— Вызывали? — спрашиваю, заглядывая в проем двери. Маман сидит с одной из наших дам, склонившись над распечатками, и что-то черкает в таблицах. Она агрессивно не признает компьютерную технику, поэтому все подчиненные ходят к ней с бумагами.
— Опаздываешь? — маман насмешливо склоняет голову на бок.
Раньше — сразу после моего ухода из ТЮЗа — она сама звала меня к себе. Так и говорила: «София, ты уже выросла. Могу взять тебя под крылышко. Будешь развиваться на примере живого бизнеса. Сейчас недвижимость приносит тебе необходимый прожиточный минимум, если займешься ею всерьез — обретешь максимум» Но я не пошла. Вежливо поблагодарила, просветила относительно собственных планов, объяснила, что шла когда-то на актерское мастерство не по глупости, а сознательно…
Получив отрицательный ответ, маман сыграла в римского наместника, умыла руки и в дальнейшей моей жизни, как и в предыдущей, практически не участвовала. Впрочем, это я зря. Это не я говорю, а обида, и то не моя — а бабушкина. Бабуля до конца жизни так и не смогла понять, как это женщина, и вдруг отдает семилетнего ребенка на воспитание мужу и его матери, а сама решает посвятить себя работе…
— Работа-чертота, — бухтела бабушка. — Я, что ли, в свое время не работала? Вон даже пенсию повышенную назначили… Но на то, чтоб отцу твоему малолетнему по жопе надавать, у меня время находилось!
Ни я, ни бабушка, долгое время не знали, что маман, ради смены статуса, должна была перевернуть мир. Превратиться из школьной учительницы английского языка в переводчика-синхрониста при престижной организации в то время казалось практически нереальным. Всем, кроме одного влюбленного в маман партийного работника, который, увы, был категорически против детей от предыдущих браков. Долгое время у нас в семье считалось, что мама все еще живет с нами, но просто в командировке — она и впрямь там была, но когда приезжала, заскакивала всего на пару часов, забрасывала чемодан с подарками, перекидывалась парой слов с отцом наедине и убегала дальше, бросая всеобъемлющее «на работу». Потом, когда родители официально разводились, а маман выходила замуж, мы с бабушкой узнали всю правду. Обе мы отдавали маман должное — никогда она не забывала нас ни деньгами, ни подарками, но обе страшно обижались на отсутствие элементарной внимательности…
Совсем недавно я поняла — и до чего же приятно было это почувствовать — что все не так однозначно. Дело было сразу перед моей операцией. Совершенно пришибленная диагнозом, я сидела дома, лихорадочно пыталась сообразить, что нужно делать, и нужно ли. И тут… Звонок в дверь был неприлично долгим и требовательным. Обычно ко мне так не звонили. Маман влетела с горящими щеками, планами действий, бутылкой коньяка и подбадривающими тирадами. Она со всеми уже обо всем договорилась, у всех успела проконсультироваться, дело было только в моем согласии на операцию. Я была настолько рада, что все эти проблемы перестали быть моими, что не сопротивлялась ни секунды и не проявила ни капли вредности. Мне в тот момент было все равно — хоть режьте, хоть облучайте, хоть усыпляйте в ветеринарной клинике, только не заставляйте принимать никаких решений и… если можно… избавьте все-таки от этой невыносимой боли внизу живота. Вот тогда-то у нас с маман состоялся первый длительный и неофициальный разговор.
Тогда я узнала, что все время, разъезжая по своим командировкам, маман думала обо мне. Мечтала, как вскоре избавится от надоевшего уже мужа, выскользнет, сама уже станет на ноги, заберет меня к себе и станет баловать. А когда-таки выскользнула — стала вдовой в довольно раннем возрасте — понадобилось еще какое-то время, чтобы разобраться в новой обстановке, наладить дела, обрести стартовый капитал… В общем, к моменту, когда в жизни маман запахло стабильностью и она открыла свое агентство недвижимости, мне было уже двадцать три года и баловать меня не нужно было — и так была балованная и никакой опеки от маман принимать не собиралась.
В этом году, когда я пришла поговорить о работе, маман отреагировала хохотом.
— Я достаточно хорошо знаю тебя, София, чтобы заявить, что ты не сможешь себя систематизировать. В театрах ли твоих, в журналах ли, или где ты там еще перебивалась, можно было являться на фирму когда угодно, у меня же — дисциплина и строгая исполнительность. Не боишься, хочешь попробовать?
Я боялась, но это не влияло на намерения. Тем более, как раз выяснилось, что я — после работы в журнале отлично знающая весь рекламный мир города — могу принести агентству маман реальную пользу. До моего прихода в фирму рекламный бюджет тратился спонтанно, бестолково и расточительно. После — все то же самое, плюс с большими нервами, потому что ничуть не скупясь на эмоции, я высказывала маман все, что думаю, о ее планах, в надежде что хоть когда-то смогу переубедить ее.
— Ах, Александра Григорьевна, да с вами просто крышей поехать можно! Ну, зачем, объясните, зачем вам звезда на асфальте Арбата с именем? Да-да, я понимаю, не с именем — с названием агентства. Ну вот поверьте мне — это совершенно лишнее. Нет? Ну, хорошо, будем говорить откровенно, вот есть эта звезда, вот — я. Что-то из этого в вашей жизни лишнее. Выбирайте что!
Я несу эту чушь не от глупости, а от совершеннейшей безысходности. Впрочем, нет, я говорю достаточно честно:
— Поймите, если вы наняли меня, значит, вы мне доверяете. Если нет, то давайте расстанемся…
— Обычно я угрожаю неугодным мне работникам увольнением. — посмеивается маман, после чего кивком головы показывает на чайник, — С тобой — все наоборот. Чуть что, ты грозишься уволиться! Это бесчестно!
— Бесчестно то, что вы делаете! — я не намерена сдаваться. Нет, чайник я, разумеется, поставлю, и кофеек нам с ней налью, но это к делу отношения не имеет… — Вы обещали работу, а вместо этого — взяли меня на содержание!
— Обычно люди мечтают о таком повороте событий…
— Со мной — все наоборот!
Объективный взгляд
Два однотипных профиля нависли над столом. На одном чуть больше косметики, а некоторые места покрыты рябью морщинок. В целом он мягче, ухоженнеее, местами прикрывающие шею полудлинные осветленные локоны делают его женственнее — это маман. Второй профиль кажется резким — выпирающие скулы, скрещенные брови, торчащая вертикально вверх рыжая челка, глубокая впадина на подбородке — это Сонечка. Обе тонконосые, синеглазые и разгневанные. Смотрят исподлобья, нависнув над столом с разных сторон. Скрещивают взгляды, словно шпаги, меряются силами.
Они так похожи, что происходящее воспринимается, как хорошо отрепетированный спектакль.
— Давайте еще раз обговорим условия моей работы. Я беру на себя обяза…
— Перестань, — маман вдруг делается очень усталой. — Хватит, не могу слышать. Сплошная работа. Бизнес-бизнес… И даже от собственной дочери те же разговоры. Я ужасна, да? — маман вскидывает на меня покрасневшие вдруг глаза. — Деспотична и полна самодруства, так?!
Э-э-э, да у нее, похоже, что-то личное. Везде и всегда маман славилась своим хладнокровием. Что же это делается? Ее ставшие немного пухлыми в последнее время белые кисти рук немного дрожат. Понимаю, что нужно взять сейчас эту кисть ладонями, сжать по-дружески и с участием… Понимаю, но совершенно не представляю, как это сделать. Надо же! А ведь в сознательном возрасте я ни разу до нее не дотрагивалась. Уже даже когда отношения наладились, и я прониклась к этой женщине громадным уважением, маман все равно казалась мне прекрасной и неприступной, как музейный экспонат. Выжимая воспоминания детства, я могла восстановить ее запах — она всегда пахла свежей листвой и почему-то лимоном, а вот ощущения от прикосновений к ней совершенно не восстанавливались в памяти.
— Я устраиваю диктатуру, не считаюсь ни с чьим мнением, так? — она глянула на меня в упор и с таким укором, будто это я, а не она сама, произнесла последний текст.
— Не во всем, — конечно же, я тут же иду на попятную, — Но вот в вопросах рекламы агентства, точно… А что? Отчего вы увлеклись самобичеванием?
— Так, ничего, — маман решительно встряхивает волосами и, скрестив руки на груди, отходит к окну. — Цитирую одного хорошего знакомого. Редкий подлец! И при этом, ты знаешь, такой хороший человек, такой глубокий, такой понимающий… — минуты слабости прошли, маман делает пару быстрых, маленьких глотков кофе, опустошает полстакана воды, запивая и снова усаживается за стол, — А про звезды ты зря бузишь. Это хорошая реклама. И недорого. Проблема только в том, что телефоны и адрес у нас может сто раз еще поменяться, а перебить надпись потом уже будет нельзя. Я специально вызвала тебя, чтоб ты решила этот вопрос.
— Вы собираетесь еще и координаты писать на этой звезде??? — легкое головокружение валит меня обратно за стол. Нет, работать с ней становится все невыносимее. Что она там говорила про сумасбродство и самодурство? — Понимаете, была бы я вам посторонним человеком, с радостью бы любую вашу блажь бежала б оговаривать. Деньги ваши, откаты у рекламщиков — мои. А если не откаты, так, по крайней мере, очень доброе расположение — я ведь представитель такого крутого заказчика…
