Тишина, внутри и снаружи, становилась все более зловещей. И вдруг взорвалась от оглушительного удара. В разверстую дыру влетело что-то жуткое — не то лапа, не то щупальце метра три длиной, толщиной с хорошее бревно, покрытое даже не шерстью, а какими-то кожистыми лоскутьями зеленовато-серого цвета. Конечность яростно тянулась внутрь ангара, скребя когтями по цементному полу; и что-то похожее на плечо силилось протиснуться внутрь, раздвигая металлические зазубрины.
«Если оно сунет сюда морду, я просто уписаюсь, точно уписаюсь», — обреченно подумал Юрасик.
Андрей стоял как громом пораженный, опустив палочку.
— Включай, может, сработает! — заорал Юрасик, опомнившись и отскакивая от лапищи, которая, изловчившись, мазнула по полу в полуметре от него, но художник не слышал.
Юрасик подскочил к нему и осторожно вынул прибор из холодной руки волшебника-недоучки. Кнопка подалась, но красный огонек не зажигался. Юрасик, пытаясь унять гнусную дрожь в коленках, нажал еще раз. Тварь снаружи взвыла и налегла на ангар так, что тот приподнялся от земли. Прибор, заискрив, все-таки засветился.
— Ага! У Краснова не забалуешь! — торжествующе возопил Юрасик и стукнул палочкой об пол.
Ничего не случилось. Лапа шарила по бетону спрятанными в лохмотьях когтями. Слышалось натужное пыхтение ее хозяина, ангар наполнялся кисловатой вонью.
— «Айн, цвай, драй» скажите! — очнулся наконец Андрей.
— Айн, цвай, драй! — сухим кашлем выпалил Юрасик и снова стукнул красненьким кончиком по белесой цементной пыли.
Стекло треснуло, обрушилось хрустальным водопадиком, свет померк. Пол ушел у них из-под ног, раздался низкий воющий звук, как при экстренном торможении локомотива, ангар затрясло. У Юрасика на мгновение заложило уши, но вдруг он почувствовал под задом успокоительно-мягкие подушки «мерса», а на плече — тяжелую, как неспелый арбуз, голову Андрея.
— Приехали, — выдохнул Юрасик. — Бли-и-ин…
Его рука все еще сжимала рукоятку прибора. В свете уличных фонарей, таких приветных, ласковых и теплых, Юрасик поднес к глазам волшебную палочку. Кроме разбитого стекла, никаких повреждений, вроде оплавленных контактов, не было.
— О-о, — простонал Андрей, садясь прямо. — Неужели удалось?
— Ага, — недовольно произнес Юрасик, нащупывая ключ зажигания. — Хорошо прокатились, ничего не скажешь. Палку вот ухайдакали. — Юрасик осторожно положил останки ПВдФ-1.02 под лобовое стекло и завел мотор.
— Сильно?
— Да нет вроде. Глянь назад — ангар на месте?
Андрей приоткрыл дверцу и выглянул наружу.
— На месте.
Они промолчали всю дорогу, договорились только, что завтра Андрей приедет в офис, и там они все обсудят.
— Все, без старика я к динозаврам больше не ездец, — сказал Юрасик, высаживая провинившегося художника у метро — в наказание.
— Да, да, — промямлил Андрей, закрывая дверь. — Спасибо вам за все, Юрьпетрович. Вы… просто гигант, глыбища!
— Здоров болтать, — отрезал Юрасик и поехал домой.
«А засну я сегодня?» — думал Юрасик, входя в пустой, гулкий дом.
Поневоле холодное (нагреватель опять не фурыкал) умывание слегка ободрило все еще концентрировавшуюся в пятках душу, и та с трудом и нехотя расправилась по организму.
«Хоть бы девчонка при мне нормальная была — я б ей пожалился, — подумал Юрасик, ворочаясь в кровати. — Вот начнет сниться тварь эта…»
Чудовища Юрасику не снились, напротив. Увидел он сценки из своего детства, пионерлагерь, где они целым отрядом спали в холщовой палатке, на деревянных койках-раскладушках. По ночам там, правда, велись разговоры про черные-черные руки, тянувшиеся из черной-черной темноты, но Юрасик этих рассказов не любил, предпочитая бузить почти до утра. Потом их, не желавших подниматься, холодной водой из кружек будили вожатые-старшеклассники.
Открыв глаза, Юрасик заметил, что их палатка стала удивительно большой, высоченной, койки утратили мягкие ткани и оказались скелетиками-скамейками.
«Так это ж я опять в старом цирке!» — догадался Юрасик, но радостное, светлое, чувство — когда до конца каникул еще далеко-далеко! — осталось.
Юрасик увидел, что находится почти на самом верху циркового амфитеатра — так, что его можно увидеть только с арены. Но люди, ползавшие по ней, были заняты своими делами, и в его сторону просто никто не смотрел. За его спиной стояли друг на друге несколько проволочных клеток, в которых копошились воняющие конским навозом кролики с розовыми ушами.
«Кролей кто-то приволок, — подумал Юрасик. — Удавов кормить, что ли? Или этих ушастых из шляпы вытаскивать будут?»
Юрасик стал лениво наблюдать за перемещениями артистов по манежу, все еще греясь в лучах летнего, пионерлагерного солнца. На определенном этапе этого расслабленного созерцания Юрасик осознал, что уже некоторое время до него долетают обрывки разговора, нервного и громкого. Юрасик невольно прислушался. Его настроение уже не было таким солнечно-теплым, просто перешло в спокойное, умиротворенное состояние.
Где-то поблизости, но вне поля его зрения, говорили две женщины.
— Ну а что, что ты хочешь? Ну, в идеале?
— Чего все бабы хотят «в идеале»? Чтобы их любил кто-то добрый и щедрый. Того и я хочу. Что ты спрашиваешь?
Голос одной из говоривших показался Юрасику знакомым.
— А он что?
— Ну, он… Он и есть простой, щедрый, широкий… Да я его так мало, в сущности, знаю, видела-то всего пару-тройку раз.
— А он женат?
— Какое это может иметь значение?
— Как это — какое? Ты замуж за него собираешься? Раз «в идеале»?
— С ума сошла? Мы абсолютно разные люди.
— Разные? А как же твое «люблю — не могу»?
Голос второй собеседницы был Юрасику незнаком вообще и не понравился — трескучий, въедливый и раздраженный.
— Как ты не понимаешь — он совершенно не в моем вкусе и совершенно мне не подходит.
— Да кто тебе это сказал-то?!
«Ох, беда с этим противоположным полом! — добродушно подумал Юрасик. — Между собой договорится-то не могут… Любишь мужика — бери, лови, жени на себе! Он сам тебе потом спасибо скажет, что ты его в дело определила! Ой, ну бабы, ну ваще!»
И не он сам, а что-то в нем вздохнуло: вот меня бы кто-нибудь полюбил, не за баксы-бабки, не за «мерс» тупорылый, не за домину долбаную, а просто так… Потому что классный я… Очень хороший, добрый и щедрый.
— Он же совершенно не похож на тех, кто мне всегда нравился…
— Ах, ну да — с нервными, одухотворенными лицами, тонкими, музыкальными пальцами…
— Да, да!..
— Хронические неудачники, которые вечно брали в долг и никогда не отдавали.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
