С ним нельзя было спорить: он, не приводя никаких доказательств и объяснений, твердил упрямо одно и то же.
— Голословное ваше утверждение, — сказал Николка и не пожелал больше интересоваться загадочным следом.
Подбежал на шум Эрти, стрелявший из лука лягушек. Нагнулся над следом, припал носом к земле, вскочил… и — не то с радостью, не то с боязнью — завопил:
— Фраар! Фраар! Фраар!
— Что я вам говорил?! — торжествующе сказал Скальпель, и Николка сдался, так как на языке Эрти слово «фраар» означало «брат» или вообще «человек». «Брат» — очень древнее слово: по-санскритски оно произносится как «братар», по-латыни — «фратер», по-немецки — «брудэр», по-французски — «фрэр», по-армянски — «ех-пайр» и на большинстве индоевропейских языков оно более или менее сходно. Первобытный язык Эрти объединял все эти слова своим «фраар».
Порешив на том, что необходима сугубая осторожность, друзья двинулись дальше. День стоял на исходе, лес бурлил хищными головами махайродусов, львов, тигров, волков и гиен, а у них не было еще места для ночного убежища. Весь караван сбился около мастодонта, неустрашимо размахивающего хоботом.
— Что за чертовщина?! — недоумевал боязливо Скальпель. — Почему здесь так много зверья?
И через минуту.
— А-а-а, догадываюсь: оно бежало от зимы и уперлось в Волгу. Мы тоже упремся…
Ночевать под открытым небом, в дебрях, наполненных голодными хищниками, даже под защитой огня и мастодонта, представляло смертельную опасность. Исходя из этих соображений, Николка через Эрти, говорившего по-собачьи совершенно свободно, дал Керзону задание до захода солнца найти укромное место для ночевки. Керзон не в первый раз исполнял такого рода задания, но никогда еще он не вел караван так легко и уверенно, как в этот раз, и никогда не выражал такого телячьего восторга, как выражал теперь, несясь зигзагами вперед и с радостным визгом обнюхивая на пути встречные корни и стволы.
— Черт его… — бурчал Скальпель. — Он заведет нас в какое-нибудь собачье логово…
Солнце садилось. Кровавые пятна — отсветы облачного заката — легли на сырую землю, выстланную в несколько слоев черной перегнившей листвой. Корявые, с северной стороны поросшие седым мхом, приземистые деревья с каждым шагом напирали гуще и гуще. В непроходимую глушь вел Керзон путешественников; хищное зверье плотным кольцом, — правда, державшимся на почтительном отдалении, — неотступно следовало за ними. Но это не смущало собаку: присутствие несокрушимого ничем гиганта мастодонта и младшего двуногого с палкой, изрыгавшей огонь и гром, обеспечивали ей бодрость духа и неустрашимость. С значительно меньшей бодростью шли двуногие и Живчик.
Спустя час после быстрого перехода по лесу через поредевшие вдруг деревья блеснула яркая гладь вод, — от ветроносного заката она горела багрянцем. Собака еще уверенней и еще радостней побежала вперед. Она привела приятелей к обрыву, над которым великаны-дубы беспомощно развесили узловатые лапы корней. Внизу, саженях в двадцати по откосу, отлого сбегал к воде песчаный берег, заваленный отрывами скал, — какая-то разбушевавшаяся стихия разбросала их в хаотическом беспорядке.
— Вот и уперлись. — грустно сказал Скальпель. — Это — Волга. Волга-матушка!..
— Дей-стви-тельно… — недоверчиво протянул Николка.
— Хороша матушка, когда ей не видно ни конца, ни края…
— Вы забываете, друг мой, — с той же грустью начал повествовать Скальпель, — забываете, что в конце третичного периода, т. е. как раз в плиоцене, Черное море было еще соединено с Каспийским, и эти два моря занимали гораздо большую территорию, чем та, которая нарисована в учебниках географии ХХ-го века. И Волга тогда была многоводней, т. е. шире. Впадала она в соединенные моря значительно выше, приблизительно у южного конца Приволжских возвышенностей… Здесь, по всей вероятности, мы и находимся. Интересно узнать вкус воды, я думаю, что она — горько-соленая…
Керзон не стал дожидаться конца ученой речи. Убедившись, что его друзья и покровители не особенно удручены подавляющим видом безграничных вод, он лаем пригласил их следовать за собой дальше. Широкая тропа — звери ли, люди ли ее протоптали? — извиваясь взад и вперед, уступами шла вниз с обрыва. Песчаный берег занимал полосу в четверть километра вдоль линии воды. Но не к воде привела собака караван.
— Пещера! — констатировал довольный Скальпель.
— Должно быть, порядочная, — присовокупил Николка.
В обрыве, на расстоянии сажени от песка, зияло черное отверстие. Собака, в движениях хвоста обнаруживая странное волнение, поскакала к этому отверстию и вдруг за два-три шага до него стала, как вкопанная, и вздыбила загривок, ворча разочарованно и зло.
Николка и Эрти натянули луки. Мастодонт, зная хорошо свои обязанности, выдвинулся вперед… Из черной дыры вырвался оглушительный рев, — потревоженный на отдыхе пещерный лев подал свой протест. Даже мастодонт дрогнул при этих звуках, собака же без колебаний попятилась назад.
Еще один бросок яростно-грустного рева, и кудлатая голова, с огромными желтыми глазами, выставилась из пещеры.
— Не надо стрелять, — посоветовал Скальпель, благоразумно укрываясь за мастодонтом, — может, он так уйдет.
Николка и не хотел стрелять, но Эрти… В маленьком человечке вдруг вспыхнули мстительные чувства, заговорила кровь предков и родичей, находивших свою смерть под стальными крючьями пещерных хищников. Кроме того, слишком соблазняла легкая возможность испробовать на настоящем звере диковинную игрушку — лук, подарок Николки. До сих пор он стрелял только в птиц, сурков и лягушек; на них, правда, наметался его глаз, но разве это звери? Эрти стоял в нескольких шагах от кудлатой морды, оторопевшей несколько при виде многочисленности врага и необычайности его состава. Эрти ждал одного небольшого поворота кудлатой морды…
Пещерный хищник, мерцая желтыми глазами, раздумывал. Перед людьми и собакой он не чувствовал ни малейшего страха- одного, двух ударов лапы вполне достаточно было для того, чтобы из движущихся предметов сделать их навек неподвижными; лошадь же представлялась ему всегда лакомым куском. Только трубящая бесстрашно образина с длинными бивнями наводила некоторое замешательство. Чего хотел от него добродушный гигант, которого ни лев, ни медведь, ни махайродус никогда даже не задевают?..
Мастодонт трубил. Лев стал понимать смысл этого трубения: его просили убраться из пещеры… Наглое требование… Лев размышлял, обводя фосфоресцирующими глазами странную группу.
— Лучше нам его не трогать! — крикнул Скальпель из-под брюха мастодонта. — Ну его к черту: он такой сердитый… Изуродует еще Малыша…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
