печали и быть независимым от вещей, потеря которых приносит печаль, не кичиться и не обманывать себя сладостью обладания ими, пока они есть, а почаще напоминать и представлять себе ту горечь, которую ему придется испить при их утере.
Если кто-либо скажет, что человек, все время остерегающийся привязанности к любимым предметам и обретения полюбившихся вещей из опасения впасть в печаль при их потере, скорее всего подвергнется ей, то ему будет сказано, что даже если этот осмотрительный и остерегающийся человек все же ускорит свою печаль, то она не сравнится с той, в которую он опасался впасть. Ведь, например, переживание того, кто не имеет ребенка, не идет в сравнение с переживанием того, с чьим ребенком случилась беда, тем более если этот человек озабочен тем, что у него может более не быть ребенка в противоположность тому, другому человеку, не проявляющему по этому поводу беспокойства, не озабоченному этим и совершенно беспечному. Кроме того, печаль человека, не имеющего возлюбленной, не схожа с печалью человека, потерявшего возлюбленную. Мне рассказывали, что одного из философов как-то спросили: «Почему бы тебе не иметь сына?» Он ответил: «Воистину я сам вот уже сколько времени пытаюсь исправить свои тело и душу через тяготы и страдания, но нет в этом мне смысла. Зачем же мне подвергать им и обрекать на них еще одну душу?» Я слышал также, как некая разумная женщина говорила, что видела однажды женщину, столь сильно горевавшую по своему умершему сыну и боящуюся даже близости со своим мужем из страха перед тем, что всевышний вновь пошлет ей ребенка и она может подвергнуться такому же несчастью, в котором оказалась сейчас. Поскольку существование любимого дитя было фактором приятным и обычным для ее естества, а потеря его противным и пугающим, то она стала испытывать такую боль, какая не могла сравниться с наслаждением, испытываемым ею от его существования.
Именно поэтому человек, будучи длительное время здоровым, не испытывает наслаждения от. своего здоровья, но как только занедужит какая-то часть его тела, то он сразу ощущает в ней острую боль. Точно так же обстоит дело со всеми любимыми человеком предметами, когда он их обретает или долго хранит при себе. Чувство наслаждения их существованием, пока они хранятся у него, притупляется, но непомерно возрастает боль от их утери, когда он упускает их из рук. По этой же причине человек долгие годы наслаждается присутствием семейства и своего красивого дитя, но затем, вдруг по несчастью их лишившись, в течении одного дня и даже одного часа испытывает от этого столько боли и страданий, что по силе они превосходят и поглощают все наслаждения и удовольствия, полученные им в бытность с ними.
Таким образом, человеческая природа воспринимает такое длительное наслаждение как должное и считает себя вправе на это, и считает это иногда без основания. Подобное происходит потому, что она в этом состоянии не лишена определенной независимости и стремления к постоянному продлению его до бесконечности из любви к наслаждению и тоски по нему. Если дело обстоит так,— я имею в виду то, если наслаждение любимыми предметами во время их бытия является чувством скрытым, независимым и необъяснимым, а горе, жар и пылание при утрате их чувствами явными, возрастающими, мучительными и губительными,— то не может быть иного мнения кроме того, что следует решительно отбросить или нейтрализовать его, дабы предупредить или хотя бы уменьшить скверные последствия, которые могут принести мучительные и тяжкие страдания, что и было бы наивысшим достижением в этом смысле и наиболее решительным и действенным способом устранения основных причин печалей. За ним следует другой способ, заключающийся в том, чтобы человек представлял в душе и отображал в своем воображении утрату любимых вещей и понял, что они не могут быть вечны и всегда оставаться таковыми. Он должен помнить об этом и хранить это в своем сознании, а также проявить твердость и стойкое самообладание, когда это с ними случится. Это послужит ему уроком, учением и испытанием для придания силы душе, дабы она меньше боялась происхождения несчастий по причине недостаточности навыков, уверенности в вечном бытии любимых предметов, а также для того, чтобы неоднократно представлять в душе несчастья и приучать ее к ним прежде, чем они произойдут и застанут ее врасплох. Именно в этом смысле сказал поэт:
Разумный человек представляет в своей душе
Несчастья до того, как они обрушатся на него.
Но если они и падут на него внезапно, то не напугают.
Ибо он заблаговременно представлял их в своей душе.
Он понимает, что несчастью этому будет все же конец,
И он станет тем, кем был вначале8.
Если этот человек причисляет себя к совершенным неудачникам и питает чрезмерную склонность к страстям и наслаждению, не уверен в улучшении души своей посредством использования какого-либо из этих двух способов, то ему не остается ничего, кроме как разъединить одну из своих любимых вещей от остальных и отвести ей такое место, где непременно должна находиться именно она, а не какая-либо иная вещь, сблизиться с ней сердцем и брать от нее то, что заменит или может приблизительно возместить наслаждение, получаемое от утраченной вещи, если последняя утрачена безвозвратно. Быть может, благодаря этому печаль и скорбь его не обострятся чрезмерно при утрате любой другой из любимых вещей. Вот коротко о том, как следует остерегаться печали и не впадать в нее. Что же касается устранения или уменьшения печали, если уже она появилась и случилась, то сейчас поговорим и об этом.
Итак, мы говорим: если разумный человек вдумается и тщательно присмотрится к тому, как чередуется в этом мире бытие и небытие, то увидит, что основа его преходяща, зыбка и текуча, нет в нем ничего постоянного и существующего обособленно, все в нем бренно, тленно, подвержено гибели, распаду, порче, исчезновению. Поэтому человеку не следует считать самой большой, самой значительной и самой ужасной утратой ту вещь, которой он лишился и ту беду, которую мир внезапно на него обрушил. Наоборот, он должен считать время ее бытности при нем благом, а удовольствие, полученное от нее за это время, выгодой, принимая во внимание то, что тленность и бренность ее бесспорны. Ему также не следовало считать эту вещь самой важной и самой значительной для себя, когда он еще владел ею, ибо уже тогда он мог предвидеть ее конец. Тот, кто желает вечного бытия чего-либо, воистину желает того, чего не может
