Однако в душе гаупткомиссар не очень-то верил в благополучный исход.
Все пошло как-то наперекосяк, и он чувствовал, что нервы начинают сдавать. Нужно немедленно сосредоточиться и снова стать предельно внимательным. Спокойствие и бдительность – залог выживания. Кто начинает суетиться и дергаться – тот пропал. Вот он задергался как салага – и взломал замок торопливо и грубо. Теперь дверь вообще не запиралась. Слава Богу, он мог закрыться изнутри на засов и надеяться, что полицейские не станут слишком пристально рассматривать испорченный замок. А что полицейские придут, никаких сомнений.
Клугманн понимал, что он ускользнул только от самой непосредственной опасности, не более того. Как все сложится дальше, можно только гадать. Будет ли везение и дальше на его стороне? Соня долго не возвращалась из магазина. Он заволновался и стал осторожно выглядывать из окна, стараясь не показаться на глаза двум детективам в коричневом «БМВ», мужчине и женщине. Увидев наконец Соню, он залюбовался ее бодрой походкой и стройной фигуркой и улыбнулся про себя: чудесное существо, и правильно, не надо впутывать ее в свои дела… Однако за Соней из-за угла вдруг появились Фабель и Мейер – полицейские, которые недавно его допрашивали. А когда она миновала «БМВ», наблюдавшие за его квартирой детективы вышли из машины и на расстоянии последовали за Фабелем и Мейером. У Клугманна сердце оборвалось. Влип! Времени на размышления не было, оставались считанные секунды. Сколько нервов и сил он потратил на то, чтобы выпутаться из этой поганой истории с трупом в квартире, – и вот, нате вам… Клугманн схватил куртку, сунул в карман пистолет и бросился вон. Дверь за собой закрыл хоть и стремительно, но аккуратно – чтобы не хлопнуть. Во всех квартирах двери были одинаковые и замки одного типа – дешевый примитив. Владелец дома уповал прежде всего на крепкий замок парадной двери, а на остальные не желал тратиться. Клугманн спустился этажом ниже, при помощи перочинного ножа торопливо взломал замок соседской двери. В тот же момент внизу взвизгнула тугая пружина: вошла Соня. Полицейские ворвутся сразу за ней. Клугманн проворно скользнул в соседскую квартиру и мягко закрыл за собой дверь. Затем вскрик Сони, призывы Фабеля, быстрые шаги по лестнице – голоса у квартиры этажом выше. Клугманн стоял у стены в прихожей с закрытыми глазами, невольно затаив дыхание, опираясь затылком в стену и твердя про себя: «Черт, черт, черт!» Сотовый, он оставил в квартире сотовый! Идиот! Сам себя угробил. Без связи он пропал. Телефон надо добыть, и побыстрее.
Но пока что приходилось лишь затаиться и ждать.
Эту квартиру снимал мрачноватый югослав лет шестидесяти. Клугманн поначалу считал его уркой, затем узнал, что сосед – безобидный садовник в парке Штерншанцен: подрезает цветочки да подбирает использованные шприцы и презервативы. Его дневная смена начиналась в одиннадцать. Стало быть, раньше восьми он домой не должен вернуться. До этого времени желательно отсюда убраться…
Теперь они поставят караул прямо у выхода. Значит, уйти будет еще труднее. Впрочем, полицейские решили, что его в доме уже нет, и будут наблюдать за тем, кто входит, а не за тем, кто выходит. Клугманн посмотрел в сторону комнаты. Надо найти какие-нибудь немодные шмотки, чтобы выглядеть старше. Караульщики могут и не врубиться: они же будут высматривать молодого мужчину, входящего в дом, а не старика, который выходит.
Фабель на лестничной площадке костерил своих подчиненных за то, что они упустили Клугманна. Тот слышал весь разговор и про себя улыбался. Затем на лестнице рядом раздались шаги, и Клугманн замер. Характерный полицейский слишком вежливый шлепок открытой ладонью по дверному полотну. Клугманн затаил дыхание. Еще шлепок – громче прежнего.
– Полиция. Есть кто-нибудь дома?
Прошла целая вечность, прежде чем стучавшие пошли прочь. Затем раздался стук в дверь этажом ниже. Клугманн знал, что и там никто не ответит – жильцы на работе. Женский голос произнес досадливо: «Вот непруха!» Потом громко скрипнула дверь парадного. Значит, теперь двое во дворе, а Фабель и Мейер наверху.
Клугманн на цыпочках двинулся к платяному шкафу – искать что-нибудь для маскарада. Предстояло набраться терпения и ждать подходящего момента…
Четверг, 5 июня, 14.45. Тюрьма Фирланде в окрестностях Гамбурга
В городе было много пробок, и Фабель хвалил себя за сообразительность: предвидя заторы на дорогах, он выехал заранее и потому без чертыханий и нервов прополз через центр и переулочками, переулочками выбрался на скоростное шоссе В-5, а потом и за пределы Гамбурга. Сотовый телефон Клугманна он оставил Марии Клее – пусть передаст в техотдел, и тамошние башковитые ребята выжмут из электронной памяти максимум информации. Анна Вольф и Пауль Линдеманн, наверное, до сих пор прочесывают дом и окрестности, пытаясь взять уже давно остывший след Клугманна. Вообще-то они опытные и аккуратные детективы, таких просто не проведешь. Но видать, и Клугманн не дурак.
Сразу за Бергедорфом Фабель повернул на юг, к Нойенгамме. Начиналась совершенная Голландия: плоская-преплоская равнина, без единой складочки, словно утюгом разглаженная. Впрочем, монотонность ландшафта не ощущалась: глаз радовали живописные рощи, веселые красные крыши церквей, ветряные мельницы в голландском стиле и множество тщательно отреставрированных и бережно сохраняемых фахверковых домов под соломенными крышами. Частые дамбы и бегущие во все стороны каналы превращали поля в огромное зеленое одеяло из причудливых лоскутов.
По мере приближения к Нойенгамме у Фабеля на душе становилось все неуютнее. Эти места для него были обременены прошлым. Всякое тут сплелось в воспоминаниях – и хорошее, и дурное. К здешним краям у него было очень личное, интимное отношение. Здесь, у изгиба Эльбы, для него сходились все виды истории – история жизни и профессиональной карьеры и история страны.
Как и всем немецким детям его поколения, Фабелю очень рано пришлось взвалить на плечи бремя национальной катастрофы: с грехопадением Германии нужно было как-то разбираться. Десятилетним мальчишкой он засыпал отца вопросами: как страна дошла до жизни такой? Кто виноват и в чем? Правда ли то, что было уничтожено столько евреев? Отец с грустью в глазах рассказывал все, ничего не утаивал. Якобы во имя Германии было совершены неописуемые преступления. А потом отец побывал здесь, на этой плоской живописной равнине с веселыми церквушками и мельницами…
Тут, в Нойенгамме, погибло больше 55 тысяч заключенных в концлагере, в который наспех превратили заброшенную кирпичную фабрику. После войны, в 1948 году, практичные британцы вернули лагерь немцам – мол, уже почти готовая тюрьма. Немного перестроили и достроили – и действительно вышла отличная тюрьма Фирланде. До 1989-го Фирланде была одновременно и мемориалом жертвам Холокоста. Лишь тогда, с огромным опозданием, гамбургский сенат изволил заметить, что негоже держать людей в заключении в тех же стенах, где некогда было совершено столько злодеяний. Выделили средства и построили новую тюрьму – на приличествующем расстоянии от бывшего концлагеря.
Больше десяти лет Фабель не был в этих краях и думал, что с этой частью личного прошлого давно покончено – все забыто и похоронено. Но сейчас все опять оживало в душе…
Тюремный служащий проводил Фабеля до кабинета Дорна. Комната была светлая и просторная. По стенам – большие постеры на тему немецких исторических достопримечательностей: старинные любекские городские ворота, трирские древнеримские ворота «Порта Нигра», Кельнский собор… И конечно же, книжные полки от пола до потолка. Словно сюда, в тюрьму, перенесли целиком знакомый Фабелю рабочий кабинет Дорна в Гамбургском университете.
Дорн сидел за столом с молодым мускулистым парнем брутального вида в тенниске – руки сплошь в татуировках, бульдожья челюсть. Они разбирали какой-то учебный текст. Урка прилежно морщил лоб. Увидев Фабеля, Дорн встал, извинился перед учеником и пошел навстречу своему бывшему студенту.
– Добрый день, Йен! – воскликнул он, протягивая руку. – Рад, что вы смогли приехать. Присаживайтесь!
Заключенный взял со стола учебник и тетрадь и вышел.
Время добавило седины в усы и бородку профессора да морщин у глаз, но в общем и целом Матиас Дорн мало изменился с тех пор, как он преподавал Фабелю историю Европы: невысокий, опрятный, очень ладно скроенный синеглазый мужчина немного кукольного вида.
Пожимая слабую руку, Фабель солгал:
– Приятно видеть вас снова, герр профессор.
Для Фабеля и Дорн, и чувства, им пробуждаемые, принадлежали далекому невозвратному прошлому. Там бы им и оставаться…
Он сел напротив Дорна. На разделявшем их столе стояла фотография: девушка лет двадцати с таким же немного кукольным, подчеркнуто здоровым, румяным и свежим лицом. Фабель невольно задержал взгляд на этом лице, поражаясь тому, каким незнакомым оно теперь кажется.
