С рестораном «Кетель» меня познакомил и рассказал его историю Василий Молодяков. Когда-то давно, в молодые годы, он подрабатывал в Токио гидом, но в соответствии с образованием и склонностями придавал своим экскурсиям историко-политический уклон. Если между гидом и туристами устанавливалось полное взаимопонимание, экскурсии нередко заканчивались обычно на Гиндзе, в «Кетеле», где за бутылкой доброго «Варштайнера» или «Шнайдервайса» Василий Молодяков рассказывал историю этого заведения и его посетителей — уже вне обычной туристической программы.
Мы с Василием полюбили «Кетель», хотя ходить туда часто было не по карману. Водили своих друзей и подруг, коллег, потом туристов, как-то раз даже веселую компанию болельщиков во время чемпионата мира по футболу. Про Зорге в заведении тогда — в 2002 году — уже никто не помнил, а может, не хотел вспоминать — имя-то в Японии известное! Но в зале всегда находился полный пожилой немец, хотя весь персонал был японский. Хозяин? Мы не спросили. А теперь уже негде и некого.
Мы сидели на высоких удобных стульях, расправляясь с сосисками и свиной голяшкой и глядя, как густое пиво с трудом стекает по стенкам бутылки. Для его скорейшего попадания в стаканы здесь был разработана особая техника. Официантка искусно, очень быстро и ловко перекатывала опрокинутую вниз горлышком бутылку в ладонях, и пенящаяся жидкость под воздействием каких-то хитрых физических законов красиво скручивалась из сосуда в высокий бокал. Вкупе со своеобразной обстановкой, нарядом официанток и знанием истории места все это производило неизгладимое впечатление, составляя, как сейчас сказали бы, «особую энергетику» ресторана.
Финальным аккордом каждого посещения «Кетеля» был расчет в кассе. Никаких калькуляторов и, боже упаси, кассовых аппаратов. Неторопливая, но сноровистая пожилая японка с пораженными артритом пальцами вручную заполняла счет, подсчитывая сумму на соробане — старинных японских счетах. Почему мы тогда не поговорили с ней? Почему не расспросили о ее истории? Я бы совсем не удивился, если бы она рассказала нам, как Рихард Зорге — высокий худощавый немец с широкими покатыми плечами в белом костюме лез в свой кошелек под звук этих же самых костяшек. Увы…
Летом 2005 года, пять лет спустя после смерти одной из главных героинь самой яркой шпионской истории Японии, «Кетель» закрыли, а мемориальную доску сняли. Ни тетушку-кассира, ни японских официанток в немецких платьях, «раскатывающих» «Шнайдервайс», мы так и не удосужились сфотографировать. Тогда нам казалось, что «Кетель» вечен и все еще успеется. Мы ошиблись, и на память осталась только пара любительских снимков, сделанных во время очередного туристического визита, да завалявшийся в бумажнике счет — за посещение «самого шпионского бара Токио». Потому сегодня нам приходится только перечитывать воспоминания очевидцев походов советского разведчика в «Рейнгольд» к папаше Кетелю, да работы тех историков, при которых вся эта обстановка была еще далека от того, чтобы оказаться теряющейся частью истории. Одним из них и первым, рассказавшем о самой романтической стороне жизни Зорге в Токио, стал советский журналист Всеволод Овчинников. В 1964 году ему первому удалось встретиться с бывшей официанткой из «Рейнгольда» Исии Ханако. Она и поведала журналисту начало удивительной истории любви японской девушки и советского разведчика немецкого происхождения.
Девушка по имени Ханако родилась в обычной токийской семье в 1911 году и сначала носила фамилию Миякэ. Она окончила школу, курсы медсестер и мечтала о сцене — от природы у нее были хорошие данные к вокалу. Финансовое положение семьи не позволило ей начать карьеру, и девушка вышла на работу в ресторан. С Рихардом Зорге судьба свела ее 4 октября 1935 года — в день его сорокалетия.
Папаша Кетель подозвал к себе Агнесс — так звали Ханако в ресторане, где у всех девушек помимо немецких платьев были европейские псевдонимы, и, приказав захватить бутылку шампанского, указал на высокого элегантно одетого иностранца, в одиночестве сидевшего за столиком: «Этому господину сегодня исполнилось сорок лет, — сказал он. — Постарайся, чтобы гостю запомнился праздничный вечер!» Де-факто Кетель поручил Ханако-Агнесс работу хостес, но похоже, что «Рейнгольд» стоял у истоков этого, ныне процветающего, бизнеса, и никого — ни гостей, ни девушек — это не смущало. Агнесс подсела к Рамзаю и налила ему вина. Несмотря на то что она работала в иностранном заведении и немного говорила на немецком языке, общение с гайдзином для обычной японской девушки — не самое простое занятие. Особенно если клиент замкнут, неразговорчив и, в отличие от многих японцев, четко понимающих, зачем они идут к хостес, не начинает немедленно беседу о трудностях на работе, в семье и о цвете нижнего белья девушки. Зорге в тот день явно не был расположен к общению. Пересечение сорокалетнего рубежа для мужчины вообще не самое веселое занятие, а уж встреча такого дня рождения далеко от родины, на секретной работе и в полном, абсолютном одиночестве — это могло подорвать веру в лучшее будущее у самого уравновешенного человека. Ханако, разумеется, ничего не знала о своем клиенте, но, будучи хорошим специалистом в своем деле, почувствовала, что проблема весьма серьезна и с ней надо что-то делать. Подливая шампанское, она обронила: «Люди веселятся в день рождения, а вам, наверное, скучно у нас». Именинник с горькой усмешкой ответил: «Если тебе доведется отмечать сорокалетие так же далеко от родных мест, поймешь, что это за событие», и дальше этого их общение в первый вечер почти не зашло. Однако они запомнили друг друга, и, как вспоминала Ханако, обладавшая хорошим музыкальным слухом, ее поразило несоответствие его волевого лица и приятного, даже нежного, голоса. Как говорили люди, знавшие Рихарда лично, он вообще мог быть очень интеллигентным и приятным в общении человеком, но внешне действительно походил на образ диковатого, хотя и привлекательного, харизматичного героя-любовника из популярных кинолент того времени. Сам же «Рамзай», судя по всему, запомнил широкоскулую 24-летнюю девушку с приятным низковатым голосом и вскоре получил возможность отблагодарить ее за попытку сделать день рождения хоть капельку веселее не только щедрыми чаевыми.
Неделю спустя они случайно встретились в музыкальном магазине на Гиндзе (вероятно, это был и ныне существующий магазин «Дзюдзия» в 3-м квартале) и вместе выбрали несколько грампластинок. Выбор этот очень интересен. Ханако купила пластинку с записями Федора Ивановича Шаляпина, в том числе с «Дубинушкой», а Рихард — то ли в соответствии с маской германского патриота, то ли по зову сердца — Симфонию № 3 Людвига ван Бетховена, больше известную как «Героическая». За все покупки заплатил Зорге. В соответствии с нравами того времени и статусом Ханако он сразу же предложил поехать послушать музыку у него дома — на склоне Нагадзака. Помните упоминавшийся всеми гостями Зорге граммофон? Девушка согласилась, и, если они слушали купленные новинки вместе, должно быть, это была удивительная, пожалуй, даже сюрреалистическая, картина: японка и советский разведчик поднимали бокалы и, вполне возможно — почему бы и нет? — занимались любовью под «Дубинушку», звуки которой могли быть слышны в ночной тишине от полицейского участка Ториидзака до посольства Советского Союза. Впрочем, прекрасная и духоподъемная 50-минутная «Героическая» симфония тоже стала бы удивительным музыкальным фоном одного из самых необычных вечеров в истории.
Таким вот необычным образом, приблизительно 11 октября 1935 года, началась история любви Рихарда Зорге и Исии Ханако, длившаяся на первый взгляд ровно шесть лет — до ареста Рамзая 18 октября 1941 года. Но это только на первый взгляд. То, что было потом, после ареста, потрясает куда больше, чем их плотские отношения, однако стоит сказать несколько слов и об этом. То, что Ханако искренне и преданно, всей душою любила Рихарда — неоспоримый факт. Она доказала это всей своей жизнью. Любил ли он ее? На этот вопрос нет и никогда не будет ответа. Она часто и подолгу жила у него, хотя окончательно так и не переехала из дома матери в районе Хигаси-Накано. Ее часто называют «гражданской женой» Зорге, что понятно — надо каким-то кратким и понятным образом определить статус человека, сделавшего для сохранения и увековечивания памяти Рамзая больше, чем весь Советский Союз. Но она часто покидала дом Зорге и подолгу там не появлялась, ибо у Ики, как звали Зорге близкие друзья, в это время были другие любовницы. Известно, что спустя год после знакомства — осенью 1936-го — Ханако переехала на Нагадзака, но прожила там только до начала нового года, да и то ночуя у Зорге далеко не каждый день. Она и позже приходила к нему несколько раз в неделю вплоть до октября 1941 года, и в какой-то момент даже хотела стать его официальной женой. Ханако очень хотела от него ребенка, хотела нормальной семейной жизни, что так естественно для молодых девушек, какой бы национальности они ни были. Зорге, конечно, отказался, но постоянно выделял ей некоторую сумму на жизнь, что позволило девушке в июне 1937 года оставить работу в «Рейнгольде», и даже оплачивал занятия с немецким педагогом по вокалу. Ханако прекрасно знала о том, что у Рихарда бывают другие женщины. Когда японские полицейские пытались вызвать в ней чувство ревности, она лишь пожала плечами: «В конце концов, он холостяк, и вполне естественно для такого выдающегося человека иметь несколько любовниц, не так ли?»
