Нужно было срочно что-то предпринимать, а я валялась на кровати, изображая из себя дочь Синицына, и не могла выйти из дома. Мне хотелось плакать от отчаянья.
Бездействовать я просто не имела права. И для пробы решила посетить избу Василия, поглядеть на покойную, пока ее не успели похоронить.
Первые шаги дались мне с большим трудом. Настолько, что, пройдя несколько десятков метров, я готова была отказаться от своего намерения. Но по опыту я знала, что при вывихах самое глупое – лежать без движения. В этом случае проваляешься в постели не меньше двух недель. И, превозмогая боль, все дальше и дальше удалялась от дома. И оказалась права, потому что уже через несколько минут боль притупилась.
А к избе Василия я подошла, почти не хромая.
Я ожидала здесь увидеть много народу, во всяком случае, хотя бы несколько старух. В каждой деревне обычно имеется несколько женщин преклонного возраста, которые, в ожидании скорой собственной смерти, получают какое-то особое удовольствие при виде гроба и заупокойных таинств. Может быть, таким образом они готовят себя к неизбежному…
Но вопреки моим ожиданиям, кроме самого Василия, никого в доме не застала. Может быть, потому, что к самоубийцам в народе особое отношение. Впрочем, не только в народе. Когда незадолго до описываемых событий из-за несчастной любви покончил жизнь самоубийством сын моих саратовских знакомых, четырнадцатилетний курносый гимназист, его похоронили за церковной оградой, по особому обряду, несмотря на уважаемое в городе семейство и его щедрые пожертвования церкви.
Весь город им сочувствовал, но таковы церковные правила…
Мария лежала на столе посреди комнаты, в головах у нее горели свечи, а лицо было закрыто белым платком. Приподняв его, я пожалела об этом. Повешенные всегда выглядят страшно, а тут еще были следы жестокого избиения.
Но у меня язык бы не повернулся осудить за это несчастного Василия. Его можно было понять. Труднее, вернее, совершенно невозможно было оправдать другого человека. Пользовавшегося всеми преимуществами богатства и высокого положения в обществе.
Чем дольше я смотрела на это страшное, с кровавыми подтеками, опухшее, совершенно невероятного цвета лицо с выкатившимися из орбит глазными яблоками, тем большую ненависть испытывала по отношению к истинному виновнику трагедии, произошедшей в этой семье.
Даже теперь было видно, что Мария была красавицей. По моим расчетам, ей еще не было и двадцати. Можно сказать, совсем еще девочка. Небольшого роста, но с точеной фигуркой, густой копной каштановых волос и красивой высокой грудью. Не часто среди крестьян встречаются такие совершенные формы.
Василий сидел в стороне, еле заметно покачиваясь из стороны в сторону, уставившись себе под ноги и не поднимая головы. Глядя на него, я поняла, что, несмотря ни на что, он любил свою жену до сих пор.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
То, что произошло со мной на следующий день, не было результатом патологического пристрастия к авантюрам, как заявила моя подруга Шурочка, когда услышала от меня эту историю почти месяц спустя. Просто у меня не было другого выхода. Но я на нее не обиделась, она просто испугалась за меня задним числом. А немного позже призналась мне, что восхищается моим мужеством и просила прощения за это сомнительное высказывание. Мало ли чего не бывает между подругами.
Когда-нибудь я вам расскажу, в каких переплетах побывала сама Шурочка, и вы поймете, что она просто замечательная девушка, смелая, решительная, чего никогда не подумаешь, увидев ее в светской гостиной или кондитерской. Внешне она производит впечатление совершенно легкомысленной особы, сфера интересов которой не распространяется дальше кавалеров и лакомств.
После возвращения от Василия я не находила себе места, перебирая в голове все варианты моих последующих действий. И ни один из них не устраивал меня, потому что все они не приводили к желанной цели – наказанию порока и торжеству добродетели. А на меньшее я тогда была не согласна.
Я понимала, с кем собираюсь вступить в неравную борьбу, но страха и сомнения в собственных силах, как ни странно, не испытывала. Может быть, потому, что на тот момент еще не испытала горького чувства поражения, с ним мне предстояло познакомиться лишь через несколько лет. А пока, как необстрелянный щенок, бросалась в одиночку на свирепого зверя, не зная страха и упиваясь собственной смелостью.
Мне хотелось самой убедиться в злодеяниях князя, а для этого я должна была познакомиться с ним поближе. Я надеялась, что несколько наших случайных встреч не отложились в его памяти, потому что до поры не собиралась раскрывать свое инкогнито.
Как я уже говорила, мы встречались с ним пару раз, но представлены друг другу не были. К тому же это было несколько лет назад. И появиться перед ним я собиралась в таком виде, в котором меня вряд ли узнали бы даже близкие и родные.
У меня в голове зародился, как мне казалось тогда, совершенно безукоризненный план, к реализации которого я и приступила на рассвете.
Первым делом я уселась перед зеркалом и долгое время изучала свою внешность. В обычной жизни я никогда не злоупотребляла ни румянами, ни прочими дамскими хитростями. Но имела некоторый опыт работы с гримом, поскольку неоднократно принимала участие в домашних спектаклях, очень популярных в дни моей юности. Подобные представления устраивались тогда почти повсеместно, и молодежь ими очень увлекалась.
Чаще это были так называемые живые картины, но иногда и настоящие спектакли. Мне лучше других удавались роли простых крестьянских девушек, и мои подруги хохотали от души, отмечая мою удивительную способностью к перевоплощению.
После замужества я редко принимала участие в подобных мероприятиях, но вкуса к ним не потеряла. Может быть, поэтому и выбрала именно этот способ расследования.
Но хватит ходить вокруг да около. Пора рассказать, в чем же состоял мой план.
Я решила отправиться в тот самый лес, что находился неподалеку от усадьбы Орловского, где Василий попрощался в со своею женой в тот роковой для их семьи день.
Я надеялась на случай, но разве редко именно он определяет нашу судьбу?
Интуиция говорила мне, что я на верном пути, рано или поздно я надеялась повстречать там или самого князя, или кого-то из его людей. А если бы этого пришлось дожидаться слишком долго, то заявилась бы под тем или иным предлогом прямо в княжеский дом. Но такой вариант я оставляла на самый крайний случай.
Дальнейшие свои действия я не стала планировать, целиком полагаясь на импровизацию.
«Все будет зависеть от того, как воспримет меня князь», – сказала я себе и на этом успокоилась и перешла к конкретным действиям.
Прежде всего мне нужно было изменить свою внешность, чтобы меня можно было принять за крестьянку. Причем не «барышню-крестьянку», которая подходит разве что для театральных подмостков, а самую настоящую девку, разговаривающую обычным крестьянским языком, неграмотную и не слишком умную.
Проведя все свое детство в деревне, я имела богатый опыт наблюдений и общения с подобными существами, и материала для подражания у меня было сколько угодно.
Но в первую очередь нужно было позаботиться о костюме. Вооружившись иглой и ниткой, несколько часов я посвятила этому исконно женскому занятию. Видели бы меня в эту минуту мои тетушки. Они бы подумали, что наконец-то я взялась за ум.
В качестве подручного материала я использовала найденные мною вещи, принадлежавшие, скорее всего, прислуге. Еще вчера я обнаружила в одной из комнат целый склад юбок и платьев, довольно симпатичных и, скорее всего, пошитых под непосредственным руководством старой барыни. Аккуратно сложенные в комодах, они дожидались своего часа, когда нормальная жизнь вновь установится в господском доме. Поэтому мне оставалось только немного ушить все это по своей фигуре и подобрать платочек и лукошко.
– Что может делать такая симпатичная крестьянская девушка в лесу? – спросила я у своего отражения в зеркале и сморщив носик и почесав в затылке, сама же и ответила: – Грыбы собирать, чего же еще?
Именно так я и произнесла – «грыбы», и это подслушанное у собственных крестьян словечко настолько соответствовало моей теперешней внешности, что я не выдержала и рассмеялась.
Но в таком виде я не могла показаться в Лисицыне. Я снова переоделась в свое платье, и только после этого вызвала к себе Степана.
– Лошади готовы, – сказал он, входя в дом. Вот за это я и люблю больше всего своего Степана. В какое бы время дня или ночи я ни вызвала его, он всегда произносит эти слова. Поэтому, перекусив на дорожку и напившись кофе, я уселась в карету, держа на коленях корзинку со своим маскарадным костюмом.
– Куда ехать? – спросил Степан и, услышав мой ответ, лихо щелкнул кнутом и выкрикнул какое-то нечленораздельное междометие, может быть, на лошадином языке, передать звучание которого на бумаге совершенно невозможно.
