Мы прошли еще немного, пересекли уже Воскресенскую, и я вспомнил, о чем хотел спросить моего молодого друга еще в трактире.
— Володя, скажите, если таковое не является секретом, о чем вы беседовали с хозяином трактира, перед тем как этот мошенник Сенька подал нам чай?
— О чем мы беседовали, я пока не скажу, Николай Афанасьевич, уж извините меня. Есть вещи, в которых мне прежде всего самому надо разобраться. Но ведь вы, верно, желаете также понять, почему я выбрал именно это заведение для нашего обеда и с чего вдруг такие низкие цены? Тут секрета нет — для вас, по крайней мере. В свое время я дал этому трактирщику несколько дельных советов юридического характера и с тех пор пользуюсь здесь некоторыми привилегиями. То есть, пользовался — до сегодняшнего дня. Нападение горчишников заставило меня усомниться в дружелюбии этого места и собственной привилегированности. Только уж пожалуйста, в присутствии Андрея Николаевича не поминайте об этих моих советах. Все-таки я не юрист, а выступил в роли самозваного консультанта. Хотя, уверяю вас, случилось это вовсе непреднамеренно.
Я пообещал хранить услышанное в тайне от покровителя моего друга и спросил, куда мы направимся сейчас.
— Я предлагаю посетить книжный магазин Ильина, — ответил Владимир. — Тот самый, в котором прекрасный выбор детской литературы. Не только детской, впрочем, есть и другие новинки. И цены вполне по карману даже гимназистам и студентам.
— Согласен! — воскликнул я и тут же вспомнил еще об одном деле, которое за событиями этого дня как-то выпало из памяти. — Только знаете что, Володя, — сказал я, — есть одна загвоздка, которую мне хотелось бы разрешить или по крайности проверить еще до магазина Ильина.
— Что за загвоздка? — хмурясь спросил Ульянов.
— Мы могли бы где-нибудь присесть на свежем воздухе?
— За милую душу! Здесь неподалеку есть Лишин сквер — такой симпатичный тенистый сад. Идемте.
Лишин сквер и впрямь оказался поблизости. Мы вошли и устроились на скамейке в тени красивого клена возле трельяжа, увитого цветами.
— Давайте рассказывайте про вашу загвоздку, — обратился ко мне Владимир.
— Извольте, — ответствовал я. — У вас с собой тот список опечаток, что вы нашли в портрете Чернышевского на квартире Пересветова?
— Конечно.
— Позвольте взглянуть.
Владимир вынул из внутреннего кармана листок, развернул и передал мне.
— Не оставляет меня мысль, Володя, что эта страничка — не что иное, как секретное послание Аленушки, смысл которого должен раскрыться тому, кому это сообщение предназначено. Возможно, мне, а возможно, и вам.
Владимир хмыкнул — мне показалось, что смущенно.
— Да полноте вам, Николай Афанасьевич, вы словно Эдгара Поэ начитались. Есть у этого писателя рассказ «Золотой жук» — вот там как раз про секретные послания и говорится. А что, Елена Николаевна питает страсть к тайнописи? Знает, каким образом ее составлять или использовать?
Я пожал плечами.
— И как же, по-вашему, должен раскрыться смысл сообщения? — спросил Владимир.
— А вот смотрите. — Я ткнул пальцем в одну из строчек списка, испытывая при этом неизъяснимое возбуждение, не скажу, что неприятное. — Страница 368, одиннадцатая строка сверху. Напечатано: Soyez bienvenue! Следует читать: Soyez la bienvenue!
— И что? — Лицо Владимира было совершенно невозмутимым, но все же в глубине его карих глаз мне почудилась какая-то лукавая искорка.
— «Soyez la bienvenue!» по-французски — это «Добро пожаловать!» по-русски.
— Я знаю. И что? — повторил он.
— Да как же «и что?»! — Я начал понемногу пузыриться, как вода на огне. — Аленушка совершенно определенно дает нам понять: добро пожаловать по такому-то адресу! Возможно, из-за этой строки она и вырезала всю страничку.
— Хорошо, допустим, — нехотя согласился Владимир. — Какой же тогда адрес имеется в виду?
— Раз улица не указана — значит, это та самая улица, на которой Аленушка и живет, то есть Саратовская. Дома под нумером 368 на ней нет. Таким образом, это либо дом 36 восьмой этаж, либо третий этаж дома 68. Однако восьмиэтажных домов во всей Самаре не сыщешь! Эрго — дом 68! Это, как я понимаю, довольно близко от того места, где мы находимся. Давайте проверим, а? Володя, я очень вас прошу. Много времени сия экспедиция не займет. А ну как я прав?
— Да-а-а, — протянул Владимир. — А еще может быть дом 38 шестой этаж. И можно к тому же прочитать число 368 задом наперед, тогда получится 863, еще три комбинации. И плюс ко всему надо куда-то пристроить одиннадцатую строку, притом непременно сверху. Эк вас «Золотой жук» вздернул, Николай Афанасьевич, просто беда.
— Никто меня не вздергивал, дорогой Володя! — вскричал я, совсем закипев. — И вашего «Золотого жука» я не читал! Я рассуждаю чисто логически. А еще — отцовское сердце подсказывает, знаете ли.
— Ну раз сердце подсказывает, тогда не спорю. Поехали!
Мы вышли из сквера на Вознесенскую, и я кликнул извозчика, одиноко подремывавшего неподалеку от ворот сада.
— Саратовская, дом 68! Живо! — приказал я ваньке, когда мы уселись в пролетку. Хотя должен признать: в данном случае называть извозчика ванькой, пусть даже мысленно, было неправильно. Скорее уж ахмедка: лошадью правил татарин.
Извозчик поворотил к нам безбородое лицо, как-то странно зыркнул глазами, но ничего не сказал, лишь тронул лошадь кнутом, и она послушно двинулась вперед.
Спустя короткое время мы подъехали к нумеру 68 по Саратовской улице. Перед нами был трехэтажный кирпичный дом — явно не особняк и не апартаменты. И в первом, и во втором легко было убедиться — над дверями висела вывеска «Торговые бани».
— Бани… — недоуменно произнес я.
— Канешна, баня, барин, што ж ищщо? — откликнулся извозчик.
— А чьи это бани? — спросил Владимир.
— Известна дела, Митрия Ермилыча Челышева.[29]
— Бани, и больше ничего? — задал я свой вопрос.
— А чему жи ищщо здеся быт? Баней полне хватат. Вы, барин, рази не мыться хотела? Мыться можьна, хоща середи дня. Можьна ищщо…
— Скажи, любезный, — перебил я извозчика, — а что там на третьем этаже?
— Как жи мине знат-та, барин? Я сюда не ходи. Баня ить торгова. Деньги стоит. Если бы работат здеся, хорошо. Банщек двассать рубли месяс полущат. А третья етаж — можа, моют тама, можа, кантор, как знат-та…
— Ну вот что, любезный, давай трогай отсюда, — в сердцах сказал я. — Книжный магазин Ильина знаешь?
— Как не знат-та? Канешна, знат.
— Вот нам туда и надо. Кит! Кит!
— Не, барин, так не нада говорит, — возразил возничий. — Кит! — так башкир говорит. Татарин другой говорит.
— И что же говорит татарин? — с хитрецой поинтересовался Владимир.
— Татарин говорит — ехай! — торжественно провозгласил наш Автомедон.
Пока мы двигались по улицам, я чувствовал себя сильно смущенным. Надо же в каком свете выставил себя! Отцовское сердце, мол, подсказывает… И что оно подсказало? Бани?! Я искоса поглядывал на Владимира, однако на его лице не было ни тени осуждения, ни намека на язвительность. Если он и стоял на какой-то особой точке зрения касательно «отцовского сердца», то ничем этого не выказывал.
Когда мы добрались до книжного магазина Ильина на Панской — во второй раз за сегодняшний день посещали мы эту улицу, — время уже приближалось к пяти пополудни, так что публики в магазине было изрядно.
Немаленькое просторное помещение походило скорее на библиотеку, чем на торговую лавку. Вдоль стен стояли, уходя к самому потолку, книжные шкафы с открытыми полками; тут и там были расставлены заполненные книгами этажерки. Книги лежали стопками и на трех-четырех столах, размещенных в центральной части залы. У конторки, обнаружившейся слева от входа, никого из приказчиков почему-то не было видно.
Почтенного вида господин с тростью стоял у полок, на которых, как свидетельствовала о том надпись, стояли новинки, прибывшие из Москвы, Петербурга и Казани. Далее трое мальчиков — по виду погодки — теснились возле молодой еще мамаши, а может быть, гувернантки. Книжный шкаф, у которого они стояли, отличался высокими полками — на них можно было поставить издания самого большого формата. Здесь, по всей видимости, и находились детские книги — те самые, обилие которых отличало магазин Ильина от прочих самарских книжных магазинов и лавок.
Разумеется, у Ильина продавались книги не только для детей. Во всяком случае, в ближайшем углу я заметил двух юношей, один из которых был в гимназической тужурке, а второй — в студенческой. Они внимательно просматривали корешки книг, перебрасываясь неслышными мне замечаниями. Оба давно вышли из детского возраста, однако и на родителей, уже обзаведшихся потомством, никак не походили. А значит, они вряд ли интересовались волшебными сказками или назидательными рассказами, которые, в моем представлении, и составляют содержание большинства написанных для детей книжек.
