— Лет тридцать. И у них детишек, типа, дюжина.
— Ничего себе.
— Ага. Самуэль у нас вообще любвеобильный. Сама у него спроси.
— Спрашивала, он мне сто раз об этом говорил.
Мы, как можем, коротаем время — помогает колода карт, которую догадался захватить Дэш. Мы с Леей отправляемся за провизией, приносим яичные рулеты и кофе. Наконец, сильно за полдень, возвращается Гэмми, вид у нее измученный.
— Этого идиота оставят здесь на ночь. Дали ему какой-то убойный антибиотик — предотвратить заражение, хотят последить за работой сердца. Считают, с сердцем могут быть проблемы.
— От дефибриллятора? — уточняю я.
Глаза Гэмми обращаются ко мне, смягчаются.
— Нет, лапушка. С сердцем у него и до травмы были проблемы. Вы спасли ему жизнь. — Гэмми бросает взгляд на Энниса: — Возможно, спас его и этот гребаный трос, которым его треснуло. В противном случае о том, что машинка дает перебои, мы узнали бы слишком поздно. Вот уж не думала, что стану тебя хоть за что-то благодарить, Эннис Малоун.
Мне кажется, что она шутит, однако никто не улыбается. Эннис чуть наклоняет голову, выражая согласие. Гэмми долгую, полновесную секунду сверлит его взглядом — выражение лица непроницаемо. А потом разводит руками:
— Ну ладно. Пошли тогда. У меня дома толпа голодных зверюг, их покормить надо, а вам, ребята, явно не помешает толком отмыться и поесть.
В итоге я оказываюсь в машине Гэмми вместе с Эннисом и Леей, другие отправляются в автопрокат. Живут Гэмми с Самуэлем где-то за городом.
— Надеюсь, теперь с тебя хватит, Эннис Малоун, — говорит Гэмми. Возможно, она из тех, кто считает, что использовать полное имя авторитетнее. Выговор у нее такой же, как и у Самуэля, типично ньюфская смесь ирландского и канадского. — Впрочем, раньше то, что люди твои гибли в волнах, тебя не останавливало, — добавляет она бесстрастно. — Того и гляди покажется, что ты сам их кидаешь за борт.
Это бесконечно жестокие слова, и я начинаю гадать, о каких же бедолагах она говорит; начинаю гадать, насколько Эннис повинен в их гибели, сильно ли сожалеет. Хотя чему я удивляюсь. Он же отправил Аника на воду в шторм, верно? И Самуэль едва не погиб из-за его упертого стремления поймать косяк. Да и все мы тоже.
Я чувствую, что ко мне приходит непростое понимание того, как устроена воля капитана. Я уже дважды сталкивалась с подобным — в себе, а потом в своем муже — и знаю, что эта сила разрушительна. На что готов Эннис ради этой своей мечты, мифического Золотого улова? Что принесет в жертву?
— Гэм, он дома, — тихо отвечает Эннис с заднего сиденья.
Я украдкой смотрю на него в боковое зеркало. Голова прислонена к стеклу, он смотрит влево, на океан. На него тяжко давит груз его желания.
— Поздно, Эннис Малоун. Совсем, мать твою, поздно. И если ты еще какие беды с собой приволок, я тебя вздую по первое число.
— Если тебе так удобнее, мы остановимся в городе.
— Чушь не неси.
— Шкипер ни в чем не виноват, — подает голос упрямая Лея. — Мы все знаем, что рискуем. Только идиот, ступая на борт, уверен, что сойдет на берег живым. Ты это знаешь, и Самуэль тоже.
Гэмми смотрит в зеркало на молодую спутницу:
— А ты думаешь, это честно — использовать преданность человека против него? Дергать за ниточки сердца, пока он не станет делать все, как ты скажешь, да еще и заслонять тебя от пуль?
Все молчат.
Гэмми смотрит на меня — я готовлюсь принять следующий удар.
— Ну, а это кто такая? Тебя кто втянул в эту историю, подруга?
— Сама втянулась.
— Ну, удачи тебе в таком случае. Видит бог, она тебе понадобится. Если посмотришь вон туда, на холмы, скоро увидишь, где мы живем.
За изгибом дороги на мысу показывается маяк — он вздымается в небо.
— Нет, — говорю я. — Вы что, правда…
Гэмми хохочет над выражением моего лица.
Маяк заштатный, до сих пор не переведен в автоматический режим, управляется вручную; Гэмми рассказывает мне историю своей семьи, как они жили здесь всегда, поколение за поколением, и в этом чувствуется ее глубочайшая привязанность к дому. Я ощущаю ее и в земле, когда выхожу из машины и ступаю на камни. Она же разлита в небе, в бушующем океане, в стенаниях ветра, в том, как Гэмми шагает по своей земле к своему маяку; это место принадлежит ей, а она принадлежит ему, осязаемо и непререкаемо. Каково это — быть столь глубоко и добровольно привязанной к какому-то месту?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Ты, лапа, в порядке? — спрашивает меня Эннис, передавая мне из багажника мой рюкзак.
Я киваю и следом за ним захожу внутрь. Домик при маяке, в принципе, обыкновенный, не какой-то там реликт, а просто домик, с низкими потолками, камином; судя по беспорядку, в нем обитают дети.
И еще какие дети.
В первый момент я пытаюсь не пялиться, потом сдаюсь и пялюсь с восторгом — они высыпают из своих общих комнат или являются снаружи, из холмов. Их не дюжина, их шесть — совершенно одинаковых дочек, младшей шесть, старшей шестнадцать, у всех одинаковые рыжие непокорные волосы и бледная веснушчатая кожа. Все босиком. Выглядят сильными, не слишком опрятными, совершенно свободными. Все таращатся на меня с одинаково заинтересованным выражением, в нем ум и озорство. Я успела их полюбить еще до того, как узнала их имена. Наверное, потому что они типичные ирландки, привычные мне люди. А может, дело в очаровании их одинаковости — или в странности этого факта.
Все они восторженно обнимают Энниса, потом — Лею, а потом и остальных, когда те выгружаются из прокатной машины. На меня смотрят настороженно.
— Хэлли, — представляется старшая, пожимая мне руку. Она из всех самая лохматая, а глаза у нее синее моря в погожий день.
— А это Блю, Сэм, Колл, Брин и Ферд.
Я здороваюсь с каждой, пытаясь запомнить имена.
— Вы не переживайте, всех нас никто запомнить не может, — успокаивает меня одна из них — кажется, Брин.
— Я буду очень стараться.
— Я иногда их заставляю надевать бирки с именами, — признается Гэмми.
— Вы ирландка? — интересуется Хэлли.
Я киваю.
— И мы ирландки! — возглашает Ферд.
— В прошлом, — поправляет Блю. А потом: — А вы из какой части страны?
— Из Голуэя.
— Из республики, — говорит Хэлли. — Так вы поддержали окончание войны за независимость и британскую колонизацию Северной Ирландии?
Я моргаю:
— Э-э… а сколько мне, на твой взгляд, лет?
Хэлли нетерпеливо фыркает и приходит к выводу, что дальше расспрашивать меня на эту тему не имеет смысла.
Все остальные взрослые собрались у большого кухонного стола, а я, окруженная детьми, стою в гостиной. В камине бушует огонь, хотя солнце уже высоко: здешний ветер пролетает через домик насквозь, леденя воздух.
— Обязательно когда-нибудь съездите в Ирландию, — советую я девочкам, усаживаясь в одно из глубоких кожаных кресел. — Вы там будете как свои.
— А можно мы там у вас поживем? — осведомляется Хэлли.
Я, удивившись, отвечаю:
— Разумеется.
Самая маленькая, Ферд, забирается мне на колени и устраивается поуютнее.
— Привет.
— Приветик, — говорит она, накручивая мои волосы на пальчик и напевая довольным голоском.
— Любишь историю? — интересуюсь я у Хэлли. Она кивает.
— Мама хочет, чтобы она ее в колледже изучала, — докладывает Блю.
— Вы, несносные, оставьте Фрэнни в покое, — кричит Гэмми из кухни. Она сняла огромный шерстяной свитер, и теперь я вижу, какие у нее мускулистые плечи и руки.
Девочки начинают неохотно расходиться, но я торопливо говорю:
— Погодите, останьтесь.
С этого момента за мной следуют шесть теней. Хэлли бомбардирует меня вопросами. Ферд все время лезет ласкаться. Колл не произносит ни слова, но в лицо мне смотрит так, будто там скрыты все тайны мироздания. Блю и Брин больше нравится задирать друг друга, но и они держатся неподалеку, а Сэм добродушно смеется в ответ на любую чужую реплику.
— Хотите посмотреть наш огород? — предлагает Ферд.
В кухне Бэзил и Гэмми препираются по поводу того, что приготовить на ужин. Бэзилу, похоже, хватает нахальства распоряжаться людьми в их собственных домах, а Гэмми — единственная, кто способен поставить его на место. Дэш и Мал снова играют в карты и провоцируют друг друга на скандалы. Лея ушла к машинам, я слышу, что она копается у Гэмми в двигателе. Аник исчез где-то снаружи, а где Эннис, я без понятия.
