мотая головой.
– Ну, ну… – Владимир завлёк жену в объятия, не чураясь замараться её кровью.
– Я… – сквозь сбитое дыхание молвила княжна. – Я взаправду… взаправду верила, что ношу под сердцем наше чадо.
– Ну чего же ты? – поборов ком в горле, ответил Владимир, успокаивая волнения супруги. – Всё славно, голубка моя. Не печалься, молю тебя, свет мой.
Когда Владимир оставил супругу, чтобы та переменила одежду, князь побрёл, снедаемый думами, не разбирая дороги. Ноги его сами вывели к озеру. Утренний туман стелился над холодной гладью. Мягкий день не спешил заниматься. Озеро вторило каждому шевелению летнего рассвета. Когда солнце уж поднялось, Владимир приметил фигуру, что шла к нему. Он спешно поднялся, оглядывая Евдокию.
– Княже… – молвила княгиня.
Владимир сглотнул и кивнул головой, чая каждого прошения своей жены.
– Чего ж ты так напугалася, лебедь нежная моя? – вздохнул князь. – Будто крови не видывал…
Княгиня облегчённо вздохнула, прильнув в объятиях к супругу. Владимир чувствовал, как дрожь владеет женой его, как тело содрогается. С тяжёлым сердцем князь перевёл дыхание. Его ещё не покидала мысль об их чаде, коему уж не суждено было родиться.
– Ты же не отрёкся от намеренного? – вопрошала Евдокия, проникновенно и тихо, ища ответа во взгляде мужа.
– Не отрёкся, – ответил Владимир, проводя по своему лицу.
– Не горюй, душа моя, – молвила княгиня, – у нас будут ещё дети. Там, вдали ото гнёту…
Князь улыбнулся, надеясь подбодрить супругу, и что-то в сердце его надорвалось, и боле не мог сдерживать подступивших горячих слёз.
* * *
Иоанн предстал пред образом Спасителя. Икона, покрытая тёмной копотью, казалась окном к страшному откровению. Сердце владыки тревожно билось, и он был готов внимать божественному наваждению. У входа в церковь на скамье сидел Фёдор. Подавшись вперёд, он упёрся локтями о колени. В руках он крутил плеть, туго сгибая её да перекручивая.
Басманов не сводил взгляда с застывшей мрачной фигуры владыки. К сердцу его подступал мертвенный холод, неизъяснимый, неведомый рассудку. Фёдор не ведал страхов Иоанна, да и сам владыка, будь на то благая воля, не мог бы обличить терзанья свои речью человеческой. Но видел Басманов, читал в очах беспокойных, читал в каждом жесте, в каждом рвении владыки – чёртов круг сужается. Фёдор был подле Иоанна, не ведая, сколь силён рассудок владыки, может ли внять он речи, видит ли верного слугу подле себя. Всё, чем пылало молодое сердце, – быть со своим царём и, ежели будет на то воля неба, взять ношу его на свои плечи.
Тяжёлое безумие будто бы скопилось над расписными сводами, подступив в богохульной близости ко святым образам. Тишина, стоящая в соборе, делалась невыносимой. Басманов заслышал шаги и обернулся. Он был рад любой живой душе, даже явившемуся Малюте. Фёдор поднялся, убирая плеть за пояс, да кивнул Скуратову. Токмо по одному взгляду на Григория разумел Басманов – вести скверные. Иоанн медленно обратил чёрный взор на Скуратова.
– Ну же, – тихо, с надрывной хрипотцой молвил владыка.
Фёдора пробрало до дрожи это отчаяние. Он осторожно подступился к Иоанну, и будь они одни, заключил бы его в крепкие объятия, точно вырывая из цепких когтей того уныния, которое нахлынуло на владыку накануне.
– Взяли, – доложил Малюта.
Хотел ли опричник назвать имена али нет, Иоанн воспретил, выставив руку пред собой.
– Привести в Кремль, – повелел Иоанн. – Не сметь ранить, ни его, ни жену.
Малюта поклонился и спешил исполнить повеление владыческое. Не успел Скуратов покинуть собора, как Фёдор метнулся к Иоанну, ибо предвидел, как силы подвели его. Басманов вовремя подоспел и был опорой царю. Владыка судорожно сжимал в ладонях чёрное одеяние опричника, и уста царские безмолвно шевелились, жадно глотая воздух.
– Царе, свет мой, – шептал Фёдор, сдерживая ком, вставший в горле.
Опричник отвёл Иоанна ко скамье. Владыка прильнул к каменной стене, запрокидывая голову назад. Самого опричника пробила дрожь при виде той бессильной разбитости, которая оставила свой след на царском лице, но Фёдор не отпускал руки царя, силясь утешить его.
– Вот что гложет меня, – прошептал Иоанн, не открывая глаз.
* * *
Владимир сидел за столом, держа Евдокию за руку. Княгиня недвижимо глядела пред собой, и глаза её, красные от слёз, блестели мёртвым стеклом. Рынды, приставленные ко входу, молча лицезрели чету Старицких, холодно и бесстрастно. Раздался гулкий отзвук шагов. Евдокия не повела головой – уж давно ей виделось то, чему нынче суждено свершиться.
Иоанн явился в залу, и Владимир не мог признать брата. Грозный, величественный царский лик веял беспощадным хладом. Подле владыки бесшумной тенью ступал Фёдор Басманов.
– Я ей муж, и всяко прегрешение на мне, царе! – взмолился Владимир.
Рвение Старицкого было пресечено – опричник осадил князя за плечо, не давая ему подняться из-за стола.
– Слух али память твою отняло – неведомо, – молвил владыка, занимая трон во главе стола. – И всяко – просил я тебя – не взывать к милости моей.
Под эту мерную и холодную речь вошёл стольник, принеся две чаши и ставя их супротив супругов Старицких. Сердце Владимира забилось, и к очам подступила пелена. Мысли забились сумасбродным роем, уж предвкушая, предвидя то, что нынче уготовано.
– Брат… – тихо умолял Владимир, мотая головой, не веря, не внемля тому, что видел он. – Я повинен во всём, лишь я, даруй ей жизнь, смилуйся!
– Ибо не милостив я, – произнёс Иоанн, глядя на того сквозь полуопущенные веки.
Старицкий задыхался, не в силах вымолвить того, что беспощадно горело у него на устах.
– Она… царе, великий добрый владыка, она носит дитя! – взмолился Владимир.
Лицо Иоанна на мгновение ожило – во взгляде проснулась какая-то кипящая жилка. Но в то же мгновение княгиня громко сплюнула наземь, беря чашу в свои руки.
– Хоть умри мужчиной! – бросила княгиня, прерывая речь эту, гордо вздев чело.
– Нет! – вне себя от ужаса вскрикнул Владимир.
Басманову хватило сил не дать князю вырваться. Старицкий в страшном бессилии смотрел, как его возлюбленная жена собственною волей опаивала себя жгучим ядом. Отрадная улыбка растеклась на устах Евдокии, когда её чаша уже была пуста. Несколько мгновений она пребывала в трепетном оцепенении, покуда едкое пойло не извратило её нутро. Иссушающая боль стелилась по горлу. Сердце лихорадочно билось, точно не ведая, что уж сладостней будет оставить всякую борьбу.
Всё то время не смолкали мольбы Владимира – истошные, надрывные и отчаянные.
Княгиня рухнула наземь, и лихорадка бесила её. К устам её подступила пена.
Фёдор, всё это время не сводивший взора с Владимира, лишь мельком поглядел на владыку и неволей перенял ужас его. Иоанн сохранял хладнокровную величественность, и жестокое лицо не давало
