Новокшонов опять покосился на прислушивающихся к разговору людей, не совсем уверенно ответил:
— Видел.
— Какой? — оживленно спросила трубка.
Сергей Григорьевич мысленно пробежался по дорогам в колхозы и назвал «Красные орлы», в которых секретарь крайкома побывать никак не мог.
— Да ты не был там сегодня! — словно обрадовавшись, воскликнул секретарь.
— Вчера был, — не меняя интонации, возразил Новокшонов.
В трубке расхохотались. «Чего он такой веселый сегодня? — недоумевал Сергей Григорьевич, зная всегда сдержанную натуру секретаря. — Наверное, по всему краю хороший урожай. Ездит и радуется. И ко мне пристал от избытка чувств…»
Секретарь крайкома наконец спросил:
— Через сколько минут будешь в райкоме?
Несмотря на неплохой тон разговора, благодушное настроение у Сергея Григорьевича пропало. Шофер гнал машину, почти не выключая прямой передачи, вертко огибал выбоины, ухабы и только изредка — где нельзя было объехать — притормаживал. И снова с непривычной монотонностью, на одной ноте гудел мотор.
Секретаря крайкома Сергей Григорьевич застал в своем кабинете. Здесь же на диванах сидели председатель райисполкома Урзлин, второй и третий секретари райкома, редактор.
— Здравствуйте, Николай Ильич, — прошел прямо к секретарю Новокшонов, протягивая руку.
— Здорово, полковник… Ну, так все-таки, когда начнете уборку? — словно продолжая прерванный телефонный разговор, спросил он.
Сергей Григорьевич улыбнулся:
— Дня через четыре.
— Значит, через неделю?
Урзлин хрипло захихикал. Сергей Григорьевич оглянулся на него. Он все еще не догадывался, почему это секретарь крайкома так допытывался.
— Если по совести сказать, то, конечно, раньше как через неделю не начнем, — сознался он наконец.
— Ну вот, давно бы так, — сказал секретарь крайкома.
Его лицо с суховатым прямым носом и большим ртом приняло обычное выражение твердости. Белой пухлой рукой он погладил короткие седые волосы. Потом легко поднялся и быстро прошелся по кабинету, свободно неся свое огрузневшее тело.
— Хлеба нынче хорошие во всех районах и особенно в Кулунде. Душа радуется. Беспокоит одно — убрать надо вовремя. Во что бы то ни стало! Центральный Комитет возлагает большие надежды в этом году на Алтай. Во многих областях засуха, — говорил он, продолжая пружинистым шагом мерять кабинет. — Кто-то из секретарей ЦК должен приехать к нам. А это значит: хлебная проблема страны будет решаться здесь, на Алтае. — И он ткнул пальцем себе под ноги.
Сергей Григорьевич вдруг представил огромную территорию страны и себя в центре этой территории.
— Вот почему я прошу вас, — продолжал секретарь крайкома, — бросьте, хотя бы на время, вашу профессиональную привычку — мелкое очковтирательство…
«А ведь на самом деле, — ужаснулся про себя Сергей Григорьевич, — дня не проходит, чтобы по какому-нибудь пустяку не обманул крайком. Если нужно, например, запчасти, то рисуешь такую картину, что в районе будто бы сплошной хлам, а не тракторы. А если нужно выпросить дополнительную семенную ссуду, то придумываешь самое невероятное — будто тысячи гектаров вспаханной земли остаются незасеянными. И даже, когда узнал, что в крайком поступили новые легковые машины, звонил, доказывал, что его машина никуда не годна, что он ходит пешком по району…»
9
Уборка надвигалась на район, как девятый вал. Такого хлеба давно уже не видели люди. Старенькие, много раз ремонтированные комбайны задыхались, не промолачивали густой, колосистый хлеб. Приходилось брать наполовину, а то и на треть хедера. Автомашины круглые сутки отвозили зерно на ссыпные пункты. Степь гудела, не смолкая ни днем, ни ночью. Люди работали из последних сил —
истосковались по хлебу, а тут земля за все их невзгоды вдруг уродила столько, что впору кричи «ура» и зови на помощь народ из других областей.
В сентябре начали перепадать дожди. В край приехал секретарь ЦК. И теперь крайком каждый вечер запрашивал по телефону для него сведения по хлебосдаче. Доходили слухи, что он сам ездит по районам и знакомится с делами на месте.
В конце сентября Новокшонова вызвали к секретарю ЦК партии на станцию, где стоял его вагон. Сергей Григорьевич прихватил с собой все бумаги с выкладками за последние годы — мало ли что может спросить — все показатели и расчеты по зерну на каждый из семидесяти колхозов района.
На перроне Сергей Григорьевич, по сохранившейся еще военной привычке, оглядел себя — не запылились ли сапоги, на все ли пуговицы застегнут китель. Прижимая объемистую кожаную папку, он твердым шагом вошел в салон. Секретарь ЦК, невысокий, полный, в сером френче без нагрудных карманов, встретил его стоя у окна. Непокорная прядь черных волос на правом виске, маленький острый нос и полный, гладкий подбородок, — все казалось уже много раз виденным. Только проницательный взгляд подвижных острых глаз был непривычен на знакомом по портретам лице.
Едва Новокшонов начал доклад о ходе уборки и хлебосдачи по району, как секретарь ЦК перебил:
— Стране очень нужен хлеб! Сколько район может дать сверх государственного плана?
— Мы подсчитали… тысяч тридцать центнеров можем.
— Кто это «мы»?
— В райкоме мы подсчитали…
— В райкоме?
— Да. Уже дали команду…
— А вы не командуйте чужим хлебом, — снова перебил его секретарь ЦК. — И снимите с себя мундир. Что вы, как полковник ходите! Война уж кончилась, а вы все командуете.
Новокшонов стоял перед столом, вытянув руки по швам — как-то само собой так получилось.
— Пора уже менять стиль руководства, товарищ секретарь. Хватит командовать! Поезжайте сейчас к колхозникам; поговорите с народом прямо, не таясь, расскажите о трудностях. И я уверен, колхозники дадут государству не тридцать тысяч центнеров, а больше. Так и скажите: засуха постигла многие области. Народ поймет. Старики знают, что такое засуха. Поезжайте. А завтра вечером доложите…
10
С сентябрем в район пришла и осень. Над землей низко понеслись серые тучи, холодный ветер хлестал мелким сеевом дождя по набухшей земле. Веером полегли хлеба. Не подступиться к ним. Когда проглядывало солнце, ветер подсушивал поля, по ним, как муравьи по шинельной поле, начинали сновать комбайны.
Сергей Григорьевич похудел за осень, обветренная кожа блестела, обтягивая выступившие скулы. Его новый «газик», разбрызгивая грязь, неутомимо колесил по дорогам района. Подобно свирепствовавшей кругом непогоде, секретарь райкома был мрачен и суров. Председатели старались не попадаться ему на глаза. Новокшонов сейчас требовал одно — в каждую полеводческую бригаду крытый ток!
— Крытый ток — это наше спасение! — говорил он.
И тока были построены. Построены в рекордно короткий срок — за неделю. Но и под крышами сырой хлеб начинал гореть. Тогда по Алтаю прошел клич кулундинцев: держать хлеб на лопатах! Все колхозники, от ребятишек до стариков, вышли перелопачивать зерно, перекидывать его с места на место. В райцентре и в селах Сергей Григорьевич приказал закрыть конторы и учреждения и весь народ вывести на спасение хлеба.
А дожди не прекращались.
Нужны были срочные меры. Нужны были зерносушилки, много зерносушилок. А их не было. Заводские передвижные сушилки типа «Колхозница», имевшиеся до войны в некоторых колхозах, сейчас в большинстве были непригодны к работе. Сергей Григорьевич забывал о еде, о сне. Глаза у него ввалились, он был не брит.
— Ну, что делать, Николай? — с надеждой спрашивал он Николая Шмырева. — Что делать?!
Если бы сам мрачный и уставший Шмырев знал, что делать! Он смотрел на друга и терзался — тут в одном колхозе ладу не дашь с зерном, а у него на шее их семьдесят!
— Осень ведь вовсю, а ты чего это в одной шинелешке ездишь?
— Позови стариков, — не ответив, поднял голову Новокшонов. — Может, что-нибудь посоветуют, как-никак век прожили.
— Позвать, конечно, можно, — Шмырев махнул рукой, — только бесполезно все это. Они за всю свою жизнь столько хлеба не видели…
Через полчаса на новокшоновской машине свезли в контору дедов. Их набралось больше десятка. Сергей Григорьевич с каждым здоровался за руку, спрашивал про здоровье, про житье-бытье, про внуков. У него появилась надежда: а вдруг что-нибудь присоветуют. Дедам нравилось такое обращение — хоть и свой он деревенский, мальчонкой, как и все, по огородам лазил, с девками на игрище хороводился, но теперь начальство да не малое, всем районом руководит. И старики разглаживали бороды, степенно рассаживались на табуреты, на скамьи. Новокшонов закурил из кисета деда Охохо наикрепчайшего самосаду. Это тоже понравилось.
