что ж такое?
– Знаешь, Кира, – я взял паузу и прогнал пасущуюся в башке корову, – говорят, что Русский мир лучше всего понять, слушая песню «С чего начинается Родина». И в ней важны не только слова, но и с какой душой поёт Марк Бернес.
– Конечно, – расплылся в улыбке Макар, – только еврейская душа может понять Русский мир.
– А что ты против евреев имеешь? – ощетинилась Кира.
– Ничего, – отмахнулся Макар, – я их и не отличаю. Надо у Оксаны спросить, кто она, а то любит у стены поплакать.
Кира хихикнула и придвинулась ко мне.
– И? Мне интересно.
Разве может мужчина при таких словах обаявшей его девушки сморозить какую-нибудь глупость? Конечно. Только этим и занимается.
– Могу стиро-хварение рас-кразать, – кривляясь ответил я.
Кира отвернулась, и я остался один.
– Постой, постой, – уже без ёрничества позвал я, – что ты так сразу. Дай хоть подумать.
Она сделала уступчивые пол-оборота, запрокинула голову, навострила уши и замерла в притихшей соломе. Надо что-то придумать, что-то сказать, но сумбур уже затопил голову, проглатывая еле живые мысли. Я смотрел на неё несоображающим взглядом, моргал, потел от натуги, но не мог подобрать ни слова. Не удержавшись в неподвижности, Кира развернулась, сложила у груди кулачки, давая понять кротостью вида, что готова выслушать самую банальную энциклопедию. И я, переведя дух, заговорил.
– Это должно быть больше похоже на чувство. Как будто ты – зодчий, живший много веков назад. Выстроил и расписал храм. Освятил, призывая Господне благословение. Идешь босой по дощатому полу, ощущая сердцем каждый отутюженный сучок. Проводишь ладонью по свежему лаку святых образов, прислушиваясь к их благодатному таинству. Чувствуешь, внемлешь. И что-то радует тебя, а от чего-то щемит в груди, потому что ты, зодчий, вложил в своё творение душу. И приходили другие зодчие. Открывали новые земли, покоряли космос, засеивали бескрайние поля, возводили могучие днепрогэсы и вырывающие из тесноты бараков хрущёвки. Всё, что даровано, выстроено, выстрадано. Защищалось от набегов, восстанавливалось после ненастий. Всё, что ты ощущаешь, стоя на своей земле.
Сердце притихло, волнение отошло, и мне даже стало приятно растянуться в стогу.
– Уж больно всё у тебя абстрактно, художник, – усмехнулся Макар, – давай как-нибудь попроще. Понатуралистичней. Ёлочки-сосёночки там.
– Ага. Беринг28 до края России несколько лет плыл. Как я тебе в ёлочках измерю то, что в одну часть света не влезло?
– Как-как. Как в анекдоте. Ванька с Манькой на крылечке сидят, он ей и хвастается. Забрался, говорит, я поутру на утёс. Глянул налево – ёб твою мать! Направо глянул – ёб твою мать! Смотрит на Маньку, а та вся в слезах. Ванька и спрашивает: ты чего, дурёха, ревёшь? А Манька всхлипывает: красотища-то какая!
– Да уж. Тут и добавить нехер.
– Я, как Ванька, тоже один раз на утёс решил забраться, – не успокаивался Макар.
– И что? Не долез или утёс не тот?
– Дурак ты. В наших краях других утёсов не бывает. Всё, как Ванька и рассказывал, – усмехнулся Макар. – Там песчаная коса есть, её чайки облюбовали, хороводы свои пляшут. И прям над ними вороньё пролетать стало. Тучами, одна за одной. Я думаю: без махача точно не обойдётся. Так и случилось. Первыми чайки взбеленились. Ультрафиолета им, что ли, перестало хватать. Сначала у одной фитиль подгорел, она как рванет вверх! Как из пушки. За ней вторая, третья с разных сторон. А за ними белые шатры вырастать стали. А потом раз, и как будто на небо с земли упало белое одеяло. Врезались чайки в тучу, перемешались с вороньём, как туман с копотью, и покатило чёрно-белое танго.
Макар закрыл глаза, наблюдая сознанием побоище. Он был в другом месте, в другом времени, и казалось, что и дышал там.
– Первую волну чайки отметелили, а те всё прибывают и прибывают. Без остановки. Как покойники на кладбище.
Макар сплюнул, помолчал и продолжил.
– Вороны гру-у-узно летят, точняк бомбардировщики. Только башка с клювом, как танковая башня, поворачивается. А чайки вёрткие, как истребители: форсаж, уклон, вираж. Но скоро тесно там стало для манёвров. Пошла мясорубка и, как в том мультике: посыпались с неба осадки в виде фрикаделек. Часть чаек сбежала. Подумали: на хер нам такой замес. Часть на́ воду приземлилась. А вороньё высадилось на косу. Сожрали всё. И мёртвых, и живых, и не родившихся.
Макар непонимающе помотал головой:
– Вот и спрашивается: на-хе-ра залупились? Летели себе вороны, никого не трогали. Пролетят же когда-нибудь. Ну, насрали кому-то на голову, да и хрен с ним. Зато живые.
– Ну, если такого старпёра, как ты, обосрать, тогда понятно, – решил я пошутить, уводя разговор от неприятной темы, – а молодняк ведь такой говнопад не стерпит.
У Макара фитиля вообще никогда не было. Взорвался, как атомная бомба без предупредительного выстрела. Стог разлетелся, и я шмякнулся, как фрикаделька.
– А-а-а! – это уже на меня свалился Макар.
На Макара свалилась Кира, и мы барахтались в тёплой пыли, соломе и смехе.
***
Отмываться побежали на озеро, влетели в воду, в чём были. Даже обувь забыли снять. Умылись, постирались, развесили одежду и обувь по деревьям и колышкам. Я, невзначай бросив взгляд на Макара, заметил огромную пуговицу на левом боку его цветастых трусов.
– А это что у тебя за кнопка, Карлсон? – указал я на самопальный раритет. – Пропеллер заводишь или реактивную тягу включаешь?
– Чего ты ржёшь, малыш? Бабам нравится. Ржут. Разглядывают. Я говорю им – это стартёр, жми и полетели.
– А про тормоза не спрашивают? Ты же вечно гонишь как угорелый. Сначала в койку, потом из койки. Только и успеваешь услышать, как входная дверь хлопнула. А мне потом перед твоими дамами объясняться, что, мол, всё, сеансов больше не будет.
– Ага. Одна, помню, так и осталась в твоих «апартаментах» работать. Кем ты её устроил хоть?
Конфуз. Понятно, что я не мальчик и Кира не девочка, но обсуждать бывших в присутствии будущих – всё равно что наблюдать за сексом собак на школьном дворе. Неудобно.
– Да ей жить негде было, – попытался оправдаться я, – а через неделю нашла квартиру, съехала.
– Да не парься ты. Кире без разницы, кто там твою койку снимал. Так ведь, Кира? – Макар подмигнул девушке и бросил в меня мелкий камушек.
– Почему? – Кира хитро улыбнулась, – очень даже интересно.
– Да от меня уже и кровать съехала, и телевизор только один канал смотрит.
– Порнушку, что ли? – продолжал клеймить моё доброе имя Макар.
– Ага. Зейналова ведет. Стояк разбирает не по-детски.
– А-а-а. Это она тебе «мальчик, иди в жопу» сказала?
– Чего вы ко мне прицепились?
