Робин. Заботы, поддержки, материнской любви ─ называйте, как хотите.
Джон. Так Вы считаете, все без исключения матери любят своих детей?
Робин. Уверен.
Джон. Тогда отчего... не знаю, как и выразиться, отчего же одна мать любит своего ребенка... «правильнее» другой?
Робин. Знаменательно, что Вы запнулись, ведь мы ступаем тут по чрезвычайно зыбкой почве нравственных эмоций. С одной стороны, люди совершенно, кажется, непроизвольно реагируют на плохое, по их представлению, отношение матери к ребенку. Худшим из оскорблений ─ на любом языке ─ женщину поносят как мать. С другой стороны, мало кто, кроме самой матери, понимает всю непомерность требований, которые предъявляет к ней ребенок, а часто она вынуждена справляться одна, без посторонней помощи. Однако, случается, что женщина не способна дать ребенку необходимую любовь, не способна на требуемую близость. Но ─ и я подчеркиваю ─ страшной ошибкой было бы винить в этом ее.
Джон. Да, Вы говорили, она, возможно, окажется не способной проникнуться чувствами ребенка по той причине, что ее собственное детство было мучительным. Что означает: к ней не смогла «подключиться» ее мать.
Робин. А к ее матери ─ ее мать, и так вглубь поколений. Это называется «цикл депривации». Вспомните Харлоу и его эксперимент с обезьяньими детенышами.
Джон. Детеныши предпочитали «тряпичную» мамку «проволочной»...
Робин. Да. Харлоу ясно проследил этот цикл депривации. Детеныши, выращенные без матерей, сами становились неполноценными матерями. Обычно или не замечали своих сосунков, не трудились их покормить, часто отталкивали, когда те к ним жались, или даже нападали на малышей, угрожая жизни, так что молодняк приходилось изолировать.
Джон. А те, которые росли с «тряпичными» самками-мамками, ─ те оказались матерями получше взятых от проволоки или вообще из пустого угла?
Робин. По результатам эксперимента ─ да. Если мать, не знавшая своей матери, хотя бы росла в играх с себе подобными, ее способность ухаживать за детенышем оказывалась выше.
Джон. О'кей, передышка, во мне информации через край. Дайте-ка попробую переварить. Мы с Вами говорили о переменах: если слишком много перемен за слишком короткий отрезок времени ─ то мы «свалились». Говорили о том, что нам требуется, чтобы справиться с переменами: «заслон» от всех прочих нагрузок и отдых, ободрение, эмоциональная поддержка. Потом выяснили, какое напряжение испытывают родители новорожденного, а потом попытались представить, какой же поразительной силы поток перемен обрушивается на самого младенца ─ понятно, почему его требуется всячески оберегать и безмерно любить. Так. Щит и любовь обычно обеспечивает мать ─ природа позаботилась снабдить нас инстинктом, называемым «привязанностью». Этот инстинкт «привязывает» ребенка с матерью друг к другу. Речь не просто о физическом выживании ─ ребенок должен получить от матери любовь для того, чтобы расти, становиться мало-помалу более уверенным, более независимым. Так, дальше?..
Робин. Дальше мы выяснили, что человеческий детеныш по-настоящему «привязывается» в пять-шесть месяцев ─ тогда он способен осознать свою мать и узнавать ее.
Джон. А у животных эта привязанность устанавливается раньше?
Робин. Да. Вспомните Конрада Лоренца{2} и его гусей. Он обнаружил, что гуси вследствие импринтинга привязываются к первому предмету, который видят.
Джон. Помню. Один выводок ─ только из скорлупок ─ увидел первым Лоренца. Гусята взяли себе Лоренца мамой.
Робин. А помните, другому выводку на глаза первым попался большой желтый шар? «Реакция следования» вела гусят за ним, пока шар не лопнул, кажется.
Джон. Наверное, жуткое зрелище, когда ваша мать взрывается. Где-то в Германии должен обитать крайне отчужденный гусь... Итак, в возрасте от шести месяцев до двух-трех лет нормальный ребенок очень сильно привязан к матери, и если в этот период он разлучен с матерью, не получает сильнейшей компенсирующей поддержки, ребенку, скорее всего, придется страшно плохо. В случае действительно долгой разлуки с матерью ─ например, при госпитализации ребенка ─ он переживает горький опыт, делимый Боулби на три стадии: протест, отчаяние, отчуждение. Кроме того, Вы подчеркивали, что для ребенка не все проходит гладко, даже если мать остается при нем постоянно, она может оказаться не способной наладить с ним общение, то есть «включить» эмпатию, погрузившись в переживания своего детства, а не способна ─ из-за болезненных воспоминаний. Ребенок ощутит это и, несмотря на все, что получает, будет чувствовать, что любим «не по правилам». Но глупо было бы сваливать вину на мать ─ возможно, у нее самой детство оказалось тяжелым. Не стоит винить и бабушку, потому что, вероятно, и у бабушки... и у прабабушки... и у прапрабабушки...
Робин. Да, виноватых пусть ищут политики.
Джон. Ладно. Теперь я хотел бы узнать подробнее, что такое эта Ваша «депривация».
Смотрим за ребенком в себе
Робин. Что Вы чувствуете, если ущемлены?
Джон. Если попал «под стресс»?
Робин. Да.
Джон. Ну, прежде всего, чувствую: мышцы напрягаются ─ особенно плечевые и шейные. Плечи просто к ушам поднимаются! Подбородок делается «стальным», на висках, на лбу напрягаются мышцы.
Робин. А психологическая картина?
Джон. Возмущен. Я чувствую, будто много отдал и ничего не получил взамен. Чувствую себя обиженным, хотя стараюсь не показывать этого. Но скрытое раздражение каким-то образом проступает наружу ─ вроде бессловесной жалобы. Потом впадаю в легкую паранойю: все против меня, чего еще им всем от меня надо! Я знаю, что это глупо, но рассудок, похоже, не в силах обуздать мои чувства. Я становлюсь Бэзилом Фолти, на какое-то время перенимаю его «повседневный» взгляд на жизнь. И я не нравлюсь себе таким.
Робин. Хочется закричать?
Джон. Нет, теперь ─ нет, но пять лет назад я бы сказал «да». Знаете, мне вдруг пришло в голову: это все так, будто внутри у вас капризничает ребенок. Странные вещи говорю?
Робин. Нет. Все это вполне обыкновенные ощущения, хотя люди редко описывают их столь точно. Впрочем, Вы сказали одну поразительную вещь ─ про ребенка, который внутри у Вас. На дело можно именно так и смотреть: у всех у нас внутри ребенок. В жизни порядок ─ он затих. Какие-то волнения ─ он реветь. И если мы сами не позаботимся о нем, не приласкаем, если вдобавок не окажется рядом никого, кто бы помог нам в этом... можем очутиться в больнице. Мы выйдем из строя. Недостаток душевного тепла может привести к серьезной «телесной» поломке.
Джон. Вы говорите ─ у всех у нас... Вы считаете, у каждого ребенок внутри?
Робин. Конечно! Когда я впервые прочел Боулби, я подумал, что он немного тронулся на важности материнской заботы. Но чем больше я набирался опыта, тем больше убеждался, что Боулби прав.
Джон. Значит, у кого-то внутри здоровенный ребенок, а у кого-то ─ незаметненький кроха?
Робин. Скажем так: чей-то скрытый внутри ребенок расстроен больше других.
Джон. А крутые парни? Неужели и в них по ребеночку?
Робин. Я со всякими встречался ─ у всех.
Джон. Значит, даже если «ребенок внутри» спокойненький, в случае стресса он еще как раскричится?
Робин. Да. И очень полезно разобраться, что там за «крутостью» у этих парней. Если речь о так называемых «настоящих мужчинах», то они пытаются внушить всем своим видом, что никакого младенца в себе знать не знают. И поэтому никогда о нем не заботились. Поэтому другим от них тоже ничего не получить, это настоящие злыдни. Они противостоят стрессу, сколько могут, а потом неожиданно валятся. Истинно крепкие люди признают ребенка в себе и умеют за ним присмотреть. Это такие люди могли вынести все муки в гестапо и еще поддерживали товарищей.
Джон. Кстати, техника допроса на том, наверное, и строится, чтобы растревожить «ребенка внутри»? Нагнетают напряжение, отнимают всякую возможность обрести эмоциональную опору.
Робин. Заключенных намеренно лишают чувства времени, оставляют с завязанными глазами, пытают шумовым воздействием ─ отрезают от внешнего мира, отнимают даже этого рода опору.
Джон. Выражение «смотреть за собой» много говорит ─ правда? Крепкий человек ─ это тот, который способен «смотреть за собой». За нами смотрят матери. Значит, крепость и независимость обретается вместе со способностью стать самому себе матерью.
