных трудящихся масс, ибо самый воздух в Италии был насыщен электричеством революции.
Массы требуют восьмичасового рабочего дня?
Извольте, Бенито Муссолини тоже за восьмичасовой рабочий день! Он и за конфискацию военных прибылей. Он и за национализацию всех, всех до единого военных предприятий. Он даже за занятие заводов — во всяком случае, когда пролетариат начал занимать предприятия, фашисты некоторое время сохраняли «благожелательный нейтралитет».
Недолго, правда, очень недолго.
Впрочем, все это было только расчетом, холодным расчетом ловчилы-политикана.
Через некоторое время Муссолини уже не находил нужным столь уж тщательно маскироваться. Наоборот, он охотно и всенародно демонстрировал свое нутро, чуть ли не публично обнажаясь.[17]
«Фашисты, — говорил он в те дни, — прибегают в соответствии с обстоятельствами к сотрудничеству классов, борьбе классов и экспроприации классов».
И еще более знаменательная фраза вылилась из-под его пера в те дни: «Мы позволяем себе роскошь быть аристократами и демократами, консерваторами и прогрессистами, реакционерами и революционерами, легалистами и нелегалистами в соответствии с обстоятельствами времени и средой, в которой мы вынуждены действовать».
Муссолини всячески поддерживал действия Д'Аннунцио. Но, увы, поэт не оправдал возложенных на него надежд. Двенадцатого ноября двадцатого года в Раппало было подписано соглашение с Югославией. Югославия признала ряд территориальных приобретений Италии, а Италия взамен согласилась на объявление Фиуме вольным городом и согласилась очистить его от легионеров Д'Аннунцио.
Тогда начался распад легионов.
А фашизм тем временем переходил к решительным действиям. Фашисты организовали крупную провокацию в Болонье, где трудящиеся демонстрировали в честь избрания социалистического муниципалитета. Никаких элементов случайности, у фашистов все было намечено и расписано заранее, события развивались по плану: были выпущены воззвания к населению, в которых фашисты (в трогательной заботе о благе будущего поколения) объявили о сражении, которое должно было состояться в этот день, предупредив женщин и детей, чтобы они держались подальше от места (предполагаемых!) беспорядков; когда на балконе муниципалитета были водружены знамена муниципального большинства (красные знамена!) и когда появился мэр-социалист, грянули первые выстрелы. В палаццо д'Аккурцио, где происходило торжественное заседание, раздался взрыв. Это фашист бросил бомбу в зале заседания. Были ранены несколько человек. Итальянцы — люди горячие, и несколько депутатов-социалистов открыли пальбу из револьверов. В зале началось истинное побоище. Адвокат Джордани, член муниципального совета от группы меньшинства, был убит в свалке. А на площади ратуши и на ближних улицах начались схватки между рабочими и фашистами. Фашисты одержали верх. Муниципалитет, избранный свободным голосованием, был разогнан.
Полиция города Болоньи во время столкновения оставалась безучастной. А затем произвела массовые аресты активистов левых партий. Были арестованы несколько фашистов, но как раз из тех, которые явно не принимали участия в столкновении. Их тут же выпустили на волю. Зачинщиков же и пальцем не тронули.
Предупредительность болонской полиции пришлась фашистам по душе. Они сильно приободрились и два месяца спустя, в январе 1921 года, подожгли болонскую Палату труда.
Все это происходило на глазах у абсолютно бездействующей и, должно быть, не столь уж изумленной полиции.
Так вот, к началу 1921 года фашизм, бывший дотоле слабым, несконцеитрированным и организационно жалким, превратился в движение, внушающее страх и вселяющее ужас. Фашисты перешли в наступление по всему фронту.
В чем была причина внезапных успехов фашизма?
Причина эта была очень проста: фашисты «поумнели», «образумились», отказались от своих псевдореволюционных лозунгов; они ясно показали, что ничего общего ни с социализмом, ни с рабочим классом не имеют, нет, они — движение решительно антисоциалистическое, откровенно антирабочее. Вот с этого момента все консервативное государство, весь его аппарат — бюрократический, военный и полицейский — начинает активно поддерживать фашистов. Фашисты нашли свое лицо — они оказались попросту авангардом ПРЕВЕНТИВНОЙ КОНТРРЕВОЛЮЦИИ: ведь революции в Италии, той самой революции, призраком которой В. Э. Орландо пытался испугать своих неподатливых коллег, так и не произошло.
Да, революции не было, но зато был страх перед революцией, страх ополоумевшего мещанства и крупной буржуазии.
В эти самые дни, в мае двадцатого года, когда итальянский фашизм еще только поднимал голову, Антонио Грамши писал:
«За настоящим этапом классовой борьбы в Италии последует либо завоевание революционным пролетариатом политической власти для перехода к новому способу производства и распределения, позволяющему повысить производительность труда, либо бешеный разгул реакции имущих классов и правящей касты. Будут пущены в ход все средства из арсенала насилия, чтобы обречь промышленный и сельскохозяйственный пролетариат на рабский труд; будет сделано все, чтобы беспощадно разгромить органы политической борьбы рабочего класса (социалистическая партия) и включить органы экономического сопротивления (профсоюзы и кооперативы) в аппарат буржуазного государства».[18]
Итальянская буржуазия сочла, что ныне существующее государство, внешне демократическое парламентское государство, недостаточно сильно, чтобы противопоставить себя революционному движению трудящихся масс.
В сознании буржуа зреет идея террора. Насильственного подавления революционного движения.
А мелкая буржуазия, в свою очередь, искала каких-то путей, каких-то способов разрешения социальных проблем. Нельзя ли, думалось ей, создать нечто вроде «надклассовой» власти? И чтобы существующий строй остался по возможности нерушимым. Вот тут-то и подвернулся общенациональный и надклассовый Бенито. Спрос породил предложение. Товар пошел навстречу потребителю.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
