— Даже на то, — спросил Вася, — чтобы женщины сняли эти одеяла?..
— Браво! — воскликнул Андрей. — А что, брат Иван, поймали?
— Ничуть! Пусть сделает, что сказал, и я согласен…
— Если так, — сказал Вася по-русски, — мне нужна помощь мистра Леона; позволь нам с ним выйти в сени…
— Мистр Леон, — сказал Вася уже в сенях, запирая дверь в гридню, — зачем ты здесь?
— Меня звали…
— Знаю, но ты мог не прийти, а пришел, — значит, с умыслом…
— Попировать…
— На свадьбе у той, которую ты себе готовил в невесты?..
— Я… Никогда…
— Ты, видно, забыл, как при всех ты требовал у твоего сообщника Курицына эту самую Зою…
— Я притворялся, я хотел…
— Видно, ты и перед собой в опочивальне притворялся, когда, теряя Зою, сорвал с себя скуфью[19] и топтал ее ногами!
— Кто сказал тебе…
— Глаза мои! Я видел все, я слышал все, лежа на твоей постели…
— Все!.. О, не погуби меня!.. Я буду верным рабом твоим… псом твоим…
— Чтобы схоронить поскорее страшные тайны вместе с господином? Что шаришь в кармане, ищешь ножа фряжского? Трус! У тебя не станет духа взглянуть и на лезвие этого подлого оружия, ведь я тебя насквозь чую. Ты убил Меотаки, ты поджег дом Зои…
— Ложь… не…
— Истина, как и то, что ты пришел сюда с тайною смертью. Я выдал бы тебя сейчас, но ты лечишь нашего надежу-царевича от недуга трудного. Правда и то, что я дал слово Ласкиру молчать про все то, что видел и слышал, но твои новые злодейства разрешили мою клятву. Я уезжаю, но на это не надейся; первый шаг к злому делу, и ты погиб. За тобой смотрят. Понимаешь ли, подлый жидовин, понимаешь ли?
— Чего ты от меня хочешь? — пропищал жид, отступая от выразительных телодвижений юноши…
— Во-первых, подай сюда тайный нож, не то еще кого невзначай окалечишь…
— Нож! Какой нож?
— Подай! — грозно вскрикнул Холмский, и жид повалился к ногам его.
— Ну, что же!
— Вот он… — И жид, дрожа, подал кинжал, висевший под хламидой почти за спиной.
— Пригодится. Во-вторых, я требую, чтобы ты немедля выбрался из Москвы… как вылечишь царевича…
— Клянусь…
— Напрасно…
— Я уеду раньше, нежели ты думаешь…
— Наконец, чтобы ты сейчас оставил дом Рало…
— Бегу…
— Постой, жид, помни, что за тобой глядят глаза зоркие, ступай!
— Ну, теперь все сделано. Почтенный хозяин, исполни свое обещание!
— Где же мистр Леон?.. — спросил Андрей.
— Отпросился домой, ему что-то нездоровится.
Общий смех раздался в гридне.
— Теперь и я верю твоим заговорам, — сказал Рало. — Ну, Елена, снимайте покровы, пора за стол!
Женщины сняли покрывала, и общество было поражено красотою некоторых. Зоя была в полном блеске красоты удивительной, наряд драгоценный служил как будто великолепной рамой этой очаровательной картинке. Само собою, первый взор пал на юношу, и юноша, смущенный, вспыхнул и опустил глаза; робко поднял он их, стараясь не встретиться со взорами Зои, он обратил их на других женщин; Елена была благообразная старуха, но до того набеленная, что цвет лица ее потерял всякий естественный вид, зато четыре дочери ее, София, Вера, Надежда и Любовь, были прекрасными; старшей было лет двадцать, младшей четырнадцать. Чиновники Посольского приказа, Загряжский и Кулешин, хотя оба были взрослые, но, приученные к обычаю, не могли смотреть на женщин без фаты и зажмурились. Вася не знал законов, установленных обычаем, и был очень рад, что невинным колдовством раскрыл такие прекрасные, такие добрые лица; взоры его перебегали с сестры на сестру; все четыре ему нравились, но в каждой он находил особенность приятную. В это время садились за стол…
— Что же, князь? Твое место пусто…
— Извини, хозяин! Засмотрелся на дочерей твоих…
— Довольно искренно, князь, да только так не говорят…
— Отчего же?.. Поэтому нельзя и о цветах говорить. Что мне твои дочери? Цветы прекрасные — и только…
— Будто и только? — заметил Андрей. — Видно, князь, что ты еще больно молод; видно, что ты не вкусил еще сладости поцелуя…
Васю будто что-то укололо; Зоя вспыхнула; молодой Ласкир заметил то и другое движение и побледнел; Андрей ничего не видал; допив стопу вина, он продолжал:
— Тебе надо многому еще учиться; по части науки нравиться женщинам я берусь быть твоим наставником. Брат Иоанн, видно, тебя очень жалует, назвал тебя орленком; просил, чтобы я смотрел за тобой, как за сыном; да, я и забыл тебе передать, Зоя, что брат Иоанн просил и тебя за ним присматривать. Преумнейшая голова этот Иоанн. Как он при этом случае мудро сказал; право, теперь не вспомню, а превосходно сказал; постой, как это он сказал? Да, говорит, что женский глаз острее, а речь ласковее. Прекрасно сказано… Так смотри же, Зоя!
Зоя уже давно оправилась и казалась совершенно покойною. С ласковою улыбкою отвечала она:
— Князь молод, но зрелость врожденного ума, несмотря на лета, кажется, делает для него излишним попечительство няни. Притом же я не могу быть беспристрастна к его поступкам.
— Это почему? — спросил Андрей.
— Потому, что вчера он возвратил меня к жизни; сегодня, с опасностью собственной жизни, вынес меня из пламени; без него, Андрей, я оплакивала бы мужа в первый день свадьбы… Кто знает, а мне говорит сердце, что он тому назад несколько мгновений в третий раз спас меня, если не от смерти, то от большой опасности…
— Что ты, Зоя? — спросил тревожно Андрей, сомнительно поглядывая на Васю.
— Дивлюсь прозорливости твоей супруги! — сказал князь Вася, как-то успокоенный степенным, важным тоном речей Зои. — Уверять не смею, но, пожалуй, этот фряжский нож был назначен в подарок или тебе, или твоей супруге.
Все в ужасе привстали, стараясь взглянуть на оружие…
— Неужели мистр Леон?.. — спросил Андрей, побледнев.
— По всему кажется, хотел тебя отправить к Меотаки, только другим путем… Мы с Митей знаем много…
— Ничего я не знаю… — поспешно перебил Ласкир. — Все, что я слышал, так только то, что он влюблен в Зою до безумия…
— Ну, так пускай же себе с ума сходит… Завтра мы уедем, тогда пусть хоть повесится. Лишь бы до отъезда он не ухитрился, надо принять меры…
— Меры приняты, и меры эти надежны.
— И опять ты! Так какое же ты дитя, скажи, сделай милость? Ты распоряжаешься как зрелый муж: вот и покрывала с женщин ты же снял ловкой хитростью; Иван, я думаю, теперь зол на тебя, да нечего делать.
— Клянусь, нимало, — сказал Иван по-гречески. — Что, эти господа знают по-нашему?..
— Которые?..
— А вот эти, что сидят зажмурясь…
— Нет!
— Ну, я от них только и прятал детей, а то все свои родные или близкие знакомые; им видеть мое семейство не в диковинку, а эти сами не смотрят, так все и в порядке. Впрочем, они, как видно, люди скромные, я боюсь подлипал, особенно знатных; притом же на Москве, в чужой стороне…
— Вот, например, Ощера… — сказал боярин Ласкир. — Хилый старик, гриб, а чуть заслышит про красавицу, изо всех сил бьется, чтобы видеть. Что он Хаиму Мовше денег переплатил, чтобы видеть жену оружейника Мирули, которую никто не видал во всей слободе. Как только Ощера не очередной у дверей Золотой палаты, так уж наверно у нас на слободе. По сану он себя считает мне равным, хотя он за шутовство боярином сделан, а я и в Цареграде был тысяцким, но по московскому чину мы равны. Вот он после каждой неудачи ко мне закусить заезжает, я уж и дома не сказываюсь…
— Ко мне также стал ездить, — сказал Рало, — Но я ему наотрез сказал: отваливай!
— Ну, этому и я не покажу Зои. Не потому, чтобы я боялся его, а так, чтобы всякая дрянь не могла рассуждать о красоте жены Андрея Палеолога…
— Мы от государя великого князя к царевичу Андрею Фомичу присланы… — раздалось в сенях.
— Что я слышу? — вскричал хозяин, вскочив и набрасывая фаты на дочерей. — Зоя, покройся и ты!..
Двери отворились, и первый вошел Ощера, высокий, худощавый старик; несмотря на старость, он старался держать себя молодцом; когда пошатывался, всегда жаловался на камчугу, которой его в молодости колдунья испортила. За ним Мамон, в виде огромной бочки, заткнутой сверху небольшою чекою, на которую походила голова его, тонувшая в тучных плечах; оба в парчовых шубах и куньих шапках.
— Мир дому, пиру разгул, веселье сердцу, надо всем благословение Божие, — сказал Ощера, кланяясь…
— Хлеб-соль, — прибавил Мамон. — Да не оскудеет сладость пищи и пития.
— Благодарю! Что скажут мне великие бояре?..
— Не мы, где нам, а говорит великий государь наш и всея Руси устами подлых рабов своих и дары шлет. Только мой дар супружнице твоей, а Мамонов тебе…
— Так моя речь и впереди, пошел-ушел. Шлет тебе государь на дорогу походную поварню с кладовою, там есть и сушеное мясо, и сыры, и пироги, и разное съедобное от стола государева, и скоровары медные, и блюда, и весь снаряд столовый, пошел-ушел!
