Мамой, папой или Богом? — спросила девушка.
— Богом клянусь, — ответил Райтер.
— Я не верю в Бога.
— Тогда клянусь матерью и отцом.
— Эти клятвы ничего не стоят, — проговорила девушка, — родители — что это за клятва? Все стараются про них забыть.
— Я нет, — удивился Райтер.
— Ты тоже. И я, и ты, и все люди.
— Тогда я поклянусь, чем хочешь.
— Ты поклянешься мне своей дивизией? — спросила девушка.
— Я клянусь тебе своей дивизией, моим полком и моим батальоном, — сказал Райтер и добавил, что клянется также своим корпусом и армией.
— Вот только не говори это никому, — сообщила девушка, — я ведь и в армию не верю.
— А во что веришь?
— Мало во что, — после задумчивого молчания проронила девушка. — А временами я даже забываю, во что верю. Их мало, очень мало, а вещей, в которые я не верю, много, очень много, и они даже прячут за собой то, во что я точно верю. Вот сейчас, к примеру, я ни одной не могу вспомнить.
— В любовь веришь?
— Ну, честно говоря, нет, — ответила девушка.
— А в честность?
— Да ну, даже меньше, чем в любовь.
— Веришь ли ты в закаты, в звездные ночи, в прозрачные рассветы?
— Нет-нет-нет. — И девушка сморщилась от отвращения. — Не верю я в такие глупости.
— Ты права, — вздохнул Райтер. — А в книги?
— Еще меньше, — отозвалась девушка. — Кроме того, у меня дома есть только нацистские книжки, нацистская политика, нацистская история, экономика, мифология, поэзия, романы и пьесы — все только нацистские.
— Я не знал, что нацисты так много понаписали, — удивился Райтер.
— Ты, как я погляжу, вообще мало чего знаешь, Ханс, зато целуешься хорошо.
— Это правда, — согласился Райтер, который всегда был готов признаться в собственном невежестве.
К этому времени они уже прогуливались по парку, взявшись за руки, и Ингеборг иногда останавливалась и целовалась с Райтером; любой, кто бы их увидел, подумал: вот молодой солдатик и девушка, а денег пойти куда-нибудь у них нет, и они крепко влюблены, и им многое нужно друг другу рассказать. Тем не менее, если бы этот гипотетический наблюдатель подошел к парочке и посмотрел им в глаза, то увидел бы: девушка безумна, и молодой солдатик это знает, но ему плевать. На самом деле Райтеру, после всех этих поцелуев и прогулок, было интересно вот что: узнать наконец-то, что это за вещи, которыми Ингеборг считает достойным клясться. Так что он спрашивал и спрашивал, и перечислил сестер девушки, и даже город Берлин, и мир во всем мире,
и детей во всем мире, и птиц во всем мире, и оперу, и реки Европы, и картины, ах, изображающие античных любовников, и ее (Ингеборг) жизнь, и дружбу, и юмор, и все, что ему пришло в голову, но та все отрицала и отрицала, пока, посетив каждый укромный уголок парка, девушка не вспомнила две вещи, которые считала достойными клятвы.
— Хочешь знать, что это?
— Еще бы! — воскликнул Райтер.
— Я скажу, только не смейся.
— Не буду!
— Вот прямо я скажу, как есть, и ты не засмеешься?
— Не засмеюсь.
— Первое — это гроза, — произнесла девушка.
— Гроза? — искренне удивился Райтер.
— Ну, сильная такая гроза, когда небо черное, а воздух серый. С громом, молниями, зарницами, и чтоб крестьянина зашибло молнией на ферме.
— Кажется, я понял, — покивал Райтер, который очень не любил грозы. — А вторая?
— Ацтеки.
— Ацтеки? — еще сильнее удивился Райтер. Это было даже похлеще гроз.
— Да, да, ацтеки, — подтвердила девушка, — это которые жили в Мексике до прихода Кортеса, ну, они еще пирамиды строили.
— Значит, ацтеки… эти самые ацтеки… — пробормотал Райтер.
— Эти самые ацтеки, других не было. Они жили в Теночтитлане и Тлателолько и приносили человеческие жертвы. И жили в озерных городах.
— Значит, в озерных городах жили.
— Да, — кивнула девушка.
Некоторое время они гуляли молча. Потом девушка сказала:
— И я эти города представляю себе, как будто это Женева и Монтре. Однажды мы с семьей поехали в отпуск в Швейцарию. И плыли от Женевы в Монтре на корабле. Озеро Леман прекрасно летом, хотя, конечно, комаров изрядно. Мы переночевали в гостинице в Монтре и на следующий день вернулись на другом корабле в Женеву. Ты на озере Леман бывал когда-нибудь?
— Нет, — ответил Райтер.
— Оно очень красивое, и там не только два города — еще много всяких городков на берегу озера, вот Лозанна, к примеру, она даже больше, чем Монтре, или Веве, или Эвиан. На самом деле там больше двадцати городков, некоторые совсем маленькие. Понимаешь?
— Не очень, — честно ответил Райтер.
— Смотри, вот это — озеро, — и девушка носком туфли нарисовала на земле озеро, — тут вот — Женева, а вот, на другом конце, — Монтре, а остальное — это другие городки. Теперь понимаешь?
— Теперь да, — отозвался Райтер.
— Вот так я его себе и представляю. — Девушка стерла туфелькой чертеж на земле. — Это ацтекское озеро. Только оно еще красивее. И комаров там нет, и круглый год тепло, и еще там много пирамид, и их столько, и они такие большие, что не сосчитать, пирамида на пирамиде, пирамиды, что скрывают другие пирамиды, и все они окрашены красным — кровью людей, которых каждый день приносят в жертву. И еще я представляю себе ацтеков, но это, наверное, тебе неинтересно…
— Интересно, — не согласился Райтер, раньше он никогда и не думал об ацтеках.
— Странный они народ, — начала рассказ девушка, — если смотришь им в глаза, внимательно так, сразу понимаешь — они все безумны. Но их не держат в сумасшедшем доме. Ну или держат. Но похоже, что нет. Ацтеки одеваются очень элегантно, тщательно подбирают, что надеть, целые часы проводят в гардеробных, выбирая подходящее платье, а потом аккуратно надевают такие шляпы с перьями, очень дорогими, и надевают драгоценности на запястья и щиколотки, а еще ожерелья и кольца, а еще мужчины и женщины красятся, а потом выходят погулять по берегу озера, но между собой не разговаривают, только молча рассматривают лодки, что скользят по воде, а те, что в лодках, если они не ацтеки, только глаза опускают и продолжают рыбачить или быстро убираются оттуда, потому что ацтеки, некоторые, ну, у них бывают такие жестокие капризы: погуляв, как философы, они входят в пирамиды — а те все полые, эти пирамиды, и внутри похожи на соборы, а единственный источник света — солнце в зените — это такой свет, что пробивается через огромный камень из обсидиана, и это такой темный и сверкающий свет. Кстати, ты когда-нибудь обсидиан видел?
— Нет, никогда, — ответил Райтер. — А может, видел, но не знал, что это он.
— Нет, ты бы сразу понял, что это он. Обсидиан — это полевой шпат, черный или темно-зеленый, и это само по себе любопытно, ведь шпат — он в
