Мать-утешение… Но для этого она должна быть сильной. Или это необязательно? В конце концов, «выплакаться» можно и у подруги на плече или просто сочувствующему попутчику в вагоне…
В любом возрасте между ребенком и матерью остается невидимая граница: превосходство матери над своим ребенком. Это не должны чувствовать ни тот, ни другой. Это, быть может, и опыт, и умение понять и принять, и та самая способность к утешению…
А-а-а… Значит, превосходство все-таки нужно, но такое, которое не разъединяет, не отчуждает, не унижает – превосходство «опыта… умения… способностей», а не просто старшинства с его нравоучениями и морализированием. Значит, надо быть подлинно ведущим всю жизнь. Хоть и трудно, но надо – так я думала всегда, но…
Наверное, отношение к матери строится так (на протяжении всей жизни человека): восхищение – сомнение – недоверие – неприятие – осуждение – снисхождение – понимание – прощение – раскаяние – преклонение. Эта цепочка составлена наспех: ее нужно разработать. Не знаю, должно ли это так быть. Для всех ли это одинаково, или, может быть, по-разному – для сыновей и дочерей? Быть может, мать должна быть разной для мальчиков и девочек? Для мальчиков она должна быть слабой, как женщина, а для девочек – иной, более сильной?
К сожалению, мне никогда не приходило в голову, что отношение ребенка к матери может так меняться на протяжении жизни. Я и сама испытала нечто подобное, однако со временем это забылось. А надо помнить. Тогда негативизм подростков, отчужденность взрослеющих детей воспримутся не как крушение, трагедия, а как болезнь роста и только.
Почему общественное воспитание не может заменить мать, по крайней мере сейчас? Человек может любить кого-то конкретно, т. е. ограниченно – не тысячу людей и даже не сто, одинаковой материнской или сыновней любовью. Человек должен себя уметь «отпустить» и знать, где это можно сделать. В общественном воспитании дома нет. Все время на людях. Поплакаться некому. Это давит на психику. Человек прячет свои переживания, приучается не обращать на них внимания, давит себя: «Коллектив – главное! Думай о коллективе!» Это крайность – и потому плохо. Человек должен знать, что он для кого-то незаменим. А какая незаменяемость в общественном воспитании?!
Снова и снова появляется эта мысль о незаменимости и незаменяемости в отношениях между близкими людьми. Может, в этой жажде быть незаменимым лежит сознание неповторимости своей личности, чувства человеческого достоинства, невозможности предательства друзей, измены самому себе – этим изначальным нравственным основам человека?
Как же, оказывается, нашим детям не хватает личных, глубоко индивидуальных контактов с близкими людьми, не хватает избирательной, заинтересованной любви, тонкости и богатства эмоционального общения! Именно в общении маленький человек получает первые уроки нравственности.
Разговор о совести
Дело было году в 1976. Решили мы с ребятами определить (не заглядывая в словари!), что такое совесть. Трудная оказалась задача. Предлагали и то, и иное определение, наконец согласились, что «совесть – это умение почувствовать, хорошо ты делаешь или плохо».
– Чтоб всем было хорошо, – добавил кто-то из девочек, – а кто плохо другим делает, тот, значит, бессовестный.
– А если он думает, что делает хорошо, а выходит плохо, тогда как? – спросила четырнадцатилетняя Оля.
Этот вопрос всех озадачил, меня – тоже.
– В том-то и дело, – вдруг сказал старший, семнадцатилетний Алеша, – что у каждого своя совесть, она может не соответствовать общепринятым критериям.
– Как? – удивилась я. – Что же это за совесть, которая только сама с собой и считается? Тут что-то не то!
– Нет, то! – загорячился Алеша. – Именно только с собой и считается. Совесть – это соотнесение своих поступков со своим нравственным эталоном, вот и все. Со своим, понимаешь?..
Дальнейшие его рассуждения запомнились мне надолго, заставили о многом подумать.
Он говорил, что хороша была бы совесть, если бы она была способна на «виляние под влиянием». Тут все дело в том, как и когда она закладывается в человеке, почему так стойка. Ребенок приобретает свои нравственные критерии тогда, когда еще ничего не понимает, но воспринимает все на эмоциональном, подсознательном уровне – как бы впитывает с молоком матери ее нравственные оценки. Это и становится его совестью – на всю последующую жизнь!
Помню, я возражала ему: «Что же, по-твоему, в дальнейшей жизни этот первоначальный критерий не меняется?» Он ответил, что хоть и меняется, но очень трудно: это неподконтрольно разуму, совестью нельзя управлять. Это она управляет, а не ею. Вот говорят: «Совесть мучает». А что это такое? Человек получает неудовольствие от каких-то своих поступков, испытывает душевный дискомфорт, хотя может и не знать отчего. Понимание, осознание приходит позже – вот в чем дело! Как это важно, чтобы ребенок с самого начала был окружен не просто любящими, но добрыми, умными людьми. А глупая, в том числе жертвенная, любовь страшна: она породит потребителя, эгоистичного и завистливого. Он родную мать, которая его всю жизнь ублажала, когда-нибудь сдаст в дом престарелых, и совесть его будет молчать!
Вспомнили мы старинную притчу о материнском сердце. Раньше она всегда возбуждала во мне чувство благоговения перед великой силой материнской любви. Напомню ее вкратце.
Влюбился юноша в прекрасную девушку и просил ее руки. Жестокая красавица согласилась стать его женой только при условии, что в доказательство своей любви он принесет ей сердце матери. И вот несет юноша материнское сердце в ладонях, но спотыкается, падает и роняет его на землю. И вдруг слышит: «Не ушибся ли ты, сынок?»
Когда мы вспомнили эту притчу после Алешиных слов, вдруг дошел до меня и до всех нас совсем иной ее смысл: да ведь такой сын, способный на самое страшное преступление ради своей прихоти, мог быть только у такой матери, которая готова пожертвовать всем, оправдать все, лишь бы сыну было хорошо. Потому его совесть и позволила совершить такое ужасное злодеяние.
Наш разговор несколько увел нас от общепринятого определения совести, но заставил подумать о том, как рано закладываются в человеке основы для формирования его личности.
Обратите внимание: ребенок только появился на свет, а сразу начинает налаживать контакты с окружающим миром – кричать, например, когда мокро. Его не берут на руки («Ничего, пусть поплачет!») – он кричит громче. До-о-олго. Наконец взяли на руки, сменили пеленку. Мама рядом – какое блаженство! Малыш замолкает, удовлетворенный, а тут его опять кладут в коляску. Ну и логика у этих взрослых: за крик – наслаждение, за молчание – неудовольствие. Ну так получайте крик!
Это первые, самые первые шаги ребенка и взрослых к будущему взаимопониманию или непониманию. Если и дальше так пойдет, а взрослые вовремя не спохватятся, – получайте капризы, неврозы, озлобленность, скрытность, лживость. Только не говорите, что он такой уродился.
Итак, с самого начала мы, взрослые, направляем поведение, развитие, психику ребенка, передаем ему свои нравственные критерии, представления о жизни.
Я говорю «мы», но если этих «нас» много, неизбежен, как правило, разнобой. А если ребенку достается одна тридцатая замотанной няни в яслях или детском саду – что же он получит от такого «общения», кроме сухих штанишек?
Вот почему нужна малышу мать, с ее глубоко индивидуальной любовью, с ее возможностью и тонкой способностью с самого начала наблюдать первые пробы и шаги своего ребенка на долгом-долгом пути становления Человека; с ее неистощимым терпением и великим умением радоваться каждому, даже крохотному его успеху, чувствовать его боль. А при этом неизбежно оценивать все его проявления и тем самым ориентировать его в жизни. Но для этого самой матери – какой надо быть!
Ее реакция мгновенна, чаще всего интуитивна; о вычитанном и услышанном вспоминать некогда – как чувствуешь, так и делаешь. Ошибаешься, конечно, особенно в самом начале, но, если переживешь и осмыслишь ошибку, прибавится опыт. Матери надо, по выражению Марка Твена, «самозатачиваться» всю жизнь, но при этом категорически нельзя…
Однако позвольте мне закончить эту важнейшую мысль только в последней главе книги – просто потому, что там она прозвучит убедительнее: сама я пришла к ней после всего того, о чем вам еще предстоит прочитать.
Впрочем, матери меня поняли бы сразу, а вот отцы, дедушки и даже бабушки, а также ученые и руководители всех рангов, от которых зависит будущее наших детей, почему-то с трудом постигают очевидное.
