змей, он взмывает прежде, чем она успевает его схватить.
– Папочка, – кричит она, зная, что он слишком далеко и не сможет услышать. – Папа, я тут…
Мередит в ужасе проснулась. Она села в кровати и огляделась, хотя и знала, что отца рядом нет. Это был лишь очередной сон.
Разбитая, ощущая усталость во всем теле – ночь опять выдалась беспокойной, – она выскользнула из постели, стараясь не разбудить Джеффа. Подошла к окну и уставилась в темноту. До рассвета еще далеко. Скрестив руки, она попыталась собраться с мыслями. Ей чудилось, что душа ее постепенно мертвеет, словно она больна особой формой проказы.
– Иди в постель, Мер.
Она даже не обернулась.
– Прости. Не хотела тебя будить.
– Может, сегодня не пойдешь на работу и выспишься?
Приятно было бы зарыться в его объятия, нырнуть под одеяло и просто спать, пока жизнь идет своим чередом.
– Я бы рада, но не могу, – сказала она, мысленно перебирая список дел на сегодня. Раз уж она встала, то сядет разбираться с налогами за последний квартал. На следующей неделе встреча с бухгалтером, и ей надо подготовиться.
Джефф выбрался из постели и подошел к Мередит. В темном стекле серебрились их отражения.
– Мер, ты заботишься обо всем и всех. Кто позаботится о тебе?
Она повернулась и позволила себя обнять.
– Ты.
– Я? – резко переспросил он. – Я всего лишь очередная задача в твоем списке дел.
Когда-то – может быть, еще год назад – она разозлилась бы, сказала, что он зря к ней цепляется, но сейчас на это не было сил.
– Не надо, Джефф, – только и смогла ответить она, – я не готова к таким разговорам.
– Я знаю, что тебе больно…
– Еще бы мне не было больно. У меня умер отец.
– Дело не только в этом, – сказал он тихо. – Ты слишком много берешь на себя. Чуть ли не в лепешку расшибаешься, стараясь привлечь ее внимание, прямо как…
– А что я должна делать? Плюнуть на мать? Или, может, уволиться?
– Найми для нее помощницу. Твоей матери все равно, приходишь ты или нет. Понимаю, тяжело это слышать, но ей всегда было безразлично.
– Не могу. Она не позволит. И я дала папе слово.
– Разве твой отец хотел, чтобы она сводила тебя с ума? Она хоть взглядом тебя удостоила?
Мередит знала, что он прав. В такие минуты она едва не жалела, что они так много лет прожили вместе и он всякого навидался. Но он был рядом в тот рождественский вечер – и в другие, похожие вечера, – а потому видел жену насквозь, видел, как ее ранит холодность матери.
– Ты же знаешь, дело не в ней, а во мне. Я такой человек. Не могу… не могу ее бросить.
– Твой отец тоже переживал об этом, помнишь? Он боялся, что наша семья развалится без него, – так и происходит. Она распадается. Да ты сама распадаешься на кусочки, но слышать не хочешь о помощи.
– Доктор Бернс говорит, что маме нужно время, потом станет легче. Обещаю, как только она придет в норму, я найму кого-нибудь, кто сможет убирать в ее доме и оплачивать счета. Хорошо?
– Обещаешь?
Она чмокнула его в губы. Проблема решена – пусть ненадолго.
– Я вернусь к завтраку, ладно? Приготовлю нам сладкий омлет. Побудем вдвоем.
Мередит высвободилась из объятий мужа и направилась в ванную. На пороге она услышала, как он сказал ей что-то, но, разобрав слово «волнуюсь», закрыла за собой дверь.
Выйдя из ванной и не включая в спальне свет, она натянула одежду для пробежки и спустилась на первый этаж. Сварила кофе, подозвала собак и вышла на улицу, в холодные февральские сумерки.
Она взяла темп почти вдвое быстрее обычного, надеясь, что это поможет проветрить голову. Физическая боль казалась гораздо легче душевной. Собаки бежали рядом, время от времени ныряя в глубокий снег на обочине. Когда она обогнула поле для гольфа, равнину уже позолотил рассвет. Снега не было уже почти две недели, и сугробы, покрытые коркой наста, поблескивали в лучах бледного солнца.
Свернув к «Белым ночам», она покормила собак у матери на веранде. Очередное нововведение в ее распорядке дня: теперь всегда приходилось делать не меньше двух дел зараз. Она скинула беговые кроссовки, поставила на кухне самовар и поднялась на второй этаж. Все еще раскрасневшаяся, тяжело дыша после интенсивной пробежки, отворила дверь материнской спальни.
Кровать оказалась пустой.
– Черт.
Мередит вышла в зимний сад и села рядом с матерью на скамейку. На той была кружевная ночная рубашка, подаренная папой на прошлое Рождество, плечи укрывал голубой мохеровый плед. На нижней губе, похоже прикушенной, проступила капелька крови. Чулки грязные, посеревшие от влаги.
Мередит отважилась прикоснуться к холодной как лед руке матери, но не нашла слов, которые подходили бы к этому нежному жесту.
– Пойдем, мам, тебе надо поесть.
– Я ела вчера.
– Я знаю. Пойдем.
Она взяла мать за руку и помогла подняться. После долгого сидения на железной скамейке та с трудом распрямилась, суставы похрустывали при каждом движении.
Наконец, твердо встав на ноги, она отстранилась от Мередит и зашагала по брусчатой дорожке в сторону дома.
Мередит не стала ее догонять.
Пройдя вслед за матерью на кухню, она позвонила Джеффу и предупредила, что к завтраку все-таки не появится.
– Мама опять сидела в саду, – объяснила она, – пожалуй, поработаю сегодня отсюда.
– Какой сюрприз.
– Ну чего ты, Джефф. Пойми меня…
Но он повесил трубку.
Мередит вздрогнула от внезапности коротких гудков и набрала номер Джиллиан. Они пустились в обсуждение обычных для их разговоров тем: учеба, погода, Лос-Анджелес. Мередит слушала дочь и изумлялась. Она не понимала, когда та успела повзрослеть, обрести уверенность в себе, стать человеком, непринужденно рассуждающим о химии, биологии и мединститутах. Казалось, еще вчера Джилли была пухленькой девочкой с щелкой между зубами, которая могла целый день просидеть, глядя на почку на ветке яблони. Осталось немного, мамочка. Скоро раскроется. Может, мне позвать дедушку?
Когда Джиллиан начала учиться водить машину, то разобралась во всем минут за десять. Я же читала правила, мам. Хватит стискивать зубы. Доверься мне.
– Я люблю тебя, Джилли, – сказала вдруг Мередит, перебив дочь. Джиллиан что-то говорила о ферментах. Или вирусе Эбола. Мередит улыбнулась: было ясно, что она все прослушала. – И очень тобой горжусь.
– Ты, наверное, уже засыпаешь от скуки?
– Самую малость.
Джиллиан рассмеялась.
– Ладно, мам. Мне все равно надо бежать. Люблю тебя.
– И я тебя, Букашка.
После разговора с дочерью Мередит почувствовала себя лучше. Будто снова обрела цельность. Для нее разговоры с
