изнывающего зноя, от них отделились двое и через табачную плантацию направились к зарослям кустарника.
Это были Попов и Томашин.
— Деньги послал? — спросил Дмитрий друга.
— Да.
— Сколько набралось?
— Двадцать два с полтиной, — ответил Михаил.
— Не богато, но и то поддержка.
Несколько дней назад из лх команды арестовали за «вредную пропаганду» одиннадцать человек и отправили в тюрьму города Медеа, в дисциплинарный батальон. Там их, по дошедшим на ферму Перманжа сообщениям, в самое жаркое время дня заставляли надевать шинели, поверх их скатки из одеял, вместо пробковых касок — синие французские кепки, и во всем этом — бегать по каменистой дороге. Многие при этом не выдерживали, падали от тепловых ударов.
А сегодня туда увезли еще двух человек. Попов и Томашин собрали и послали с ними деньги на дополнительное питание «штрафников», а то совсем загинут от истощения и болезней.
Прежде чем войти в кустарник, друзья осмотрелись кругом и, нигде не заметив ничего подозрительного, двинулись дальше тайной, одним им известной, тропой. Вот и то укромное местечко, куда они приходят уже не первый раз. Дмитрий вытаскивает из тайника сверток, развертывает его и принимается считать исписанные листочки бумаги.
— Сколько? — спрашивает Михаил.
— Мало. Надо, чтобы на все команды хватило, — говорит Дмитрий.
Где-то в стороне слышится шорох. Друзья настораживаются, но, услышав условный сигнал, спокойно рассаживаются поудобнее.
Через минуту-две перед ними предстает Гаврил Елисеев. Он тоже куртинец, но работает не с ними, а на соседней ферме Далез.
Теперь их трое. Каждый берет из свертка листок бумаги, карандаш и начинает переписывать воззвание, с-которым они решили обратиться ко всем русским солдатам, находящимся на каторжных работах в Африке. Дмитрий Попов пишет лежа. Пожелтевшее от хинина лицо его сосредоточенно. Из-под тонкой кожи выпирают скулы, короткий горбатый нос кажется на исхудавшем лице больше. Михаил Томашин положил на колени дощечку и пишет на ней, ссутулившись. Покатые раньше плечи стали у него какими-то угловатыми, сквозь гимнастерку проступают широкие лемеха лопаток. Елисеев долго умащивается, все никак не может по-настоящему пристроиться. В грамоте он не очень силен и ему это дело дается труднее других.
Воззвание они сочинили сами, а сейчас размножают на все рабочие команды. В негр они вложили все самое сокровенное, самое наболевшее. Скоро год, как кончилась война в Европе, ходят слухи о подписании мира, а о них, сосланных сюда на каторжные работы русских солдатах, как будто все забыли. Об отправке домой никто и не заикается. В каждое слово, в каждую строчку они вкладывали все свои горести и муки, унижения и издевательства, тоску по отечеству.
Выводя убористым почерком букву за буквой, Михаил Томашин вспоминал о том, как им жилось на ферме Мезон Блянш. На работу выводили под усиленным конвоем. По десять — двенадцать часов в сутки рыхлили на полях кирками землю, таскали на спине тяжелые баки, наполненные купоросом, опрыскивали виноградники, жали серпами рожь и пшеницу. На ночь, словно скот, их загоняли в конюшню и двери ее запирали на замок. Спали на соломе. Стоило только на нее лечь, как со всех сторон набрасывались тучей земляные блохи и начинали донимать изнуренных людей. Одежда у всех — рванье, с рук не сходят мозоли, а в награду — окрики да ругань француза-надсмотрщика.
Истощенных людей косил испанский грипп. В одной лишь ихней команде за несколько дней умерло 26 человек. Умершие лежали под арбами, а живые с состраданием говорили о них: «Отмучались! Отстрадались!» И, предавая их чужой земле, вздыхали: «Эх, сердечные, никто из родных не придет на вашу могилу и не будет знать, где вы спите вечным сном…»
Рука Дмитрия Попова бегала по бумаге быстро. Что ни говори, а две зимы учительствовал в школе. Он вкладывал в строчки воззвания все, что у него накопилось за эти годы. А накопилось много…
На ферме Газан, владелец которой постоянно жил в Париже, вершил суд и расправу управляющий. Он никогда ничем не был доволен. Однажды Попов и Томашин пожаловались ему на скудное питание и на плохое освещение в бараке. На второй день он прислал офицера с солдатами. Офицер кричал на русских: «Анархисты, социалисты!» Затем, вызвав из строя шесть человек, приказал им забрать вещевые мешки и следовать в Мондови. Там, в канцелярии, «анархистов» проверили по списку. Попова в списке не оказалось, и его отослали обратно. Штрафников направили ремонтировать железнодорожные пути на станцию Сен Жозеф. Дмитрий Попов посылал им туда французские газеты.
Плохо было на ферме Газан, а на станции оказалось еще хуже. Даже кипятку на всех не хватало. Даже соломы на «постели» не давали. Томашин пожаловался на это старшему команды фельдфебелю Кулешову, агитировавшему их записываться в иностранный легион (теперь уже для борьбы против большевиков). Тот недовольно ответил:
— На свои деньги я вам солому покупать не буду!
Всякому терпению бывает конец. Кончилось оно и у Томашина. Вдвоем с солдатом Бабушкиным они самовольно уехали в Мондови. Подпрапорщик Аджюдан приказал им ехать обратно. Они не подчинились. За отказ их арестовали на десять суток и посадили на полуголодный паек.
Кончилось терпение и у Попова. После прибытия Михаила из-под ареста они решили поднять всех русских в Алжире на забастовку. Для этого и составили воззвание и размножали его сейчас тайком в зарослях кустарника. Они написали его так, как будто оно пришло сюда из метрополии — от имени русских эмигрантов-большевиков, находящихся в Париже. Воззвание начиналось с обращения к соотечественникам: «Товарищи!»
А дальше в нем говорилось:
«Настало время… когда вы должны более чем когда-либо требовать вашей отправки в Россию. Теперь более уверенно вы можете потребовать это потому, что война закончена и мир уже подписан, дорога безопасна, и пароходы свободны, к тому же самое важное это то, что вы вполне можете надеяться на опору французских рабочих, которые уже давно требуют отправки вас на родину и всегда будут готовы поддержать вас…
Для того, чтобы предъявить эти требования, нужно тесно сплотиться между собою… Правда, в настоящий момент вы лишены всякой организации благодаря вашей разбросанности по разным частям, а без организации, без связи невозможно предъявить никаких требований. Дабы помочь вам в пользу вашей отправки в Россию, мы делаем громкий призыв ко всем командам русских солдат, находящихся в Африке, разбросанных по разным частям на протяжении десятков и сотен верст, утомленных от непосильных трудов и изнывающих от знойных лучей палящего солнца.
Услышьте голос этого призыва, наши братья по трудовой неволе, наши ныне загнанные под знойные лучи африканского солнца, обреченные болезням и смерти, братья! В глубине ваших
