И приходилось признать, что за самое-то живьё людей цепляли большевики: войну — долой сейчас! и землю — давай сейчас! Здорово чешут! И хотя тут же и брехали закраине, — а твёрже их не выглядывалось релки на болоте. Лопухи звонили в газетах: „если мы свято и честно умирали на своём посту за старую смрадную Россию — то с какой радостью мы отдадим жизнь за новую!” — да мать же вашу за ногу, что вы разумеете в жизни и в солдате?.. Большевики предлагали товар куда ближе к жизни. Хватка у них была — самая забористая.
А Чернега — поле перекати, без семьи, без дома, да и в офицерстве случайный: звёздочка эта хоть и лестна была, но она Чернегу не переменила, и белой костью не сделала. Пока война — недурно со звёздочкой, а отпанет война — так заберите её, не жалко. Когда всё и дальше будет вот так перепластываться и меняться — так надо ноге опору потвёрже.
И — присматривался Чернега к этим большевикам, вот и к этому Зиновьеву — хотя и шпынь же, и студень жидкий, еле одёжкой сдержан.
Сегодня в Белом зале опять они с Церетелей состязались перед военными делегатами, только сиди посматривай.
Вопрос такой: кому должна принадлежать власть и как относиться к Временному правительству.
Зиновьев сегодня развязней вчерашнего, трибуну освоил, двумя ладонями опёрся, локти вывернул и квакает:
— Гучков и Милюков боялись революции и искали соглашения с царём, чтобы сохранить монархию. Поэтому к Временному правительству нельзя отнестись с доверием: они представляют класс капиталистов и помещиков. И всё это они жульничают, будто отказались от аннексий: раз остаются в силе тайные договора — значит продолжают политику аннексий. Нет, нельзя оставить правительство в нынешнем виде, но и коалиционное не спасёт, — а передать всю власть Советам, и мир поверит им скорей.
С чего это он им поверит? Не-е, Совету тоже не стоять, хлипки и они, как вот Церетели на цаплиных ногах. Вежливо, не торопится (а торопиться — надо! время в спину пружит!):
— Вопрос должен быть поставлен так: какова та власть, которая может закрепить революцию? Нынешние министры признавали раньше монархию? Так и большинство русского народа её признавало, а вся армия присягала царю. Но сейчас буржуазия за республику, ибо иначе гибель России. Если вы пойдёте за товарищем Зиновьевым, то вы дезорганизуете революцию. Надо говорить не о том, что желательно, а что осуществимо. Огромная часть России — не социалистична, крестьянство стоит за собственность. Временное правительство вовсе не оторвано от народа, и ещё вопрос, за кем большинство. Сейчас было бы преступно разорвать договор с буржуазией, пока она выполняет демократические требования, и раскалывать наши силы, стоящие на общедемократической платформе. Одно из двух: или Совет захватит власть и ничего не изменит, или пойдёт на разрыв с союзниками, сепаратный мир с Германией — и будет разгром страны и революции!
— Правильно! — кричат ему. Почти все в зале за него.
— Конечно, можем сделать тот прыжок, который предлагает Зиновьев, — но сломаем шею и себе, и России. Гучков и Милюков научились хоть кой-чему и сделали шаг вперёд. А Ленин и Зиновьев — ничему не научились, и сделали шаг назад, от ясного социализма к утопическому. Если мы декретируем диктатуру пролетариата, то огромная масса народа шарахнется в объятия буржуазии.
Не-ет, это ты чего-то не видишь.
Теперь — земля. Зиновьев:
— Революция есть вопрос хлеба и земли. Требование не захватывать земель — это взгляд кабинетный. Сила революции заключается именно в захватах!! Нельзя доверять Временному правительству и ждать Учредительного Собрания, которое в корыстных интересах откладывается со дня на день, хотя его можно собрать в две недели. Надо, — криком, — взять землю!! И засевать её помещичьим зерном!! А если крестьяне сейчас не возьмут — то совсем не получат!
Ропот по залу прошёл, всякий. А что, и может быть, где мы не упускали?., где мы когда успевали?
Сменились. Взошёл Церетели:
— Спор идёт не о том, должна ли земля принадлежать всему народу, в этом все социалисты вполне между собой согласны. Но сомнительно, чтобы переход земли к крестьянам можно было бы осуществить декретом Совета. Вопрос о земле надо решить в единении с волей всего народа. В Учредительное Собрание попадёт всё население, а буржуазия без привилегий.
Прапорщик из 11-й армии, по фамилии Крыленко; а здесь называют иные „товарищ Абрам”, он из большевиков:
— Нет! попадёт только буржуазия! А вы будете вынуждены им подчиниться.
— Я убеждён, что этого не будет. Но если б и так — да, мы должны подчиниться Учредительному Собранию. А чтоб оно было созвано — надо укрепить фронт: если будет прорван фронт — погибнет и земля, и революция. Боевая готовность фронта и есть готовность нашей революции.
А тут, откуда ни возьмись — бабёнка! светлокудрая, товарная, зашла в зал, присела сбоку:
— Запугивание прорывом фронта есть уловка буржуазии! Так обманывали все народы!
А Церетели не удивился:
— Вы, товарищ Коллонтай, обнаруживаете полное незнание действительности. Что германцы захватили нашу землю — это не выдумка буржуазии, а факт! А позицию большевиков совсем не понять: сначала решить все вопросы — а потом Учредительное Собрание? Тогда и зачем оно?
Всё же большинство шумует за Церетели. Стали Зиновьеву вопросы задавать — он струсил, пятится.
— Так что: на фронте сидеть неподвижно?
— Нет, это глупо, захватят в плен.
— Так что: Временное правительство надо сгонять?
— Мы говорим: вообще по всей стране брать власть в свои руки. Но кто бы сейчас стал тащить за шиворот министров — тот авантюрист и шантажист.
Не-е, струны в тебе не хватает.
— А заём нужен али нет?
Зиновьев:
— Деньги нужно взять из сундуков буржуазии.
Церетели:
— А спрашиваешь большевиков: а как взять? Отвечают: у нас способов нет, мы предлагаем только принципы, а способы придумайте вы!.. — (Хохочут в зале.) — Вот, товарищи, мы ходим по земле, а они витают в воздухе, и за ними уследить невозможно. Спрашиваю Зиновьева: так что, сейчас нужно брать власть?
Тот со скамьи, снизу:
— Если есть большинство.
— Но ведь большинства у нас нет. Так что делать без большинства? Оставить фронт без хлеба, без оружия? Мы считаем такой путь преступным. И призываем вас, товарищи делегаты, всячески закреплять мощь фронта!
И хлопали ему крепко. И ушёл он как победитель.
А Чернега сощурился: ох, не слишком слушайте аплодировщиков, это как куры крыльями, только пыль разгонять. Ещё надо разобраться, кто это в воздухе витает, а кто по земле ходит.
Эсеры? Вылез и эсер, Сватиков, с пузатым портфелем под мышкой. Кто такой? Помощник начальника главного управления по делам милиции.
— Когда я 27 февраля подошёл к пожару Окружного суда, я обрадовался, что солдаты взбунтовались. И на меня возложили задачу разогнать всю старую полицию, которая сидела на шее русского народа. А теперь я получаю телеграммы из разных мест, и меня охватывает отчаяние: как жаль, что я не умер в первые три дня революции...
Ну, и слабачок. Тут уже один жалел.
— Долой монархиста! — закричали подле Крыленки.
А Сватиков, всё держась за портфель:
— Нет, я — давний эсер, а не монархист! Это не монархизм, а защита революционной демократии!.. Дом Лейхтенбергского... Вы спрашивали тут, можно ли применять вооружённую силу? — И лезет на трибуну, вот прям' через неё подскочит: — Я отвечу вам: да! А что это значит? — стрелять!
Крикнул закидисто, в зале замешкались. Смялся и Чернега: да неужели решатся стрелять?
И — захлопали Сватикову, и закричали, и засвистели, — всяко.
А он, всего-то в портфель уцепясь, и с надрывом: — Во имя любви к великой матери-Родине, я умоляю вас, мне плакать хочется: поддержите Временное правительство! спасите Россию! Иначе у нас будет новое самодержавие какого-нибудь Иванова 13-го...
И отмахнулся Чернега: не-е-е... Коли плакать вам хочется, пехтери, так никакой вы каши не сварите.
143
Как будто мало было Церетели всех его забот в Исполкоме — втянуло ещё и в это совещание фронтовых делегатов. Его попросили председательствовать там в субботу, во время речи Гучкова, потом оказалось и — скандальной речи Керенского (которую расхваливала буржуазная печать, а социалисты были в полном недоумении). Вчера, в воскресенье, пошёл туда на Ленина — и втянулся в спор с этим нахалом Зиновьевым. И сегодня пришлось ехать третий раз, кончать спор.
Церетели считал, что он Зиновьева побил, находился в диспуте лучше него, хотя и не всегда. Грубый крикун, и что своё — то у него ничтожно, резкий тон демагогии с расчётом на худших слушателей, а сила его — в ленинской аргументации, неплохо отработанной.
