— В садике том театр помещается.
— А то я не знаю! — не выдержал Федор. Умел Сигизмунд его доцарапать. А зачем доцарапывал — того Сигизмунд и сам не знал. Может, за морпеховскую таблетку отомстить желал. Неосознанно. Это все комплексы.
— Так вот, Федор, ты в сторону садика не ходи. Ты прямо в противоположную сторону иди. Понял? Там минут десять ходу. Тебе — минут семь. Светке, если на каблуках, — пятнадцать.
— Ясно, — сказал Федор. Сигизмунд видел, что ему действительно ясно.
— Кстати, Федор, — спохватился Сигизмунд, — сколько я тебе за лекарство должен?
— Обижаете, Сигизмунд Борисович.
Сигизмунд увидел, что Светка с интересом смотрит на них. И пояснил — специально для Светки:
— Таблетка морпеховская, лечит от всех болезней. Чугунная. В ней электроники видимо–невидимо. Сидит в организме, вибрирует и через то целит. Морпехи почему Саддама Хусейна побили? Они все с такой таблеткой в атаку бегали.
— У нас тоже такие сейчас продаются, — со знанием дела сказала. — Говорят, от импотенции здорово помогает.
Уела.
— Ты работай, не отвлекайся, — осадил ее Сигизмунд.
Федор хохотнул. Он всегда так мужественно бугрился пятнистыми штанами, что язвительную светочкину выходку даже и не подумал принять всерьез.
Задание у Федора было заурядное: надлежало вытеснить противника — на этот раз в виде рыжих домовых муравьев — из кухни. Специфика поручения заключалась в том, что кухня принадлежала Устюжскому подворью Спасо–Преображенского монастыря. Фирма «Морена» не должна ударить лицом в грязь перед представителями Церкви. Сигизмунд особо подчеркнул это в напутственной речи бойцу.
Договариваясь по телефону с отцом Никодимом, Сигизмунд, раздухарившись, дал аж трехлетнюю гарантию. Уж больно сомневался подозрительный батюшка. Уж больно не доверял. Во! Знай наших. Фирма «Морена» веников не вяжет.
Вернулась Людмила Сергеевна. Выпили кофе с домашней ватрушкой.
Потом Людмила Сергеевна поехала домой — клиентов обзванивать. Боец Федор отбыл на задание.
* * *
Минут пятнадцать Сигизмунд гонял на компьютере шары. Светка, не поднимая головы, писала. Авторучкой скрипела.
Сигизмунд соскучился. В глазах зарябило. От компьютера — он это остро ощущал — исходили какие–то особо злокозненные оглупляющие лучи. Выключил.
Подобрался к Светке сзади и засунул руки ей за шиворот.
— Отстань, — сказала Светочка.
— Дуешься?
— Не дуюсь. Отстань, некогда.
— Ну, ну, — пробормотал Сигизмунд и проник пальцами за жесткое кружево бюстгалтера.
— Иди лучше и купи мне тампакс, — сказала Светочка, не поднимая головы.
— А, — протянул Сигизмунд. Убрал руки. Не больно–то и хотелось. Он больше так, для приличия.
Нет, Светочка очень ничего. И, кстати, добрая. Но скучноватая.
Есть еще актерка Аська. Из того самого театра, в садике, на Обводном. Аська тощая, как пацан, ребра торчат. Волосы стрижет почти наголо и красит притом в безумный оранжевый цвет. Это ей, кстати, идет. На аськином лице — изможденном лице освенцимского подростка — горят два огромных глаза. И все тонет в ослепительном свете этих глаз. Сигизмунд так толком и не разобрал, какого они цвета. Может быть, потому, что при дневном свете практически и не виделись.
К Аське он ходил, когда ему хотелось странного. Сейчас Аська рухнула в очередной роман, и гореть ей на незримом огне еще самое малое неделю. На памяти Сигизмунда это был уже пятый или шестой роман. Шла Аська по жизни, как автомобиль по ул.Желябова — из одной ухабины в другую, из одной колдобины да в соседнюю.
И горела, горела на незримом огне…
Представил себе Аську — какой она будет на следующей неделе, когда отгорит. Опаленная будет.
Опаленная Аська бывала еще покруче, чем горящая.
Но вот странное дело — и Аськи Сигизмунду сейчас не хотелось.
Невольно начал свою юродивую с другими бабами сравнивать.
Аська — да, Аська странная. Но аськина странность понятная. Ничего в ней из ряда вон такого нет. Девкина же странность… странная. Иначе и не скажешь.
Светочка — та просто пресная. Хотя хорошенькая. И на мордашку, и так. А вот девка не пресная. Хотя рожа у нее тупая и ресницы белесые. Ужас.
Наталья? Ой нет, не надо.
Чем девка в первую очередь прославилась? Тем, что пробудила в нем, Сигизмунде, какие–то совершенно забытые чувства. То, с чем расстался лет двадцать назад. Журнал порнушный показать ей постеснялся — с ума сойти. За сиськи случайно хватанул — и поплыл.
Сейчас вон Светочку ухватил — и ничего. И с Аськой не смущался, когда втроем с ней и еще какой–то безымянной подружкой кувыркались.
Он снова наклонился над Светкой. Легонько куснул ее за ухо.
— Ну, я пошел, — сказал он. — Закроешь.
— Ага, — сказала Светка, не поворачиваясь. — Пока.
— Если что, звони. Я буду дома.
Он вышел из офиса. Было три часа дня.
* * *
Неистовое торжище на Сенной было в самом разгаре.
Неожиданно по одному углу площади, где кучковались бабки, прокатилась волна беспокойства. То одна, то другая взвизгивала, вскрикивала, принималась браниться. Влекомый праздным любопытством, Сигизмунд сунулся посмотреть — в чем дело. Ему охотно показали.
Собственно, эта демонстрация и вызывала крики–визги.
Демонстрацию производила кошка. Кошка серая помойно–бачечная. Она бродила по торжищу с торжественным видом и, переходя от человека к человеку, предъявляла убиенную крысу. Чешуйчатый хвост трупа свисал до асфальта. Кошка страшно гордилась своей победой и требовала, чтобы ее хвалили.
Сигизмунд как профессионал оценил вклад кошки в общее дело борьбы с паразитами. Коллега, блин.
Внезапно он остановился. Резко, будто его окликнули. Развернулся, разом забыв о кошке, о Светочке — вообще обо всем.
Он вдруг понял, что ему смертельно хочется домой.
* * *
Дома Сигизмунда ждал кобель. Прыгал, норовил лизнуть в лицо, раздеваться мешал. Когда Сигизмунд повесил куртку на крючок, начал челночные рейсы от Сигизмунда к девке и обратно. Радостью делился.
Сигизмунд не спеша разулся, потрепал кобеля за уши и заглянул в «девкину» комнату.
А там было нехорошо. И радость, и нетерпение — странное, если задуматься — разом сменились тревогой. И тревога эта оказалась сильнее, чем Сигизмунд ожидал.
Когда Сигизмунд вошел, девка повернулась к нему. Она лежала на тахте, накрывшись одеялом. Более мутноглазая, чем обычно. И лицо красное.
Этого еще не хватало. Болеть собралась, что ли? Сам Сигизмунд с чувством, с толком болел в последний раз восьмиклассником. Потом не до того стало. То учеба, то работа. На работе, пока профсоюзный стаж не выбран, вообще болеть смысла не было — платили гроши. Потом стаж набрал, но привычка не болеть осталась. Да и отшибала советская бесплатная медицина всякую охоту хворостям предаваться.
Градусника — и то в доме не водилось. Наталья забрала.
Впрочем, без всякого градусника было видно, что температура у девки нешуточная. Под сорок.
В детстве Сигизмунда лечила старенькая участковая докторша. Она потом уехала к внукам в Израиль. Мальчиком Сигизмунда, помнится, завораживали руки докторши — худые, гладкие, в желтых пятнах. С ней было связано теплое молоко, подслащенное медом, успокаивающие горчичники, шерстяные носки. Она никогда не заставляла носить кусачие шарфы — обвязывала горло носовым платочком, говорила, что этого достаточно. Никогда не прописывала таблеток. Никогда не рекомендовала полоскать горло содой. С ней было уютно и сладко болеть.
Эта докторша никогда не сбивала температуру, пока та не поднималась выше тридцати девяти. Говорила, что организму положено бороться. Раз температура
— значит, организм борется.
Но у девки жар подползал к той отметке, когда даже старозаветная докторша, не глядя, дала бы аспирин.
Грипп у девки, что ли? В городе в конце ноября, как водится, бушевала очередная эпидемия. Сам Сигизмунд, как истинный житель Санкт–Петербурга, на эпидемию привычно не обращал внимания, невзирая на предсказываемые ужасы — ими щедро сыпали люди в белых халатах, попадая в теленовости.
Сигизмунд поглядел на томящуюся в температуре девку. Скользнуло беспокойство. А что, если она и впрямь из таежного тупика? Притащила с собой какую–нибудь туляремию. Или эболу. Или же напротив, произрастая в таежной стерильности, реагирует теперь на банальный грипп как на какую–нибудь чуму? Это тоже может быть.
Побродил по квартире, помаялся. Телевизор включил. Тут же с отвращением выключил. Кобель запрыгнул на тахту, улегся у девки в ногах. Обычно он за Сигизмундом по всему дому таскался. А тут таскаться не пожелал.
Сигизмунд заглянул к девке в комнату. Юродивой становилось все хуже. Когда Сигизмунд наклонился, на него жаром пахнуло. И нездоровьем.
