— Вот именно! — Ира повышает голос. — Не хочешь, не ждешь, не живешь! Так нельзя! Если ты разорвала отношения, надо начать другие. Самой же легче станет. Ты молода, красива, поэтому не должна оставаться одна.
— Прямо-таки не должна? — такое уверенное заявление даже вызывает улыбку. — То есть обязательно нужно находиться в каких-то отношениях? Почему просто жить одной не вариант? Я ни от кого не завишу, ничего ни у кого не требую. Так намного проще. Никто не обманет ожиданий, потому что их у меня просто нет.
— Но это же заблуждение, Вера! Ты сама себя обманываешь. Человек не принимает решение быть одним просто так: под влиянием обстоятельств. Когда это вынужденный шаг. Для одиночества надо созреть. Или родиться с такой потребностью. Ты же не такая.
— Откуда ты знаешь? — мне достался в мужья шикарный мужчина, которого я любила больше всего на свете. И он, кажется, тоже любил меня. Но все равно ничего не вышло. Может, как раз потому, что я не приспособлена к отношениям вообще?
— Да это же самообман, Вера! — снова восклицает подруга. — Если не получилось один раз, нельзя опускать руки! Совсем не обязательно, что в следующий случится то же самое.
Один? Я хмыкаю. Она даже не представляет, сколько сил на самом деле потрачено на попытки добиться другого результата. Я пробовала бессчетное количество раз. Начинала сначала. Старалась терпеть, закрывать глаза на то, что меня не устраивает. Ничего не получилось. Ничегошеньки…
— Я имею в виду одного мужчину, — неожиданно поясняет Ира. — Если у вас с Максимом не вышло, с другим может быть все иначе.
Морщусь, потому что даже представить такого не могу. Не хочу. Кого-то другого рядом. Чьи-то другие глаза, в которых хотелось бы утонуть. Другие руки, другие губы…
— Вот об этом я и говорю! — усмехается подруга. — У тебя же на лице все написано, что бы ни говорила вслух. Ты все еще его любишь.
Мне становится жарко и больно одновременно. Она ведь в самую точку попадает. В самое уязвимое, чувствительное место. Не важно, люблю и ли нет, это ничего не меняет. И уж точно не собираюсь обсуждать такие вещи с Ириной.
— Я все еще его жена, — достаточный ли это аргумент, чтобы оградиться от любых иных отношений? Да, мы формально пока остаемся супругами. Но я, кажется, не готова до сих пор что-то изменить.
Весь этот разговор, случившийся с подругой накануне, отчетливо пролетает в сознании, будто мы говорили только что. Перевариваю заново: атмосфера к этому располагает. Хоть Максима здесь нет, это все равно ЕГО больница. То самое место, которое он так ценит, которому отдал столько сил. Всего себя. Оно отняло его у меня, и оно же вернуло ему возможность жить, когда нашлось такое непростое, но неизбежное решение.
Жалею ли я о том, что сделала? Об операции — нет. Лишь о том, что допустила так много ошибок. И что сейчас пришла в больницу не на работу к любимому человеку, а совсем по другой причине. И больше никогда не услышу, как он окликает, как прежде, когда освобождался от дел и спешил по коридору ко мне…
— Вера? — неожиданно раздается за спиной голос, заставляя вздрогнуть. Кажется, что разноцветная плитка на полу начинает разъезжаться под ногами. Приходится опереться о стену, чтобы не упасть. Я резко втягиваю в один момент сгустившийся воздух, стараясь хоть немного успокоиться. И только потом медленно оборачиваюсь.
Глава 48
МаксимКакие только я не приводил аргументы для Мироненко, чтобы он разрешил вернуться на работу! Поначалу ведь и слушать не хотел. В буквальном смысле рычал, что не затем вытаскивал меня с того света, чтобы позволить снова себя гробить. Будто я — нашкодивший мальчишка, а он — строгий отец, собирающийся вставить мне мозги.
Что ж, имел право. Он в самом деле жизнь мне спас, захотел бы, да не поспоришь с этим фактом. Но только что меняется? Я прекрасно понимаю, чем ему обязан, но не могу иначе.
Оставаться дома, запертым в четырех стенах, попросту нет сил. Да и не получается это место домом считать. Уже нет. Что с того, что прожил там столько лет? Дом — там, где тебя ждут, где согревается душа. Где ключом бьет жизнь, стоит только переступить порог, и все проблемы как-то в раз утрачивают значимость. Так и было… раньше. А сейчас осталась лишь оболочка от дома. Пустая квартира. Веры там больше нет… а значит, ничего нет. Невыносимо. Выть хочется и на стены бросаться, о каком восстановлении вообще может идти речь?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Я и предложение поехать в санаторий по этой же причине отверг. Там же семьи будут, сплошь и рядом, знаю, столько раз сам отправлял туда больных на реабилитацию после операций. Заботливые услужливые жены, мужья, сдувающие с любимых пылинки… не смогу смотреть на все это, после того, какие руины оставил за спиной. Лучше уж быть здесь, в клинике. Тут хоть на что-то сгожусь, кому-то еще смогу помочь.
Не то, чтобы главврач проникся моими объяснениями. Скорее, смирился, соглашаясь с тем, что лежать я все равно не стану. И размеренные прогулки тоже не для меня, особенно в одиночестве. Разрешил выйти на четверть ставки, естественно, без операций, только консультативную работу доверил. А все остальное время как цербер над душой стоял, внимательно следя, чтобы я случайно не перегрузился. В больничный двор воздухом дышать выгонял и в столовую на обед разве что за руку не водил. Бдел даже за тем, сколько раз в день я в туалет заглядываю. Как с маленьким, ей-богу. В любой другой ситуации возмутился бы, послал нахрен за такую назойливую опеку, но конкретно с Мироненко не мог так поступить. Не после того, что он сделал для меня.
Работа и впрямь спасает. Она становится для меня чем-то вроде отдушины, куда можно всунуться с головой и отключиться от всего остального. Не думать, не чувствовать, не прислушиваться к противной ноющей боли, которая никак не желает утихать. Не физическая, нет. К той я привык за несколько лет, успел сжиться с почти непрерывным свербением в теле. А вот другую, жгучую, острую, слепящую до сих пор не научился терпеть. Больше месяца уже прошло, а она все так же раздирает на части.
Только на работе, пока про чужую боль выслушиваю и помочь пытаюсь — отпускает немного. А потом — все заново. Лицо Веры перед глазами. Бледное, осунувшееся — и совершенно пустые, безжизненные глаза. Я ведь думал, что решу все проблемы, успею справиться до того, как она обо всем узнает. А вышло… как вышло. Если бы не эта авария… Все иначе было бы. Должно было быть. Мне оставалось доработать какие-то несколько месяцев. Потом все стало бы, как прежде. Нет, лучше, потому что нас было бы уже трое.
Я ждал этого крошечного человечка. Наверно, сильнее, чем признавался самому себе. И уж точно, чем показал Вере. Почему? Сам хотел бы знать ответ на этот вопрос! Мы ведь так часто не говорим самых важных слов. Откладываем на потом.
Вроде бы случайно вышло с беременностью. Вера не признавалась, что хочет ребенка. Уйти от меня собралась. Понятно, что не отпустил бы никуда, но позволил немного подурить. Перебесится, думал, в себя придет, поймет, что жить без меня не может. Как я без нее. Иногда надо немного увеличить расстояние, чтобы потом было проще его сократить. И потом, мы ведь всегда так ошеломительно сладко мирились. Так, что крышу сносило. И я еще сильнее влюблялся в нее. Думал, что и теперь будет так же. Ну, не могла моя девочка всерьез захотеть развода. Я не сомневался в ее чувствах, в том, что мы нужны друг другу. Кто же мог знать, как все обернется…
Умирать не страшно — страшно оказаться никому не нужным в этот момент. Страшно осознать в самом конце, что прожил жизнь напрасно. Не успел самого главного. Или того хуже: сделал несчастным любимого человека. Разбитую чашку еще можно склеить, а жизнь, разбившуюся по твоей вине? Как быть с этим?
Едва не задохнулся соленой, булькающей в горле болью, когда увидел ее в палате. Больше не беременную. И больше не мою. Могло ли быть иначе? Ведь я фактически бросил ее, оставил одну наедине с нерешаемыми проблемами. Страшно представить, что ей пришлось пережить, пока находился в коме. Наверняка извелась вся, пока искали донора и непонятно было, есть ли хоть какой-то шанс. А в ее состоянии вообще нельзя волноваться, врач ведь нас предупреждал, чтобы были предельно осторожны.
