Макс не звонит. Ни разу за весь месяц не набрал мой номер, не написал ни единого сообщения. Но я ведь именно этого и хотела? Расстаться насовсем. А когда люди расстаются, они не напоминают друг другу о себе звонками и письмами. Учатся жить на расстоянии.
Не знаю, учится ли он, но для меня это определенно уроки. Очень важные. Я многое понимаю. Прохожу шаг за шагом, день за днем все самые острые моменты, которые случились между нами, пожиная своего рода итоги. Впору писать книгу с говорящим названием: «Как разрушить собственный брак». Она вряд ли станет бестселлером, но, может, хоть кого-то убережет от похожих ошибок.
Но я ничего такого не пишу. Учусь жить… одна. По-новому. Существовать в ледяной пустыне, окружающей меня со всех сторон, и не умирать от тоски каждое мгновенье.
Зима в этом году затянулась. Ветра не стихают ни на день, а грязно-серое убранство заснеженного города идеально подходит к моему состоянию. Внутри тоже все лишено красок. Жизнь давно перестала искрить разными оттенками, и я к этому почти привыкла.
Почти… потому что где-то глубоко внутри все еще гнездится обида. И надежда время от времени начинает жалобно трепыхаться. Только вряд ли бы у меня получилось объяснить, на что именно я надеюсь. Не на восстановление отношений, нет. Вероятно, просто жду, когда сработает то самое пресловутое правило, согласно которому время лечит. Пока о выздоровлении говорить не имеет смысла, ничего не заживает. Я всего лишь стараюсь существовать так, чтобы как можно меньше задевать больное место.
Врач наконец-то разрешает вернуться на работу, правда, строго-настрого наказывая ни в коем случае не перетруждаться. Это предостережение звучит даже немного странно: не вагоны же я там разгружаю. Наоборот, сидеть дома и раз за разом переживать все случившееся только тяжелее, а в школе получается хоть немного отвлечься.
Если бы не сочувствующие взгляды коллег, было бы совсем терпимо. А так почти каждый день приходится пресекать очередной поток вопросов.
Ира про операцию не знает: только то, что я лежала в больнице. И потеряла ребенка. Она считает, что это — последствия стресса, переживаний из-за Максима.
А я не собираюсь разубеждать. Чем больше людей будут знать правду, тем лучше. Да и какая разница, как все было на самом деле? Мой муж жив, а малыша… малыша больше нет.
Но что толку это оплакивать? У меня и так вымерзло все внутри, еще и самостоятельно себя терзать совершенно не хочу. Ведь все равно надо как-то продолжать жить.
И я пресекаю все попытки подруги поговорить, не разрешаю жалеть меня. Общаться-то особенно не хочется, ни с ней, ни с кем-то еще. Легче, как ни странно, становится только в классе, во время уроков, когда я окружена детьми. Поначалу думала, что не смогу спокойно на них смотреть, что их присутствие будет постоянно напоминать о собственной потере. Но все оказывается с точностью наоборот: у меня только рядом с ними и получается спокойно дышать. Наполняющая боль будто засыпает на время, и я с головой погружаюсь в то, что делаю. Веду занятия, общаюсь с учениками, на переменах выслушиваю их секреты и даже иногда дурачусь вместе с ними. Словно сама ненадолго снова становлюсь маленькой и беззаботной. Жаль, что это время слишком быстро заканчивается…
Приходится взрослеть и возвращаться в реальную жизнь. И думать, что делать дальше. Надо собраться с силами. Подать на развод. Раз мы все равно бесконечно далеки друг от друга, какой смысл поддерживать эти узы? Максим мог бы построить новые отношения, если бы был свободен. И я… наверно. Хотя вообще не представляю ничего подобного, но может, когда-нибудь…
— Вера Аркадьевна, а вам звонят, — вклинивается в размышления тоненький голосок, и я, опомнившись, вижу перед собой Лену Евстигнееву. Ну да, сама же просила ее подойти после уроков, чтобы разобрать задачу, с которой она не справилась. Только потом соображаю, что сказала девочка. Телефон и правда разрывается, кто-то слишком настойчиво пытается добиться разговора со мной. А я отвыкла от этого звука — не слышала уже давно.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
На экране высвечивается фамилия главврача.
— Вера, вы снова не приехали на осмотр. Пропустили второй прием, это никуда не годится. Мы же с вами договаривались, что будете регулярно показываться. Я отпустил вас раньше времени только на этих условиях.
— Да у меня все хорошо, Илья Константинович, — выдыхаю в трубку и жестом показываю ученице подождать. Сейчас закончу — и начнем заниматься. — Ничего не беспокоит.
— Это всего лишь ваше субъективное мнение, — даже не видя Мироненко, понимаю, что он хмурится. — А я должен быть уверен, что нет никаких осложнений. И не будет. Вера, давайте вы будете вести себя, как взрослая умная женщина. И перестанете игнорировать собственное здоровье.
Я не собиралась игнорировать, но каждая поездка в больницу слишком непросто дается. Да, понимаю, что пересечься с Максом в отделении у нас нет никаких шансов, его, скорее всего, тоже уже выписали и отправили на реабилитацию. Мироненко говорил, что будет именно так. Но все равно. Это второй дом Максима, вернее, даже первый, учитывая, сколько времени он проводил на работе. Его стихия. Там все напоминает о нем, а мне эти воспоминания нисколько не нужны. Но разве я могу привести подобные аргументы? Особенно человеку, сделавшему так много. Главврач до сих пор ведет меня сам, не передал никому другому, несмотря на свою огромную занятость.
— Я заеду… обязательно.
— Когда? — абстрактное обещание его, видимо, не удовлетворяет. И, не дожидаясь моего ответа, мужчина командует: — Жду завтра к часу дня. Не опаздывайте, пожалуйста. Я освобожу время для осмотра и очень рассчитываю на вашу сознательность.
Строгий тон не оставляет шансов на какие-то ухищрения, кажется, за время лечения Мироненко успел хорошо меня изучить. И прекрасно знает, как сильно я не хочу приезжать. Потому и не завершает разговор, пока не добивается от меня обещания приехать. Придется это сделать, иначе он просто не оставит меня в покое!
Глава 47
Только оказавшись в больнице, осознаю, насколько соскучилась. От понимания, как много связано с этим местом, все скручивается внутри. Когда-то присутствие здесь не удручало. Я ведь даже гордилась тем, что мой муж — востребованный врач. Нравилось то, что он делает.
Не знаю, в какой момент все изменилось. Столько раз думала об этом, но ответа так и не нашла. Похоже, что не было какого-то определенного рубежа. Той самой границы, после которой гордость за мужа сменилась раздражением. А сейчас меня как будто откидывает назад, в прошлое. В то время, когда была безотчетно счастлива. Вот так же ждала Максима где-то в коридоре больницы, мечтала о счастливом вечере, нисколько не сомневаясь, что он скоро наступит.
Закрываю глаза, позволяя себе ненадолго унестись в воспоминания. Главврач еще не пришел, предупредил, что задерживается, и чтобы я дождалась его у кабинета. Спешить некуда. Хотя, о чем это я? Мне вообще последнее время некуда спешить. Никто и нигде не ждет. Только работа. Она — единственное, что осталось.
Вчера вечером опять долго проговорила с подругой. Как ни просила, Ира не оставляет попыток меня расшевелить. Пытается узнать, что происходит, что чувствую, изо всех сил старается разговорить. Может, меня потому сегодня и накрывает так. Разбередила еще не затянувшуюся рану.
— Ты сама себе противоречишь, Вер, — внушает Ирина. — Говоришь, что рассталась с мужем, но до сих пор его не отпустила. По крайней мере, из своего сердца.
— С чего ты взяла? — нет, она не права. Я не держу Макса. Наоборот, была бы рада, если бы у него кто-то появился. Кто-то внимательный и чуткий, кто не станет укорять за задержки на работе, а просто согласится ждать. Сделает то, на что я оказалась неспособна.
— Ну, потому что ты не живешь, — поясняет подруга. — Застряла в своих переживаниях и никуда не двигаешься. Как будто хочешь, чтобы кто-то что-то решил за меня.
— Ничего я не хочу, — бурчу в ответ. С чего она вообще взяла это? Я давно не надеюсь, что что-то переменится.
