Я молчу. Думаю. Что-то щекочет под ложечкой. Какое-то недовольство.
— Тебе досадно? — спрашивает дед.
Я киваю головой: ещё как.
— Хорошо! — шепчет он.
— Чего тут хорошего?
— Это значит, недоволен собой. А когда человек недоволен собой, это прекрасно. Хуже нет, если он собой доволен. Пиши пропало. Нет человека. Хоть он и есть, а его нет. Умер, пусть даже живой. Человек должен быть недоволен собой. А если ошибся, должен досадовать. Когда он досадует, он ошибку понимает. Досада — это урок.
— А у тебя бывает досада? — спросил я.
Дед замолчал. Я думал, он задремал, мне же из-под руки его лица не видно. Я ворохнулся. Дедушка вздохнул. Значит, не спит.
— Бывает? — повторил я.
— Помнишь телеграммщика? — спросил дед.
— Того забулдыгу? — удивился я.
— Забулдыгу, — вздохнул дед. — Это он теперь забулдыга, а ведь был майор. Вот я и думаю, как же так вышло?
— Чего тут расстраиваться? — опять удивился я. — Досадовать надо на себя, ты говорил. Когда сам ошибся. А тут ошибается другой человек.
— Верно говоришь. Но ведь не бывает же так сразу: сначала — хороший и вдруг — плохой. Давай поразмышляем.
Я согласен. Я люблю, когда дедушка размышляет.
— Давай, — отвечаю я, — значит, он был майор.
— Война началась. Он пошёл на фронт. Стал солдатом. Или командирские курсы закончил — стал лейтенантом. Войну майором закончил.
— Дальше что?
— Подожди. Заглянем в мирное время. Ещё до войны. Кем он был? Может быть, бухгалтером. Бухгалтерия для артиллерии, например, великое дело. Возле пушек считать надо, чтобы в цель попасть. Вот он из бухгалтеров стал хорошим артиллеристом. Майором.
— Ну и что?
— А вот что. До войны — бухгалтер. Неплохо. А после войны? Опять бухгалтер? Ему это, наверное, не понравилось. Он решил — раз майор, значит, простым бухгалтером работать стыдно, хотя ничего стыдного нет: не звание красит человека, а человек своё звание. Я же говорил — бухгалтерия артиллерии помогает. Значит, и артиллерия бухгалтерии может помочь. Но он не захотел жить, как прежде. А чтобы по-новому жить, учиться надо. И учиться неохота. Вот и стал он просто майор. Бывший майор. Майор, который ни на что не годен.
— Но это же он виноват, — удивляюсь я. — Почему тебе досадно?
— Досадно мне потому, — говорит дедушка, — что наша армия майора потеряла. А государство — бухгалтера.
Я думаю. Что же делать с этим майором? Но ничего придумать не могу. Что придумаешь? Дед вздыхает снова. Прижимает меня покрепче. Я жмурюсь от удовольствия. Говорю ему:
— Брось ты! Не досадуй! Подумаешь, какой-то пьяница!
Дед меня отодвигает. Смотрит пристально мне в глаза.
— Антошка! — восклицает он громко. — Не говори таких страшных слов! Надо о любом человеке думать, понимаешь! О любом! Потому что он — человек!
Дед разглядывает меня пронзительно. Удивляется, как я мог такое сказать. А чего особенного я сказал? Подумаешь, пьяница! Да с пьяницами бороться надо! У нас возле милиции про пьяниц выставка даже есть. «За ушко да на солнышко» называется.
Дед хмурится.
— Не смей, я тебе просто приказываю: никогда не смей! Не смей думать о людях равнодушно! Люби, спорь, наконец, ненавидь! Но не будь равнодушным! У каждого несчастья есть причина. И её надо отыскивать. Надо размышлять. Надо помогать людям, чем можешь. Но никогда не закрывай глаза. Не маши рукой, не считай, что есть зряшные люди. А самое главное — не будь равнодушным. Запомни это! И помни всю жизнь!
Я помню.
Я помню голубое небо в иллюминаторе. Солнечные лучи, падающие на лицо дедушки. Коридор между креслами, наклонившимися вниз, — самолёт шёл на посадку. И эти слова, которые сказал дедушка.
ЗАВЕЩАНИЕ
Перед посадкой я снова спросил:
— Когда расскажешь военную тайну?
— А ты не побоишься? — сказал дедушка. Он смотрел на меня строго, будто испытывал: трус я или нет.
— Она страшная? — обрадовался я: вот здорово, узнаю страшную тайну.
Дедушка нахмурился.
— Тяжёлая, — ответил, помолчав. — И горькая.
И вот мы сидим дома, за праздничным столом, мама и папа поглядывают на нас радостно, довольные нашим возвращением. Только что ушла Анна Робертовна, растроганная до слёз. Дедушка вручил ей пакет с одеждой для будущего внука. Она перебирала рубашки, чуть побольше ладошки, поглядывала на дедушку и швыркала носом.
— О, мон женераль! — повторяла она, а дедушка только крякал от смущения.
Потом француженка ушла, мы остались одни — наша семья: папа, мама, дедушка и я. Я снова принялся рассказывать подробности наших замечательных каникул, но дедушка перебил меня.
— Знаете, други, — сказал он, — надо серьёзно поговорить.
Никогда я ещё не видел дедушку таким серьёзным. Видел грустным, печальным. Видел даже, как он плачет. Но таким простым и серьёзным ещё не видел.
— Вот что, милые, — сказал он негромко и задумался.
Дедушка молчал, как будто не решаясь сказать что-то очень важное.
— Жизнь не бывает вечной, — сказал он вдруг, — люди рождаются, живут, а потом уходят, чтобы уступить место другим. Это закон природы. Против него человек бессилен. Вот и я.
Дедушка замолчал. Опустил голову.
— Вот и я, — повторил он, — должен приготовиться к этому.
— Как не стыдно! — воскликнул отец. — Боевой генерал, а о чём думаешь!
— Что вы, папа, — растерянно проговорила мама.
А я вскочил с места, обнял деда, шепнул ему на ухо:
— Не надо!
Он отодвинул меня. Усадил рядом, обнял за плечо. Ответил отцу спокойно:
— Если хочешь знать, солдат перед боем всегда надевает чистое бельё. Без паники и шума. Если возможность есть, непременно помоется в бане. Думаешь, он собирается умирать? Нет. И не хочет. Но на всякий случай готовится.
Дедушка помолчал.
— Я умирать не собираюсь, но готовым быть должен. Чтобы костлявая не застала врасплох. Вот и решил — написать завещание… Хоть я и генерал, а имуществ особых не имею. То, что есть, оставляю тебе, Ольга, ты хозяйка. Сыну книги. Внуку, тебе, Антошка, орден Отечественной войны, потому что наследникам по закону оставляется только он, остальные сдаются государству.
Он посмотрел на нас посветлевшим взглядом. Мама и папа сидели как в воду опущенные. Зачем он затеял такой разговор? О смерти? О наследстве? Разве об этом надо думать?
— Чего носы повесили? — усмехнулся дед. — Дело житейское, простое. Но обязательное. Никуда от него не денешься.
— Папа, — воскликнула мама, — ну разве так можно? Зачем какие-то приготовления! Стоит ли думать об этом?
— Отец, — сказал возбуждённо папа, — мамы нет давно, ты должен успокоиться, наконец. И потом, мы, слава богу, вместе. Антошка, ты. Сердце радуется, глядя, как вы дружите!
— Эх, ребятки! — сказал дед. — Зачем успокаиваете меня? Я старый вояка, смертей нагляделся, Лидушку схоронил, так что не боюсь, поверьте, и не о том речь. Не о том!
Он встал, прошёлся по комнате. Остановился у окна. Сказал:
— Вот послушайте стихи.
Помолчал минуту. В комнате тихо было.
Так перед грозой бывает. Всё замирает. В небе. На земле.
Голос у деда был как бы равнодушный. И он будто бы не стихи читал. Будто сам сказал:
Я знаю, никакой моей виныВ том, что другие не пришли с войны.В том, что они — кто старше, кто моложе,Остались там. И не о том же речь,Что я их мог, но не сумел сберечь.Речь не о том, но всё же, всё же, всё же…
Потом дедушка повернулся.
— Ну вот, Антошка, — сказал он, — настала пора рассказать мою военную тайну.
Я подошёл к деду. Встал с ним рядом, волнуясь отчего-то.
Сердце у меня тревожно билось. Ещё бы! Разве может быть у генерала не важная военная тайна? Пустяковая какая-нибудь?
Тайна у дедушки, конечно, замечательная. Самая рассекретная! Государственная! И ничего, что страшная. Я не трус.
Только чего он молчит? Может боится? Может, опасается, что мы её разболтаем?
Так не такие мы люди. Папа, мама, я. Не такие, чтобы болтать по углам. Чтобы военные тайны разбалтывать. Рассекречивать их перед всяким первым встречным.
Чего же молчит дедушка?
— Смелей! — говорю я.
Дедушка смеётся тихонько.
— Смелей, говоришь? — спрашивает.
Опять молчит.
— А я вот боюсь, понимаешь-ка. Всю жизнь эту тайну носил, а рассказать боюсь.
Он опять молчит, потом произносит:
— Дело в том, — говорит дедушка, и голос у него какой-то неестественный. Деревянный. — Дело в том, — повторяет он, — что твой отец, Серёжа, не я. Я не дедушка тебе, Антон!
Слова его словно разрыв снаряда…
ДВА СЛОВА
Знаете ли вы такое слово — беззаветно?
Я прежде слыхал просто. Не очень понимал, что оно значит. Дедушка объяснил. Он сказал — беззаветно, это без конца, без края, это значит преданно и горячо. Это значит, веря больше, чем себе.
