Идея игровых и зеркальных госпиталей соответствует одной из главных метафор барокко: мир — театр. Впрочем, это метафора для нас, но вовсе не для людей той эпохи. Недурное решение нервического дуализма добра и зла, изначально присущего монотеистической догме, своего рода светский гнозис. Царство Христа не от мира сего, мир сей пребывает под властью злых драматургов и режиссеров — ересиархов, монархов, генералов, финансистов, то есть дьяволовых наместников. Чертова эта компания, по счастью, не видит и не слышит нашего селф, подлинного "я", им доступна лишь материально телесная оболочка, которую они мечтают истерзать поборами, тяжкой работой, а затем убить на войне. Наш святой долг и религиозная обязанность — не пытаться стальной метлой убрать эту нечисть, что противно учению Христову, но масками и лицедейством обезопаситься от бесконечных притеснений. Болезни суть аналогичное сатанинское воинство, бороться с ними — значит противоречить заповеди Христовой, болезни надлежит маскарадным образом вводить в заблуждение и обманывать. Надо всегда помнить, рассуждает Меркурий Ван Гельмонт, что тела наши — только ветошь карнавальная, которую получили мы для прикрытия наготы душевной. Ветошь подаренную мы охотно сбросим в должный срок. Только вопиющие глупцы выставляют нежную обнаженность души на потеху и растерзание хищной бесовской своре сильных мира сего, их присных и наушников. Да будут учителями нашими не грязные и вшивые бродячие проповедники, не профессора, сокрушенные кабинетной наукой, но шуты, буффоны и комедианты — так поучает нас преславная легенда о жонглере Богоматери знаменитого клирика Теофила. Прекрасным примером "состязания с болезнью" автор считает рассказ о поединке Тиля Уленшпигеля с черным рыцарем: "Сперва на ристалище выехал на могучем коне муж необъятного размера, закованный в броню с пяток до макушки, с копьем длинным, как язык злющей бабы. Из других ворот появился Тиль верхом на хромом осле. Седлом ему служила юбка гулящей девки, шлемом — капустный лист, в руке он держал палку с пучком крапивы на конце. По дороге капустный лист свалился к вящей радости осла. Грозной падучей скалой обрушился черный рыцарь и пронзил копьем пустоту — шлем с него свалился и убил бродячую собаку. Уленшпигель отскочил в сторону, потом принялся елозить крапивным пучком по физиономии воителя, легко уворачиваясь от копья, меча и конских копыт. Взбесился, взревел черный рыцарь, конь его перепугался да и понес невесть куда, пока не сбросил грузного всадника в помойную яму" (Medicinae gaudi, p. 42-43). Такова борьба черной земли с вездесущим огнем квинтэссенции, определяющим четыре темперамента. Любопытно, заключает автор рассказ об этом эпизоде, болезнь не побеждена, что бесполезно, ибо "вылеченная" болезнь породит десяток других, но попросту обманута, одурачена.
По словам Рабле, "на небе и на земле нет ничего, достойного терзаний сердца человеческого".
Оправдание веселой науки, если она вообще нуждается в таковых.
Валерия Платонова АЛХИМИЧЕСКИЙ ТЕКСТ НАТЮРМОРТА (Выставка в ГМИИ им. А.С.Пушкина)
Зримый образ и скрытый смысл. Аллегория и эмблематика в живописи Фландрии и Голландии второй половины XVI — XVII веков. ГМИИ им. Пушкина, 16.02 — 18.04.2004. Задача данной выставки — впервые показать российскому зрителю скрытую эмблематическую символику нидерландской художественной культуры‚ ее трансформацию и взаимовлияние в искусстве Фландрии и Голландии на протяжении полутора веков. Устроители предлагают нам‚ зрителям‚ стать в какой-то мере герменевтами и попытаться заново прочесть давно уже знакомые тексты‚ вооружась эмблематическими словарями XVI-XVII веков.
Высокий мрамор центральной лестницы Пушкинского музея. Вход в зал с обеих сторон обрамляют плакаты с заманчивым названием: "Зримый образ и скрытый смысл". На выставке те самые‚ знакомые с детства‚ фламандцы и голландцы из основной экспозиции музея‚ внешне все те же самые. Который век катятся по льду праздные горожане Питера Брейгеля‚ танцуют на свадебном балу пары у Мартина Пепейна. Все те же строгие линии и мазки‚ изменился лишь контекст. Пространство выставки раздвигается‚ выходя на иные уровни восприятия и чтения текста картин — с помощью подробного текстового комментария к каждой. На этой выставке приходится больше читать‚ чем смотреть‚ что само по себе не так уж и утомительно — материал-то знакомый‚ и настолько же увлекательно‚ как‚ например‚ чтение "Фламандской доски" Переса Реверте.
На белой стене рядом висят картина и комментарий к ней‚ причем последний притягивает к себе внимание едва ли не большее‚ чем сама картина. Текст этот дает несколько подсказок‚ шаблон‚ с помощью которого мы могли бы разгадать скрытый смысл‚ заложенный в нее художником. Если бы только знаки не были столь сложны‚ а эмблемы так противоречивы.
"Самая главная сложность заключается‚ пожалуй‚ уже в самой природе символико-ассоциативного мышления нидерландцев‚ особенности которого уходили своими корнями в средневековую схоластику и риторику. Глубокая вера в существование сверхчувственного потустороннего мира‚ в непосредственной зависимости от которого находится все земное (тленное и бренное по своей природе)‚ порождала необычайную свободу ассоциативной логики‚ выстраивавшей по законам риторики в единую цепь самые невероятные с современной точки зрения предметы и ситуации‚ отражения всего во всем‚ когда макрокосм отражается в микрокосме. Окружающий мир казался полным всевозможных вещей и явлений‚ наделенных глубоким внутренним смыслом. Каждое явление могло иметь несколько обличий‚ символизируя при этом разные понятия и идеи в зависимости от уровня восприятия (морально-назидательного‚ любовно-эротического или философско-теологического)".
Морально-назидательный смысл выставки особенно легко прочитывается во время Великого Поста‚ времени размышления и забот о спасении своей души. Vanitas vanitatis — экклезиастовская суета сует — сквозная тема почти всех картин. Земная жизнь полна суеты и обмана. По тонкому льду жизни мы‚ конькобежцы‚ пролетаем очень быстро. Эмблематически "каток жизни" истолковывается как полное неожиданных опасностей скольжение людей вслед за призрачной и обманчивой удачей. Путь жизни прихотливо петляет‚ проходит‚ словно по игровому полю‚ по неверной поверхности заледеневшей реки и теряется во мглистой дали. ("Катание на коньках" Хендрика Аверкампа и Питера Брейгеля Младшего).
Неумолимое Время сваливает в одну кучу доблесть и славу‚ роскошь и богатство‚ знания и почести ("Аллегория бренности и славы" Питера ван дер Виллиге). Погоня за ними — суета и тщетность‚ подобная разведению тюльпанов‚ которые‚ по представлению голландцев‚ были символами быстро увядающей красоты‚ и их разведение воспринималось многими как одно из самых суетных и тщетных занятий.
Житейской глупости и легкомыслию человека‚ символически изображаемой в образе шута‚ на картине Давида Тенирса Младшего‚ противостоит церковь‚ видимая на втором плане. Именно она — прибежище истинного благочестия‚ которое указывает на божественную цель земного пути человека. Изображенная на фоне бушующей природы ("Вид на Згмонт-ан-Зее" Якоба Исаака ван Рейсдала) вертикаль колокольни городского собора противостоит всем коллизиям‚ происходящим в природе‚ и в прямом смысле символизирует христианскую церковь‚ стойко отражающую нападки сил тьмы.
Чтение текста предполагает собой знание алфавита. На этой выставке зрителя учат именно этому алфавиту‚ азам и букам. И как ребенок‚ выучивший буквы‚ способен прочесть названия магазинов‚ мы‚ как кроссворд, пытаемся разгадать что-нибудь из изображенного на полотне‚ дивясь самой возможности скрытого смысла. Бабочка — символ бессмертной души‚ мыльные пузыри — быстротечность времени и тленность всего земного. Символизм — хорошая игрушка для варваров‚ некое подобие мозаики‚ раскладыванием которой можно позабавиться некое время. Алхимическое Делание — явление другого порядка. Чтение древних мастеров подобно этой сложной работе. Восприятие различных знаковых смыслов эмблем‚ подобно эзотерическим тайнам алхимиков и теперь требует соответствующей учености — например, чтения трактатов‚ доступных лишь на древнегерманском или латыни.
pravaya.ru
Григорий Орлов БЫТЬ РУССКИМ СЕЙЧАС
Всевозможные выборы, о которых так долго говорили вокруг, вроде бы закончились. Слегка взбудораженная муть российской сцены успокаивается и медленно оседает на невидимое нам дно. Впрочем, это ничего не меняет, становится даже как-то приятнее и спокойнее. Мы обнаруживаем себя в той же страшной стране, под тем же серым холодным небом, с тем же недовольным и бессильно серьезным народом вокруг. И в этот неловкий момент возвращения к действительности яснее проступают вопросы, о которых мы в суматохе забыли. Например, что же значит быть русским сейчас?
