Тут стоит заметить, что Болотников, как и Отрепьев, был «испечен» в Польше. Дворянин и боевой холоп князя Андрея Телятевского, Иван Болотников попал в плен к татарам, стал гребцом на турецкой галере. В Средиземном море турецкую галеру захватили австрийские корабли, и Болотников оказался в Венеции. Из Венеции Болотников перебрался в Польшу. В Самборе родственники Мнишка свели его с Михаилом Молчановым[59], которого паны готовили на роль царевича Димитрия. Молчанов жил на содержании жены Юрия Мнишка. Именно Мнишки надоумили Болотникова стать «гетманом царя Димитрия».
Одним из воевод Болотникова был Иван Заруцкий — польский подданный родом из Тернополя (ныне на Западной Украине)[60].
Сам же царь Димитрий объявился в конце мая 1607 г. в городе Стародубе. Происхождение нового самозванца достоверно установить не удалось. Одни считают, что он был поповичем, другие — шкловским евреем. В пользу последнего свидетельствуют найденные в его документах еврейские письмена.
Болотников немедленно отправил к Лжедмитрию II своего воеводу Ивана Заруцкого. Вскоре к самозванцу поспешили тысячи польских панов, жаждавших наживы и приключений. Дабы избежать обвинений в необъективности, процитирую того же Валишевского: «В ту пору в Польше окончилась междоусобная война, и потому освободились целые запасы сил, оставшихся без употребления, обманутых честолюбий, неудовлетворенных вожделений, героических настроений, рвущихся к новым подвигам, — все это нетерпеливо и жадно стремилось искать счастья вне родины. Воздух мирной страны, возвращенной к состоянию относительного порядка с подобием дисциплины, был невыносимо тяжел для соратников Зебржидовского. Они нахлынули в Московию, и второму Димитрию стоило только показаться, чтобы увидеть вокруг себя цвет того странствующего рыцарства, из которого Баторий с трудом создал армию; оно казалось неспособным бороться с регулярной армией Сигизмунда, но давало драгоценное подкрепление и блестящую рамку мятежной милиции. Скоро у бывшего каторжника оказались армия и главнокомандующий — не кто иной, как пан Меховецкий, ветеран польских конфедераций; в его стане появились и более знаменитые новобранцы»[61].
Замечу, что «междоусобной войной» Валишевский именует рокош Николая Зебржидовского. Действительно, 6 июля 1607 г. гетманы Ян Ходкевич и Станислав Жолкевский разбили панов-рокошан под Гузовым.
Цитирую Валишевского дальше: «Первого Димитрия в его походе на Москву тоже охраняли поляки; но он держал в известных границах своих непокорных защитников, противопоставляя им в десять раз более многочисленную массу туземных воинов, казаков и москвитян. Второй Димитрий не имел таких средств. Северщина и московская украйна при его появлении сами лишились людей, способных носить оружие; Болотников все уже забрал, а разгром „большого воеводы“ оставил его господину одни деморализованные и искалеченные обломки ополчения. Среди приближенных нового претендента поляки имели преимущество не только числом, как в первое время, но и по нраву, которое им все время обеспечивали их лучшее воинское воспитание и доблесть их вождей. Когда в Путивле к претенденту присоединились паны — Будзило, автор любопытных записок об этом походе; Валевский, Тышкевич, приведшие каждый по отряду конницы в тысячу лошадей; за ними Александр Лисовский, уже знаменитый партизан и герой предстоявшей Тридцатилетней войны; князь Адам Вилневецкий; наконец и другие именитые вельможи, — он мог себя чувствовать скорее на пути к Кракову, нежели в Москву.
Вновь прибывшие прекрасно знали, что имеют дело с самозванцем. Весело принимая участие в комедии, они от самого царя не скрывали, что вовсе не обманываются на его счет; однако они вели за собой в его стан всю боевую, доблестную, но неисправимо неспособную к дисциплине Польшу. Сразу отменено было всякое командование. Непрерывные раздоры, неизбежные между товарищами по оружию с приблизительно одинаковыми званиями и притязаниями, мешали успехам наилучшим образом задуманных военных операций»[62].
Но тут Валишевский допустил два серьезных «ляпа». Во-первых, соотношение польских подданных к русским было не 1 к 10, а с учетом малороссийских казаков[63] было 1,5 к 1, в крайнем случае 1 к 1. Ну а во-вторых, пан Александр Лисовский умер в России, а в Тридцатилетней войне участвовали лишь остатки его отряда.
Первым командующим армии самозванца был гетман Меховецкий. Однако вскоре из Польши прибыл четырехтысячный отряд Романа Рожинского. «Происходя от Гедимина, великого князя литовского, род Рожинских прославился несколькими поколениями знаменитых воинов и принадлежал к высшей знати Польши. Едва приближаясь к тридцати годам, красавец, богатырского сложения, отважный и величественный, князь Роман с виду представлял совершеннейший тип польского королька этой эпохи. Собрав маленькую армию в четыре тысячи человек, он предлагал ее претенденту, но на некоторых условиях: он требовал возврата затраченных на нее средств и прав главнокомандующего»[64].
Поначалу Лжедмитрий II не хотел смещать Меховецкого. Но большинство поляков шли на сторону Рожинского. Сторонники гетмана арестовали царька. Тот с горя напился горилки. Поляки были уверены, что он таким образом хотел покончить с собой. Ну, а Меховецкого пан Рожинский лично зарубил саблей.
По данным участника похода Лжедмитрия II пана Будзилы, весной 1608 г. в армии самозванца насчитывалось 8126 поляков, причем в это число не входят польскоподданные малороссийские и запорожские казаки.
В течение лета и осени число поляков, несмотря на потери, резко увеличилось. Так «Александр Зборовский, Андрей Млоцкий и Мартин Виламовский привели в июле 1608 г. каждый по эскадрону гусар. В августе прибытие усвятского старосты Сапеги произвело особенную сенсацию. Это был двоюродный племянник литовского канцлера, один из самых блестящих польских аристократов того времени. Воспитанник итальянских школ и ученик лучших полководцев своей страны, Ян-Петр Сапега сражался в рядах королевской армии при Гуцове и, командуя двумя снаряженными на свой счет эскадронами, содействовал решительной победе над мятежниками. Теперь он привел целый корпус, — пехоту, кавалерию и артиллерию с пушками!»[65]
Самое забавное, что 25 мая 1608 г. в Москве королевские послы пан Витовский и князь Друцкий-Соколинский заключили с боярами новый мир на три года и одиннадцать месяцев на следующих условиях: оба государства остаются в прежних границах; Россия и Польша не должны помогать врагам друг друга; царь обязывается отпустить в Польшу самборского воеводу Мнишка с дочерью и сыном и всех задержанных поляков; король обязывается сделать то же самое в отношении задержанных в Польше русских; король и республика должны отозвать всех поляков, поддерживающих самозванца, и впредь никаким самозванцам не верить и за них не вступаться, Юрию Мнишку не признавать зятем второго Лжедмитрия, дочь свою за него не выдавать, и Марине не называться московской государыней.
Царь Василий по своей наивности отпустил всех пленных поляков. А большая часть панов вместе с Мариной и Юрием Мнишками и отправились к самозванцу в Тушино. Состоялось трогательное свидание разлученных супругов, и Марина объявила себя московской царицей. «По словам Мархоцкого [участника событий. — А. Ш.], в Тушине, не считая запорожцев, собралось до двадцати тысяч поляков, в том числе две тысячи очень хорошей пехоты»[66].
Обосновавшись в Тушине, поляки начали систематически грабить Россию. Каждый польский отряд получил приставство, то есть район, где он мог спокойно грабить и убивать горожан и крестьян, не мешая заниматься оным промыслом иным тушинцам.
До сих пор ни один русский историк не посчитал, сколько десятков, если не сотен тысяч русских людей убили тушинские поляки и их русские наймиты. Зачем годами заниматься хлебопашеством или нести ратную службу в крепостях, когда достаточно оказать какую-либо услугу полякам и получить от них грамоту на владение землей и парой-тройкой деревень. Другой вопрос, что через месяц-другой Тушинский вор мог отписать сию землю другому своему стороннику. Но об этом никто не думал.
А почему историки не писали о том, как тушинцы проводили геноцид русского народа? Так ведь в Тушине сидел не только царь Димитрий, но при нем были патриарх и боярская дума. А патриархом был Филарет, в миру Федор Никитич Романов, а в думе преобладали его родственники. Представим на секунду, чтобы его сынок Мишенька или внучек Алешенька приказали дьякам расследовать злодеяния тушинцев, допросить уцелевших очевидцев. Ну а затем началась «смутная пора» петровских времен, и о тушинских поляках все забыли. Так что сейчас о деятельности тушинских поляков можно прочитать лишь в краеведческих записках или сообщениях научных конференций, проводившихся в музеях Углича, Костромы, Александровской слободы, Ярославля, Вологды и т. д.
