Кажется, так просто пойти с ребенком в кино, театр, зоопарк и на это время (хотя бы на это!) выкинуть из головы плохого начальника, невыносимую соседку, долг за коммунальные платежи, и просто пожить интересом родного человечка, постигающего мир, а на его вопросы: «А как бы ты сделал на моем месте?» — говорить с ним честно, не рисовать воображаемого героя. Такая простая формула любви.
Дед
У нас в роду никогда не было героев, предки не носили дворянские титулы. Во все времена они трудились в поте лица, помогали нищим, жертвовали на храмы, а когда случалась война или другая напасть, защищали Родину. Обычные люди, в общем. Один из них мой дед, царство ему небесное.
Ранней весной сорок первого в пойме Конды много стерляди шло на нерест. Сорокаметровые сети за два часа наполнялись под завязку. В каждом доме стояло по две-три бочки соленой стерляди. Такого на Конде не было отродясь. «Не к добру это, не к добру, — шептались старухи, — стерлядка — рыба редкая, а раз ее так много, значит, что-то случится…» Но больше ничто ничего не предвещало. Крайний Север — это особая местность, здесь даже первый весенний гром случается не в мае, как в средней полосе России, например, а в конце июня — начале июля. Примета есть такая у северян: через три недели после первого грома созревает морошка. Потому первый гром так и называется морошковый.
Так было и в этот раз. Гром со шквальным ветром и большим градом случился в ночь с двадцать первого на двадцать второе июня. Утром весь поселок залило. На улицу выйти было нельзя. А двадцать третьего утром районный военкомат получил мобилизационную телеграмму. Через десять минут собрался личный состав сборного пункта, через шесть часов закончилось его оборудование. 24 июня 1941 года и провожали первых добровольцев.
В то, что война будет долгой, не верил никто. Думали, месяц — два повоюем, не больше, а потому провожали молодежь с гармонью, песнями, плясками.
Мой миленок на войнуЕдет защищать страну!А я буду его ждать!И кисет ему вязать!
Это первая частушка в поселке, посвященная войне. Тогда об этом еще сочиняли частушки… Добровольцы были почти из всех семей, из некоторых даже по двое-трое. Оно и понятно, семьи-то были в основном многодетные. Катер, причаливший к пристани, еле-еле вместил всех. Братья Беломоины, Бабкины, Богдановы, Важенины, Давыдовы, Богордаевы махали на прощанье родным и уплывали за молочно-белый горизонт в сторону далекого Ханты-Мансийска, где большинство из них не было до этого ни разу. Уплывали в окружной военкомат. Больше половины первых добровольцев из поселка тогда, после морошкового грома, с родными простились навсегда…
Моему деду Петру в ту пору не было и пятнадцати, на войну ушли его старшие братья. Петя поступил учиться в ФЗУ и параллельно стал обивать пороги военкомата, где его не воспринимали всерьез, во-первых, из-за возраста, во-вторых, из-за характера. Петька шутил и смеялся над всем и всеми. Рассказывали, например, что, когда его родную сестру-красавицу решил один старый холостяк приворожить, то попросил у кого-то из подруг пару волос из ее толстенной косы, Петька же, прознав про это, организовал холостяку волосы из хвоста молодой телки. Правда или нет, но, когда шел тот мужик по деревне, телка из стойла всегда вырывалась и бежала за ним… Подобных историй о моем деде — великое множество.
Ближе к зиме черными воронами прилетели в Нахрачи первые похоронки. На одной из них была наша родовая фамилия… «Господи, за что забираешь молодых-то»? — выли ночами бабы и бились в истерике. Самым горьким, пожалуй, было то, что тела погибших не привозили домой, и попрощаться по-христиански родственники не могли. Просто собирались молча на поминки — и все. И это было невыносимо. Вскоре все село погрузилось в траур. Встречать пароход с почтой всем селом — стало традицией. Вести с фронта тут же становились всеобщим достоянием, скупые солдатские беды и радости — важнейшей темой деревенских разговоров. Пятнадцати-шестнадцатилетние подростки обивали пороги военкомата ежедневно, просились, умоляли. На будущий год, в сорок втором, некоторым «повезло», их взяли семнадцатилетними. После — снова тишина. А мечта повоевать, отомстить врагу за родных и близких не уходила, наоборот, нестерпимо жгла изнутри. В то время на Конде развернули во всю мощь лесосплав, вековые сосны, кедры рубили и сплавляли по реке в Ханты-Мансийск на спичечную фабрику, которая работала, как и все предприятия тогда, круглосуточно. Все село было занято на рубке и сплаве леса, а Конда, некогда кристально чистая и ленивая, вдруг стала напоминать огромную живую лестницу.
Здесь начал трудиться и мой дед. С утра до ночи, наравне с взрослыми он сплавлял лес. Впрочем, не только дерево наш поселок отправлял на фронт, вот цитата из газеты «Ленинская трибуна» 1942 года: «Кондинцы не поставляют фронту боевую технику и боеприпасы, но под стать воинам работают они в тылу. Всенародный призыв «Все для фронта! Все для Победы!» прибавляет сил даже тогда, когда их уже не остается. Люди забыли об отдыхе и сне. Вся тяжесть трудовых, неимоверно тяжелых дел легла на плечи женщин, стариков и подростков. Они ловят рыбу, заготовляют лес, пушнину, корчуют лес, пашут, сеют хлеб, заготовляют корма, ухаживают за скотом».
Хозяйство по этим временам на Конде было немалое, и, почитай, все держалось на бабьих плечах. Из 68 колхозов половину возглавляли женщины, из семи сельских советов в четырех председателями работали женщины. А дети? Ими выработано в колхозах больше тридцати тысяч трудодней. За годы войны выловлено рыбы — 119 320 центнеров, заготовка леса ежегодно составляла около тридцати тысяч кубометров — заготовляли вручную, лес вывозили на быках, лошадях. Существовало строго фиксированное фронтовое задание по сдаче хлеба государству, вылову пушнины, сбору ягод и выработке экстракта. В Кондинском был уникальный экстракто-варочный завод, который, между прочим, поставлял свою продукцию еще к царскому столу.
В глубоком тылу жизнь кипела день и ночь. Дед работал, старался изо всех сил, не зная усталости. А в военкомат его все не приглашали, шли дни за днями и все, как ему казалось, впустую…
— Пожалуйста, очень прошу, возьмите меня на войну, а то она того… гляди и закончится. Повоевать не успею, какой я мужик после этого… — эти слова в военкомате от него слышали все и не раз. Впрочем, не только от него. На фронт рвались все деревенские пацаны, жизнь в тылу за жизнь они не считали. Но им всем как одному отказывали. И тогда юные головы начали строить планы побега.
Начало сорок четвертого. Зима. Все готово к побегу. Напоследок решили зайти к военкому с надеждой, авось возьмет.
— Погодите, месяцок-другой, обещаю — сказал серьезно тот.
Стали ждать. И вот в начале апреля приходят повестки всей компании. Кроме деда. Видимо, комсомол ходатайствовал за своего работника. А может, нелепая случайность? Или пожалели… Как тут быть? Отсиживаться в тылу? Нет, и еще сто раз нет. Решил: бежать! Другого пути для него тогда просто не было.
Пароход с пристани отчаливает вместе с новобранцами, бабы ревут, причитают.
— Вы это… под пули-то шибко не лезьте, а если рукопашная будет, то становитесь боком к врагу, чтобы увернуться-то. Глядишь, и пронесет, — учил молодежь Варфоломей Ефимович Смоленцев, старый солдат, прошедший две войны.
…Поднят якорь. Людской рев и гул мотора.
— Петька! Айда с нами! Прыгай! Мы в окружном военкомате за тебя заступимся, — крикнул кто-то из отъезжающих.
Эти слова дед помнил всю жизнь. А тогда прыгнул в самую последнюю минуту, в чем был — в том и уехал.
Эшелон, в котором ехали сибиряки, разбомбили на полпути. Все выбежали. Рядом другой эшелон, тоже весь в огне. Но тот эшелон возвращался с фронта с ранеными. Больные, покалеченные люди выползали на траву умирать и жалели новобранцев. Такой была их первая встреча с войной.
Поле боя. У солдат невероятная усталость и депрессия. Третий год войны. В окопах вши, солдаты по очереди просят утюг у завскладом, чтобы «прожарить» белье. На больших ящиках с хозяйственным мылом черные надписи «Против педикулеза». Завскладом — человек редкой подлости, часто «забывает» про фронтовые «сто грамм». Бойцы свою норму добывают у него сами. Немцы наглеют, с самолетов сбрасывают ночные горшки.
Вдруг надпись «Против педикулеза» появилась на новых ящиках. Ящики отнесли к девочкам в прачечную, а там сгущенка. Решено было молчать. Оказывается, завскладом сгущенку «зажал». Бойцов же он держал на хлебе и воде. Девчонки рады. Это же не похлебка из прошлогодней капусты, к которой они привыкли. Но тем не менее информация просочилась. Найти шутника не составило труда — в части он был только один.
Разбирательство было долгим, но до дисбата — дело не дошло, не для себя же человек старался. К тому же заступились за него исключительно все. Говорят, что за трое суток, которые дед сидел под арестом — к окну заключенного солдаты протоптали тропинку. А когда его выпустили, устроили пир. На радостях даже бойцы сыграли свадьбу, молоденькая медсестричка вышла замуж за нашего земляка из Ханты-Мансийска. А дамой она была, несмотря на плохое армейское питание, немного полноватой.
