работать, я тебе говорил про теннисную школу.
— Успокойся, у тебя на это еще много лет. Ты попридержи свои денежки, развлекайся и жди.
Джим был рад тому, что ни он, ни Салливан, не притворялись, будто всю жизнь собираются провести вместе, но ему и в голову не приходило, как трудно было Салливану, почти в него влюбленному, казаться безразличным. Поскольку они не понимали друг друга, каждому удавалось поддерживать в своем воображении иллюзорное представление о другом.
К ним за столик подсела молодая красивая лесбиянка, напоминавшая гипсовый слепок с Аполлона Бельведерского. Спрос на нее был велик.
— Эй, ребята, угостите вашу лучшую подружку?
Они выпили.
3
Дни проходили быстро, и Джим наслаждался этой праздной жизнью. Он был счастлив, просыпаясь по утрам, он был счастлив, ложась в постель вечером и думая о дне грядущем. Он понимал, что его жизнь течет бесцельно, и это его вполне устраивало. Внезапно война в Европе заняла умы даже клиентов бара "Шенонсо". Они теперь часами беседовали о возможности немецкого вторжения в Британию, и казалось, что у всех сохранились какие-то сентиментальные воспоминания о Стратфорде, Марбл-Арч или о гвардейцах в Найтсбридже. Люди, стесняясь своего интереса, окунулись в реку истории, протекавшую по их столетию.
К концу мая Джим и Салливан стали скучать в Новом Орлеане. Джим все чаще заговаривал о Нью-Йорке, о работе, а Пол считал, что им нужно отправиться в Южную Америку, хотя особо на этом не настаивал, а просто таким образом давал понять, что еще какое-то время рассчитывает пробыть с Джимом. Но их дальнейшая судьба решилась помимо их воли и довольно неожиданно.
Однажды вечером в "Шенонсо", Джим, беседуя с хозяином, увидел, как в бар вошла женщина. Это была брюнетка, необычная, хорошо одетая и совершенно неопределяемой ориентации. Она неуверенно заказала себе выпивку. Хозяин обратил на нее внимание:
— Бог ты мой, она зашла не в тот бар, я такие вещи за милю чую, — он поднялся на ноги. — Если сюда станут приходить все подряд, мы растеряем нашу репутацию.
Нахмурившись, он направился к стойке. И тут Салливан узнал женщину, а она в тот же миг узнала его.
— Пол! — воскликнула женщина и, взяв со стойки свой стакан, села за их столик.
Кто бы она ни была, Пол был рад встрече. Когда он представил ее Джиму, она одарила того искренней улыбкой, в которой сквозил интерес, а не любопытство, за что Джим был ей благодарен. Она начала говорить, а Джим рассматривал ее лицо. Естественно изогнутые тонкие брови, карие глаза, темные волосы, фигура стройная, неброская, движения как у танцовщицы. Она рассказывала об Амелии, бывшей жене Салливана.
— Где она сейчас? — спросил Пол.
— В Нью-Йорке, я думаю.
У Марии были какие-то особенные интонации — изысканные, интимные.
— Как ты думаешь, она выйдет еще раз замуж?
— Вряд ли. Но кто знает. Я видела ее всего неделю назад, она работает в каком-то журнале. У нее теперь глобальная философия — всякая мелочь, вроде брака двух человеческих существ, ее не интересует. Она думает только о массах и о духе истории. В данный момент она страстно ненавидит русских, потому что она за Гитлера. Десять месяцев назад она была сталинисткой. Боюсь, она и думать забыла о личной жизни, она целиком посвятила себя жизни общественной, это ужасно.
Джим слушал ее с интересом. Салливан редко говорил о своем скоротечном браке.
— Бедная Амелия, — сказал наконец Салливан, — жизнь ее не балует. Хоть деньги-то у нее есть?
Мария кивнула.
— Думаю, она неплохо зарабатывает, в том мире ее ценят.
— А ты чем занята?
Она засмеялась
— Как всегда ничем. До осени жила во Франции, потом началась война, и я вернулась в Нью-Йорк. А здесь я на своем месте.
— Верлен тебе пишет?
Мария слегка нахмурилась и принялась что-то чертить на столешнице своими длинными пальцами.
— Насколько я понимаю, он сейчас в армии. Нет, он мне не писал, я его целую вечность не видела.
— Ты по-прежнему занимаешься живописью?
— Нет, — сказала она. — А как тебе Голливуд?
Пол усмехнулся:
— Все шло прекрасно, пока меня не попросили написать что-нибудь. После этого, конечно же, пришлось ретироваться.
Мария засмеялась.
— А ты так и остался донкихотом?
— Боюсь, что да.
Салливану нравилось, когда его считали непрактичным человеком с золотым сердцем.
Они замолчали. Джим с интересом изучал гладкое хорошо ухоженное лицо Марии Верлен, чувствуя, что чем дольше он смотрит на нее, тем прекраснее она становится. Наконец Салливан спросил Марию, что она делает в Новом Орлеане.
— Я здесь проездом, — ответила она.
— Едешь куда-то или просто путешествуешь?
— Просто путешествую. Но вообще-то еду на Юкатан.
— Странное место…
— Есть причина. Прошлой зимой умер мой отец, и оставил мне в наследство плантацию, на которой выращивают что-то, из чего делают веревки. И вот теперь мне предложили продать эту плантацию, и теперь нужно туда ехать.
— Туда уже пришла цивилизация?
— Нет. Но это недалеко от Мериды, а Мерида все-таки настоящий город.
Салливан повернулся к Джиму и увидел, что тот смотрит на Марию Верлен. Он нахмурился, но этого никто не заметил.
— А ты? — спросила его Мария. — Ты тоже здесь проездом?
Салливан пожал плечами.
— Только… непонятно куда. Мы с Джимом просто плывем по течению.
— Понимаю, — сказала она, и впечатление создалось такое, что она действительно понимает. — А почему бы вам не поплыть по течению вместе со мной? Говорят, Мерида — очаровательное место, там всякие исторические развалины, а если достопримечательности вам наскучат, вы всегда можете улететь в Мехико. Правда, поедем со мной, а то я там помру от тоски.
Так было решено, что они поедут вместе.
Когда они вернулись в отель, Джим спросил Салливана о Марии. Тот был необычайно словоохотлив.
— Она была замужем за французом, этаким "джиголо", потом они развелись, у нее было много романов, обычно с художниками, но все они были обречены с самого начала. Она, конечно же, настоящая Изольда, к тому же ее тянет к трудным мужчинам, в особенности к гомосексуалистам. Да и они находят ее привлекательной. Разве нет? Я вот нахожу. Несколько лет назад я даже переспал с ней пару раз.
«Неужели?» — подумал Джим.
— Да, она, кажется, очень мила, — осторожно сказал он.
— Она тебе понравится, вот увидишь, — сказал Салливан, и они отправились спать.
Салливан был чрезвычайно доволен собой. Он поставил под угрозу свои отношения с Джимом, он намеренно свел Джима с единственной женщиной, которая могла бы пробудить в нем желание. Теперь вероятность того, что он потеряет Джима, многократно возрастала, и одна эта мысль давала ему глубокое и
