Таиска молчала не меньше минуты. Если бы Фризе не слышал ее учащенное дыхание, то решил, что она положила трубку. И ушла строчить свою диссертацию.
— Павлов этот листок и вырвал, — наконец сказала Таиска. — Чтобы принести вашему банкиру документальное свидетельство.
— И за такое кощунство кто-то из архивариусов его прикончил?
— Да уж, руки бы я вам всем пообломала! — пообещала Таиска. — Всем архивным ворам. Надо еще взглянуть, цела ли папка с делом Антонова. Я хорошо помню, что приносила ее Павлову. Долго пришлось искать, поэтому и запомнила.
— В Описи, рядом с упоминанием об Антонове, поставлен штамп «Присоединено к делу 144 за 1912 год».
— А вы откуда знаете?
— Павлов сделал выписку из Описи и показал Антонову. А познакомившись с самим делом, успел лишь позвонить банкиру. Порадовал, что сделал открытие.
— Надо же! Порадовал! Наверное, опять выдрал самые важные документы? А ведь мы их заказывали в Питере!
— Значит, виноватых, кроме Павлова, быть не может? — Фризе стало грустно. Уж очень явно чувствовалось желание Таисии Игнатьевны свалить вину на человека, которого уже нет в живых.
— Он последний работал с этими документами! И ничего о потерях не заявил. Завтра я все проверю.
— Не возражаете, если я вам помогу?
— Нельзя! Это наши дела, служебные. И займусь я ими до открытия читального зала. Вас и в здание архива в это время не пропустят. А как с вашими предками?
— В свои архивы я заглянуть не успел.
— Ну и ладно! Когда надумаете разобраться с родословной — я к вашим услугам. И постараюсь вспомнить, кто запрашивал сведения о ваших дедушках.
— Сейчас не помните?
— Дома я свои архивные клеточки выключаю.
Таисия Игнатьевна положила трубку. В ее голосе сквозили тревога и раздражение. А ведь в начале разговора она была такой безмятежной! Фризе подумал о том, что вырванная из дела страница — большая неприятность для Таиски. А вдруг ее предположение окажется верным и завтра обнаружится, что пропало само дело Антонова. Неужели Павлов? Все, что узнал Фризе о своем предшественнике, исключало возможность воровства. Не просто воровства — варварства! Могут ли быть хорошее воспитание, университетский диплом и блестящие статьи гарантией от больших и малых подлостей в быту? Подлостей, совершенных в уверенности, что никто тебя в них не уличит.
Это был риторический вопрос. Ответ на него знал любой школьник.
И первые полчаса пребывания на даче Владимир с трудом пересиливал внутреннюю скованность. Взгляд как магнитом притягивали предметы, в которых сидели эти проклятые жучки. Фризе казалось, что, находясь рядом с ними, он кожей ощущает их излучение. Как дуновение слабого сквозняка. Но даже после того, как нервное состояние прошло, некоторые реплики Юли заставляли внутренне поеживаться. А ведь это был их обычный ласковый треп. «Дразнилки», как называла его Юля.
Фризе, прячась за щитом иронии, именовал его телячьими нежностями. Интимные любовные игры молодой красивой пары.
— Володя, иди скорее! — звала его Юля из спальни, и голос ее звучал с неподдельной тревогой. Фризе отбрасывал книгу, с которой устроился на диване и, перепрыгивая через ступеньки, взлетал на второй этаж.
Юля стояла раздетая перед большим зеркалом и внимательно рассматривала свою небольшую, совсем еще девичью грудь.
— Смотри, папа Фризе, по-моему, начинается старческое увядание. Грудь уже не такая упругая.
Она проводила рукой по матовой коже, касалась длинного темного соска. У Владимира, как всегда при виде раздетой подруги, захватывало дух.
— Ты права, старуха! К тому времени, когда закончишь университет, эти цветочки совсем увянут. И не зови меня папочкой!
— Почему? — Юля проводила узкой ладонью по второй груди. Потом ладонь проверяла упругость живота, убеждаясь, что и с животом все в порядке. Опускалась ниже. Туда, где легкой тенью пролегала полоска темных волос. — Ты сам рассказывал, что в школе тебя звали «папа Фризе».
— В школе это мне нравилось. — Фризе подошел к Юле и поцеловал в шею. Потом в плечо. — Я хотел быть взрослее. А рядом с тобой мне хочется превратиться в студента.
— Мне студенты не нравятся. — Юля начала расстегивать пуговицы на рубашке.
— Ты не замечаешь, что у тебя начал расти животик?
— Ой! — Она испуганно схватилась за подтянутый плоский живот и, отпустив Владимира, приблизилась к зеркалу.
— Дразнишь?
— Правда, правда!
Фризе ужаснулся: какую чушь он мелет?! Что за пошлятину «пишет» жучок, спрятанный в лампу. Все их любовные игры, сменные прозвища, дразнилки, нелепости, которые они шепчут друг другу в приступе нежности едва достигнув чужого уха, станут не чем иным, как пошлостью.
Владимиру казалось, что он видит, как гаденько усмехается протокольная рожа того, кто слушает магнитофонную запись.
«Да… пошли они все! Пошлость — подслушивать и подглядывать. А любить — радость».
Наверное, никогда еще они не вели себя в постели так игриво и раскованно, так много дурачились, выдумывая все новые ласковые слова и Фризе видел, что его подруга счастлива.
Глубокой ночью, погасив ночник, он показал язык запрятанному в нем микрофону. Разговор о том, что Юле придется пожить у матери, Владимир отложил до утра.
Уснули они обнявшись, и в этом же положении проснулись. Было без десяти одиннадцать.
— Я хочу, чтобы ты пожила с мамой, — сказал Фризе, увидев, что она открыла глаза.
— Володя, какой ты смешной. И уютный. А когда я увидела вас впервые, мой господин, то подумала: ну и задавака! Лицо непроницаемое. Глаза холодные. Вот я и решила проверить, такой ли ты неприступный?
— Как ты меня разглядела? Вышла из спальни сонная, полуодетая. Прошлепала мимо, даже не заметила.
Это был тот день, когда Юлькина мать, вдова убитого Председателя телерадиокомпании, предложила Фризе найти убийцу своего супруга.
— Ой, сыщик! — Юля засмеялась. — Да минут десять я разглядывала вашу милость из-за приоткрытой двери! Потом привела в беспорядок свой туалет, притворилась заспанной первоклашкой и вышла к вам на смотрины.
— Придумываешь на ходу.
— Хочешь, дам страшную клятву?
Дать «страшную клятву» означало у Юли поклясться всеми родные близкими.
— Притвора! Значит, ты меня разыграла?
— Да. И попала в вашу постель. Теперь расплачиваюсь. Со мной поиграли и отсылают к мамочке.
— Юля!
— Шучу. Недельку я у мамы выдержу. Только объясни — это так серьезно? С тем убитым? Он к нам лез? Не к Сорину?
— К Сорину. Какие у нас с тобой секреты?
