Мой взгляд остановился на Зорге. Он нервно ходил взад-вперед по залу, лицо его было злым. Тогда я подумал, что он сделал княгине какое-то оскорбительное замечание, которое привело к взаимной вспышке гнева. Теперь я понимаю, почему тогда так нервничал Зорге. Всем было хорошо известно, что княгиня ненавидит коммунистов. Зорге, тоже зная об этом, по-видимому, умышленно напомнил ей о судьбе ее семьи и, может быть, даже попытался оправдать действия большевиков. По-моему, именно это и вызвало столь болезненную реакцию у княгини. А поведение Зорге в тот момент, когда я, проводив княгиню, вернулся в фойе, видимо, можно объяснить как сожаление о том, что он зашел так далеко в своем разговоре с княгиней.
… Теперь я сознаю, что если бы тогда официально доложил кому следует о поведении Зорге, то княгиня наверняка подтвердила бы все мной сказанное. Но Зорге везло даже тогда, когда другой на его месте обязательно бы оказался в беде из-за допущенной ошибки».
Мысль о том, что Рамзаю везло как раз потому, что никто не ждал от иностранного шпиона такого поведения, известна. Но повторю еще раз: дошедшие до нас описания поведения Зорге в быту — и дома, и даже, как видим, на дипломатических приемах, неизбежно приводят исследователей к выводу, что такое везение было четко рассчитанным психологическим приемом. Акцентируя на людях те свойства своей натуры, стороны характера, которые были ему присущи в значительно меньшей мере, чем казалось окружающим в Токио, Зорге добился того, что ему стали многое прощать, а на его выходки смотрели сквозь пальцы и немецкие дипломаты, и японские полицейские. То, что в действительности разведчик не был «ухарем-донгуаном», понятно из его послужного списка и особенностей карьеры. Каждый день его службы в Коминтерне и в советской военной разведке, работы в науке и в журналистике подтверждал то, что доктор Зорге прежде всего был серьезным специалистом, пропагандистом, вербовщиком, аналитиком. Более того, в китайский период его работы в разведке советский резидент допускал промахи в конспирации, на что ему было указано и из-за чего отчасти он был отозван в 1932 году в Москву. Урок не прошел даром: виновник внимательнейшим образом разобрался как в себе, так и в особенностях работы на Дальнем Востоке. В Японию он прибыл не только подготовленным как журналист-международник, но и как разведчик со своей уникальной, а потому — и практика это подтвердила — нераскрываемой моделью поведения. Причем никто особо не удивлялся, когда Зорге мгновенно снимал со своего украшенного многочисленными шрамами лица маску невыдержанного пьянчуги и становился вдумчивым исследователем, заставившим квартиру тысячью томов высоконаучных книг, или внимательным, тонким репортером. Так происходило, например, в следующем главном месте его работы — в штаб-квартирах информационных агентств Домэй, Дэнцу, ДНБ и многих других средств массовой информации, работавших в те годы в Японии.
Свидетельствует американский журналист О. Томпсон: «с 1936-го по лето 1941 года я находился в Токио в качестве корреспондента Юнайтед пресс. Мой корпункт находился на седьмом этаже здания агентства Дэнцу. В том же коридоре располагались рабочие помещения Немецкого телеграфного агентства (ДНБ), агентств Гавас и Ассошиэйтед Пресс. Зорге часто заходил к своим коллегам из ДНБ. Я встречал его и на японских пресс-конференциях… Несмотря на наше поверхностное знакомство, Зорге мне нравился. Он был дружелюбным, отзывчивым парнем….Мне особо запомнился один случай. Японская полиция приставил к Зорге агента для постоянной слежки, как это она проделывала со многими из нас. Однажды этот агент пришел в корпункт, чтобы поболтать с моим помощником-японцем. Последний сказал мне, что прибывает в радостном настроении, так как Зорге попал в мотоциклетную катастрофу и в настоящее время находится в больнице Сен-Люк, отчего у полицейского высвободилось время для личных дел (то есть Зорге встречался с Одзаки, а потом передавал «отчеты» Клаузе-ну под присмотром тайной полиции? — А.К.). Я отправился в больницу, где узнал, что Зорге получил незначительные травмы и уже выписан. Когда я сказал об этом полицейскому, он пулей вылетел из комнаты, спеша вновь занять свой наблюдательный пост. Мне кажется, что за Зорге следили гораздо интенсивнее, чем за большинством из нас».
Что же это за удивительное здание, где находились одновременно и Дэнцу, и ДНБ, и Домэй, которые едва ли не каждый день посещал Зорге, и Гавас, и Ассошиэйтед Пресс, которых он, как идеологически выдержанный японский журналист, чурался, но где точно так же — почти каждый день — усердно трудился помощник «Рамзая» Бранко Вукелич? «Поистине, оно было бы достойно вывески “Штаб-квартира советской разведки в Токио в 1930-е годы”, если бы сохранилось», — с печальной уже привычкой подумал я и решил проверить. Но… здание сохранилось.
Наверно, каждому токийцу хорошо известна эта постройка в готическом стиле, напоминающая здание Ясуда в Токийском (бывшем императорском) университете, и выложенная коричневой плиткой, как это было модно в эпоху Мэйдзи. Здание, возведенное по проекту архитектора Коити Сато, появилось на юге парка Хибия незадолго до приезда Зорге — в 1929 году, когда самый старый в Японии парк, разбитый в европейском стиле, восстанавливали после Великого землетрясения 1923 года. Построенный за два десятилетия до уничтожившего большую часть Восточной столицы бедствия, парк Хибия сразу стал служить одной из основных презентационных площадок столицы. Увы, это именно здесь уже в 1904 году прошли первые выставки трофейного — русского оружия, захваченного японскими войсками на полях Маньчжурии.
Парк неоднократно перестраивался, и сегодня он уже не такой европейский, как раньше. Три из пяти зон парка ныне выполнены в японском стиле, и только две — в западном. Но даже при этом японские секции распланированы, как говорят садовники, регулярно — по-западному. Все в этом парке симметрично или по крайней мере четко выверено, даже если кажется, что где-то что-то посажено или построено случайно. Практически круглый год цветут цветы, которые меняют в зависимости от сезона, через всю территорию парка проложены тенистые и не очень аллеи, которые хоть немного оживляют слишком уж прилизанную, немного «пластиковую» красоту парка, а жарким буддийским летом дают вожделенную прохладу. Такие же аллеи существовали и семьдесят лет назад, когда величественное здание на окраине парка еще не было культурным центр Хибия. Оно строилось совсем под другие нужды, использовалось журналистами многих стран, и именно здесь Зорге и Вукелич почти каждый день черпали значительную часть той информации, что шла потом в зашифрованном виде в «Висбаден» и «Мюнхен» — Владивосток и Москву. Мы уже знакомы с одной из версий распорядка дня Рамзая, а вот как описывал его начало дня служивший с ним в посольстве Мейснер: «Завтрак у посла вскоре стал традицией. Каждое утро Зорге, просмотрев свежие газеты и побывав в японском телеграфном агентстве “Домэй Цусин”, отправлялся в посольство. Там он знакомился с поступившими за ночь телеграммами о положении в стране и за рубежом. В семь часов утра Зорге являлся на завтрак к Отту и докладывал ему обо всем, что произошло в мире за истекшие сутки. Отт был в восторге от талантливого журналиста, умевшего быстро оценить факты и доложить о них так четко. Никто не мог и подозревать, что все это было только мастерски исполняемой театральной ролью и имело целью добиться расположения единственного на Дальнем Востоке человека, который мог предоставить полную свободу действий в посольстве и открыть доступ ко многим его секретам».
Однако далеко не всегда Зорге отправлялся из Хибия в посольство. Если по каким-то причинам он попадал в «Домэй» во второй половине дня, то нередко, пройдя старыми парковыми аллеями, подходил к коричневому деревянному домику в немецком стиле, который напоминал ему вторую родину — Германию, возможно, тосковал по ней, как кинематографический Штирлиц, собирая листву в Бабельсберге, тосковал о Сибири. Напротив домика есть выход из парка, ведущий в уже хорошо знакомый нам, а еще лучше знакомый когда-то самому Зорге, отель «Империал» и в квартал, где «Рамзай» бывал почти каждый вечер — Гиндзу. И бывал там не один.
Золото Кетеля
Пиво, вино, мотоцикл и женщины — все это были клапаны души Зорге. Через них он выпускал пар, и благодаря им его душа нашла успокоение и память. Кто-то из исследователей, знакомившихся с делом Зорге, сказал, что его показания больше всего походили на путеводитель по ресторанам и злачным местам Токио. Для меня путеводитель по местам Зорге в Токио начался не только с Нагадзака, но и с Гиндзы, с «Кетеля».
Гиндза — главный торговый и развлекательный квартал Токио, а значит, и всей Японии. Бывший в далекие самурайские времена местом расположения цехов и лавок мастеров чеканки монет, ювелиров и оружейников, он сохранил в себе память об ушедшей эпохе в названии: Гиндза — «Серебряное место» или, говоря по-московски, Серебряники, да в неумирающей и неуемной тяге к шопингу. Во времена советской разведки здесь собирались в прямом смысле слова больные люди: психологи описали тогда вспышки «болезни Гиндза», которая возникала у ярых фанатов прогулок по главному всеяпонскому шопинг-центру, если они оказывались по каким-то причинам лишенными этого удовольствия на несколько дней. В японском языке появился даже новый глагол, отражающий особый статус по сути бесцельного, но по ощущениям необыкновенно приятного нахождения на Гиндзе, — «гинбура», то есть «прогулки по Гиндзе». Сейчас это слово почти забыто, да и сам дух гуляния по Гиндзе несколько изменился. Особенно это стало заметно после того, как здесь открылся первый за пределами США магазин «Apple» и проник лидер недорогой одежды в стиле sport-casual — «Uniqlo». Тем не менее и сегодня на Гиндзе можно встретить необычных людей, нередко и молодежь, хранящих в сердце дух гинбура. Однажды передо мной выскочил из переулка, как черт из табакерки, молодой парнишка в джинсах и в футболке, но в старинных деревянных сандалиях гэта-тэнгу с одной высоченной перекладиной, и бодро почапал в сторону бутика «Hermes». Но, конечно, Гиндза — не дневной район, Гиндза — сияющее царство глубокого токийского вечера, когда открываются фешенебельные рестораны, а главное, клубы — знаменитые клубы Гиндзы с их роскошью, уютом даже в небольших, по европейским мерках, помещениях, с баснословными ценами и столь же легендарным сервисом. Основа сервиса — хостес, «хозяюшки». Уникальная японская женская профессия, не имеющая ничего общего с европейскими или американскими хостес, и напрямую восходящая своими генеалогическими корнями к настоящим японским гейшам. Ремесло же гейш, как бы они ни акцентировали внимание неофитов на своем умении развлекать почтенную публику пением и танцами, все же зиждется на совершенно ином мастерстве — искусстве психолога.
