теле — я считаю, что это была его борода — и эта привычка долго не отставала от него и о ней уже стали часто поговаривать близкие к нему люди. А ведь забывчивость, рассеянность и неведение человека ударяют только по нему самому. И вот как-то однажды один из его визирей сказал ему: «О повелитель, употреби же в отношении этой привычки решимость, свойственную мудрейшим». Царь покраснел и воспылал гневом, но зато никто и никогда потом не видел, чтобы он вернулся к ней. Это означает, что разумная душа упомянутого мужа пробудила вначале в его гневающейся душе ярость и злость, но затем, проявив твердость, он упрочил её позицию в разумной душе настолько, что она стала оказывать на неё сильное влияние, напоминать ему о глупости привычки и предупреждать его об этом, когда он забывался. Клянусь жизнью моей, что гневающаяся душа создана для того, чтобы именно на неё могла опираться душа разумная в противодействии чувственной душе, когда последняя проявляет дерзкое упорство, упрямое сопротивление и не поддается усмирению без труда. В этих случаях разумного человека вполне справедливо охватывает гнев, в нем просыпаются ярость и злоба, особенно когда он видит, что страсть пытается одолеть его и возобладать над его мыслью и разумом, но направлены они на то, чтобы осилить и укротить её, превратить ее в униженное и ничтожное чувство с точки зрения разума и подчинить себе.
Однако, весьма удивительно, что бывают, а может быть, и не бывают вовсе — люди, которые способны обуздать свою страсть со всеми ее настойчивыми позывами и требованиями наслаждений, но которые оказываются не в силах удержать душу от пустых привычек и никчемных забав, хотя нет в этом ни отрады для страсти, ни наслаждения. Большее, что нужно для избавления от них — это крепкая память и бдительная собранность, ибо происходят они в большинстве случаев от небрежения и рассеянности.
Что касается поведения, то эта тема нуждается в речи, в которой должно быть изложено, что оно является акциденцией эмоциональной, а не умственной. Мы же ограничимся здесь речью сжатой и короткой. Я говорю: воистину чистота и опрятность должны восприниматься чувствами, а не по аналогии, и судить о них следует по тому, что постигает в них ощущение, а не по тому, как они предстают в воображении. Если чувства не ощущают в чем-либо скверны, то мы называем его чистым, а если они не видят в чем-либо грязи, то мы называем опрятным. Поскольку мы имеем в виду и желаем использование этих двух факторов — я подразумеваю чистоту и опрятность — либо применительно к религии, либо к осквернению чего-либо, то ни один из них не может быть неприемлемым для нас в обоих аспектах, если даже чувства не заметили при этом наличия небольшой нечистоты или грязи. Во-первых, потому что религия позволяет совершения молитвы в одежде, до которой дотрагивались лапки мух, сидевших, быть может, до этого на крови и экскрементах, и омовение проточной водой, если даже мы узнали, что в неё люди мочатся, а также стоячей водой, даже если мы знаем, что в неё упала капля крови или вина. Во-вторых, потому, что мы не можем осознавать того, что минует наши чувства. А души наши не пугаются того, что мы не осознали. А коли наша душа этого не боится, то совершенно теряет смысл факт осквернения нами себя чем-либо грязным и нечистым. В этом случае нам не принесет никакого вреда какая-либо грязная или скверная вещь, которая испачкала нас столь мало, что след её остался не замеченным чувствами. Поэтому нам не следует думать о нем и не держать в памяти мысль о его существовании. Если мы захотим соблюдать чистоту и опрятность доподлинно, точно и неукоснительно, и примем её за воображаемую умственную, а не чувственную акциденцию, то в этом смысле мы никогда не найдем пути к чистой и безупречной вещи, ибо, например, воды, которые мы употребляем, не гарантированы от загрязнения их людьми или от попадания в них разложившихся трупов зверей, бродячих или бешеных собак, других диких существ и остальных животных, их помета или птичьих испражнений. Поэтому сколько бы мы её ни переливали и ни процеживали, даже самая последняя её часть все равно будет самой-самой загрязненной и самой оскверненной. Ведь не случайно всевышний аллах дозволил рабам своим совершать очищение подобным образом, ибо иной способ был бы выше их умения и силы.
Все это делает жизнь человека, осквернившегося чем-либо в своем воображении, невыносимой, ибо он не дотрагивается ни до какой вещи — принимает ли он из неё пищу или она подкатывается к нему — будучи уверен, что она полна грязи. Если все обстоит так, как мы описали, то приверженцу учения совершенно нечем нам возразить. А что может быть для разумного человека сквернее, кроме как настаивать на том, что он не может дать объяснения и для чего не располагает доказательствами. Это ни что иное, как потеря разума и слепое следование за самой настоящей страстью.
Раздел семнадцатый
О МЕРЕ РАСХОДОВ И ПОТРЕБНОСТЕЙ
Воистину разум, благодаря которому мы отличаемся и превосходим все остальные неразумные существа, привел нас к благостной жизни, к опоре друг на друга. Мы невероятно редко видим, чтобы животные опирались друг на друга. Большая часть нашей прекрасной жизни проходит в сотрудничестве и дружбе между нами. И если бы не это, мы не имели бы в нашей благостной жизни никакого преимущества перед животными. Поскольку животным не присуще совершенное чувство сотрудничества и умственной взаимопомощи в том, что может улучшить их существование, то они не пытаются сообща помочь одному из них, как это мы видим у людей. Каждый отдельный человек сыт, обут и одет, спокоен и чувствует себя в безопасности. Из всех существующих занятий и ремесел он избирает для себя только одно, с которым может хорошо справиться. Так, если он землепашец, то не может уже стать строителем, если он строитель, то не может быть ткачом, а если он ткач, то не может стать хорошим воином. Короче говоря, если ты вообразишь человека одного, уединившегося в пустыне, то наверняка не сможешь представить его в живых, но если вообразишь его живым, то не представишь себе его жизнь там хорошей и приятной подобно жизни того, кто в изобилии обеспечен всеми необходимыми средствами и прилагает усилия к их увеличению, представишь дикой звериной и грубой, ибо он лишен возможности человеческого сотрудничества и поддержки, которые делают
