их работа. Но мне придется рискнуть, потому что моя работа – лечить людей. Эта информация помогла мне и пациентам прийти к пониманию родителей и расстаться с иллюзиями ожиданий. Без нее никак. Знание истории снимает вопросы к родителям и помогает смириться с тем, что справедливости нет, но есть закономерности. Со своей стороны, я постараюсь в общих чертах воссоздать эволюцию материнства в России, не теряя сути и не перегружая текст фактами.
Для меня стало открытием, что образ пышнотелой, дородной матери-крестьянки, которая нянчит улыбающегося малыша, – утешающая иллюзия. Свидетельства очевидцев открыли другую реальность. В итоге возникли тысячи вопросов: сколько лет гармоничному материнству? через что прошли наши мамы? почему они не злятся на своих родителей? почему сейчас так много обиженных взрослых? за что мы судим родителей на самом деле?
Горе матери, потерявшей ребенка, необъятно. Слова утешения здесь бесполезны. Можно только молчать, быть рядом, заботиться. И ждать, пока оно тихо ляжет на самое дно души. Если вы сталкивались с теми, кто потерял детей, понимаете, о чем я говорю. Когда я начала изучать историю материнства, меня оглушила тема младенческой смертности в начале XX века. Всего 100 лет назад дети в возрасте до года умирали массово, а к пяти годам в живых оставалось 50 % появившихся на свет!
В психологии есть термин материнская депривация, который обозначает утрату или ограничение удовлетворения жизненно важных потребностей ребенка, включая эмоциональный и тактильный контакт. Младенческий возраст наших прабабушек и бабушек (моя бабушка Маруся по папиной линии родилась в 1912 году) можно вписать в этот термин. Депривация ведет к тяжелым последствиям, а в крайних случаях приводит к смерти. Возраст травмы того поколения – первые месяцы жизни.
Материнство конца XIX века и до 1917 года я назвала периодом вынужденной депривации младенцев. Понятие «вынужденной» я ввожу специально, чтобы подчеркнуть отсутствие злого умысла у матерей того времени и их крайнюю уязвимость перед обществом.
Высокая смертность детей до года в конце XIX века была глобальной проблемой государства. Дети умирали в 30–35 % случаев, что говорило о плохой жизни людей, а также об особенностях материнства. Хорошим родителем считался тот, у кого ребенок просто выжил. Для сравнения: в наше время умирает менее 1 % младенцев. Причиной смерти малышей тогда являлись плохой уход, предрассудки, обычаи, непомерный труд женщин и ранний прикорм.
История детства наших прапрабабушек, прабабушек и бабушек в большинстве своем трагична. Детскую жизнь того времени характеризует цитата из книги Я. В. Абрамова: «Удивляться стоит не тому, что умирают многие… а что не все». Воспитание младенцев в крестьянских семьях, а крестьяне тогда составляли 85 % населения России, сводилось к удовлетворению физиологических потребностей ребенка, но и этот «уход осуществлялся хуже, чем за ягнятами и телятами».
Прежде всего крестьянки рассматривались как работницы, поэтому у них не было возможности адекватно заботиться о малышах. Женщина трудилась с утра до вечера, чтобы прокормить себя и детей. Мужчины с начала весны и до конца осени уходили на промысел, мальчиков в 11–14 лет отправляли учиться ремеслу. В деревне оставались старики, дети и женщины. Тяжелый труд ложился на плечи последних, среди которых были и девушки, и едва родившие, и даже беременные. Порой для вспашки земли нанимали работников, но сеяли, обрабатывали землю и собирали урожай исключительно женщины. «При этих условиях бедная мать не может физически воспитывать своего ребенка уже с момента рождения», – отмечал земский врач Н. П. Гундобин, подробно описывавший жизнь в то время. Максимальное количество детских смертей приходилось именно на летний период.
Сельскохозяйственный труд стоял на первом месте, поэтому до момента родов приходилось работать. Недаром раньше беременность обозначали словами «натяжеле» или «в тягости». Состоянию здоровья женщин после родов тоже не придавалось особого значения. «Женщина уже на третий-четвертый день вставала и принималась за работу». На фабриках ситуация была аналогичной: рожали у станков и начинали работать, в редких случаях женщинам давали несколько дней отдыха.
Летом часто рожали в поле и лесу, на страде, а зимой – в бане. Акушерство не было развито, а повивальные бабки, не имевшие медицинского образования, часто калечили и матерей, и детей. К медицинской помощи женщины относились без доверия, а в родильных домах чаще рожали бедные горожанки.
Тяжелый труд, роды каждый год, домашнее хозяйство, дети, голод, болезни: порой женщины не справлялись с такой нагрузкой и убивали детей сразу после рождения, чтобы они не мучились.
Загруженным физическим трудом крестьянкам не удавалось кормить своих детей грудью: грудное вскармливание предполагает кормление по требованию, то есть 12–16 раз в сутки. Поэтому мать всегда должна находиться рядом с ребенком, до введения прикорма в шестимесячном возрасте. Естественно, крестьянки не могли позволить себе подобное. Ребенок оставался дома, пока мать управлялась с хозяйством, под присмотром няньки. «Весь уход и присмотр поручается или еле двигающейся старухе, или своим подросткам девочкам и мальчикам до 8–11 лет»[2].
Младенца клали в зыбку-люльку, которую подвешивали к потолку. Там он лежал на стружке или соломе. Маленьких нянек учили правильно качать люльку, на руки детей брали редко. Ребенок часто воспринимался как помеха работе, и, чтобы он отнимал меньше времени, его туго спеленывали свивальником, тем самым обездвиживая. Свивальник – это длинная и узкая полоса ткани, которой связывали ребенка, заматывая в пеленки. Для него использовали старые, поношенные рубахи и другие части одежды взрослых. По поверью, с одеждой взрослых передавались положительные качества родных.
Чтобы младенец не плакал, давали соску – тряпку с завернутым в нее жеваным хлебом, смоченным слюной. Соску часто мочили «в молоке, постном масле, сахарной или медовой воде». Грудным молоком кормили с третьего дня после рождения.
Мокрые и грязные пеленки меняли редко, поэтому дети страдали от раздражения кожи, кричали, а матери были рады любым способам, кроме «жевки», чтобы их успокоить. Часто использовали долгое укачивание в люльке, отвар из маковых головок и водку. В бедных семьях, у которых не было бани, купали детей редко. В итоге распространялась чесотка, причинявшая дополнительные страдания.
Ранний прикорм – еще одна беда младенцев в то время. Прикармливать начинали с первых дней после рождения, так как существовало поверье, что новорожденному нужно дать соску из черного хлеба с солью, яблок, грецких и волошских орехов, разжеванного толокна, чтобы «завязалось на животе», иначе он будет страдать «грызью» (коликами).
Младенцу до месяца давали в тряпке жеваную морковь, свеклу, коноплю с хлебом, а с 5–6 недель ему начинали давать кашу, толченый пряник, тюрю (хлеб, размоченный в молоке или воде) и квас, полагая, что грудного молока недостаточно.
В летнюю страду матери уходили на работу, заготовив пищу на
