– Чтоб его черти так уважали в пекле! – ответил мечник. – Ты еще не знаешь, на тебя, Ануся, он так не кидался, как на эту бедную девицу. Он ведь архишельма, и с ним Сакович такой же! Вот даст Бог, гетман Сапега обоих пристукнет!
– Пристукнет так пристукнет… Князь Богуслав ужасно больной, и войско у него слабое. Правда, он напал внезапно и победил несколько хоругвей и забрал Тыкоцин и меня в придачу, но ему ли мериться силами с Сапегой. Вы мне можете верить, я обе армии видала… У пана Сапеги собрались самые большие рыцари, уж они справятся с князем Богуславом.
– Видишь? Я тебе говорил? – обратился мечник к Оленьке.
– Я князя Богуслава знаю давно, – продолжала Ануся, – он родственник обоих князей Вишневецких и семьи Замойских; один раз он приезжал в Лубны, когда сам князь Иеремия ходил на татар в Дикое Поле. Поэтому и сейчас он приказал меня не трогать, потому что запомнил, что я в том доме была своим человеком и приближенной княгини. Я была еще малюсенькая! Не то что сейчас! Господи, да кто бы тогда мог ожидать, что он будет изменником! Но вы не печальтесь все равно, мои дорогие, он или уже не вернется, или же мы отсюда как-нибудь выберемся.
– Да мы уже пробовали, – сказала Оленька.
– И вам не удалось?
– Да как же оно удастся, – ответил мечник. – Мы выдали свою тайну одному офицеру, про которого думали, что он нам сочувствует, а оказалось, что он готов скорей помешать нам, чем помочь. Тут у них за старшего Браун, его сам черт не уговорит.
Ануся опустила глаза.
– Может быть, мне удастся. Надо только подождать, пока пан Сапега подойдет, чтобы было где найти убежище.
– Дай-то Бог, да поскорее, – отвечал пан Томаш, – у нас-то среди его людей множество родни, знакомых и друзей… Да! Там же у меня и старые товарищи, вместе у славного Иеремии служили, пан Володыёвский, Скшетуский и Заглоба.
– Я их знаю, – с удивлением сказала Ануся, – но их нет у пана Сапеги. Ах, если бы они там были, в особенности пан Володыёвский (пан Скшетуский ведь женат), я бы тут не очутилась, потому что пан Володыёвский не сдался бы, как пан Котчиц.
– Это большой рыцарь! – воскликнул пан мечник.
– Гордость целого войска! – добавила Оленька.
– Господи! Уж не погибли ли они, если вы их не видели?
– Да нет! – ответила Ануся. – Мы бы давно услыхали о смерти таких рыцарей, но мне ничего не говорили… Вы их не знаете… Они не сдадутся никогда… Разве что пуля их возьмет, а человеку с ними не справиться, ни с паном Скшетуским, ни с Заглобой, ни с паном Михалом. Хоть пан Михал маленький, я помню, что о нем сказал князь Иеремия, что если бы судьба Речи Посполитой зависела от боя один на один, то он бы выбрал на этот бой пана Михала. Ведь это он Богуна зарубил… Нет, нет! Пан Михал всегда за себя постоит.
Мечник, довольный, что ему есть с кем поговорить, начал ходить большими шагами по комнате, вопрошая:
– Ну, ну. Вельможная панна так хорошо знает пана Володыёвского?
– Мы же столько лет были вместе…
– Ну!.. Небось и без амуров не обошлось?
– Я в этом не повинна, – сказала Ануся, напуская на себя скромный вид, – но ведь с тех пор пан Михал наверняка женился.
– А вот и не женился.
– А хоть бы и женился… Мне все равно!..
– Дай вам Боже, чтобы вы соединились… Но меня волнует другое – что это ты говоришь, что их нет у пана гетмана, ведь с такими солдатами викторию одержать легче.
– Там есть еще кое-кто, он всех собой заменит.
– Это кто такой?
– Пан Бабинич с Витебщины… Вы что, о нем не слышали?
– Нет, и это мне странно.
Ануся начала рассказывать историю своего путешествия из Замостья и все, что с нею приключилось по дороге. Пан Бабинич же вырастал, по мере того как она говорила, в такого великого героя, что мечник терялся в догадках, кто же это такой.
– Я ведь знаю всю Литву, – говорил он. – Тут есть семейства, которые прозываются похоже, как-то: Бабонаубки, Бабилло, Бабиновские, Бабинские и Бабские, но про Бабиничей я не слышал. И я думаю, что это фамилия вымышленная, так многие поступают из тех, кто ушел в партизаны, чтобы неприятель не мстил семье и имуществу. Хм! Бабинич! Это какой-нибудь огневой рыцарь, если он сумел так отличиться у пана Замойского.
– О! Какой еще огневой! Ах! – воскликнула Ануся.
Мечник пришел в хорошее настроение.
– И даже так? – спросил он, становясь перед Анусей руки в боки.
– Ну, уж вы, милостивый государь, Бог знает что тут же себе вообразили.
– Боже упаси, я ничего не воображаю!
– А пан Бабинич, только мы выехали из Замостья, мне сразу сказал, что его сердце кем-то уже арендовано… И хоть ему за аренду не платят, он даже и не мыслит менять арендатора…
– И ты, барышня, этому веришь?
– Именно что верю, – ответила с большой живостью Ануся, – он, должно быть, по уши влюблен, если столько времени… если… если…
– Ой! Если что? – ответил, смеясь, пан мечник.
– Если то, – ответила она, топая ножкой, – если мы о нем услышим…
– Дай Бог!
– И я скажу вам, почему… Вот: сколько бы раз пан Бабинич ни вспоминал о князе Богуславе, у него всегда лицо белело, а зубами он скрипел, как дверями.
– Вот это будет наш человек!.. – сказал пан мечник.
– Верно! И к нему мы уйдем, только бы он показался поблизости!
– Я бы отсюда вырвался, если бы имел свой отряд, и ты, девушка, увидишь, что для меня война не в новинку и эта старая рука тоже на что-то сгодится.
– Тогда идите, ясновельможный пан, под командование пана Бабинича.
– Это вам, барышня, очень хочется пойти к нему под командование…
Долго они перешучивались таким образом, и им было все веселей, и даже Оленька, забыв о своих печалях, изрядно развеселилась, а Ануся в конце концов начала фыркать от слов пана мечника, как кошечка. А так как она хорошо отдохнула, поскольку на последнем ночлеге неподалеку в Россиенах она выспалась как следует, Ануся ушла только поздней ночью.
– Золото, а не девка! – сказал после ее ухода пан мечник.
– Такое доброе сердце… я думаю, что мы быстро поймем друг друга, – ответила ему Оленька.
– А ты ее встретила вначале в штыки.
– Потому что думала, что ее подослали. Откуда мне знать? Я всех тут боюсь!
– Ее подослали?.. Разве что добрые духи!.. А вертлявая чертовски, как ласка… Был бы я помоложе, не знаю, до чего бы дело дошло, хоть я и сейчас еще хоть куда…
Оленька окончательно развеселилась и, упершись ручками в колени, склонила головку набок, подражая Анусе, и, глядя искоса на мечника, сказала:
– Как это, дядюшка? Вы мне тетушку хотите новоиспеченную подарить?
– А ну, тихо! Ну! – сказал мечник.
Но он при том усмехнулся и всей горстью начал подкручивать усы вверх.
– Даже и тебя, такую солидную девицу, она расшевелила. Я уверен, что между вами начнется великая дружба.
И вроде не ошибся пан Томаш, потому что немного времени спустя между девушками завязалась пылкая дружба, и росла она все больше, может быть, именно потому, что девушки представляли собой полную противоположность. Одна была душою серьезна, с глубокими чувствами, несгибаемой волей и разумом; другая же, при всем своем добром сердце и чистоте помыслов, была резвушкой. Одна со своим тихим выражением лица, светлыми косами, несказанным миром и красотой, веющей от всего ее стройного облика, была похожа на древнюю Психею; другая, истинная смуглянка, приводила на мысль скорей ведьму, которая ночами завлекает людей в вертепы и смеется над их робостью. Офицеры, оставшиеся в Таурогах, которые изо дня в день могли видеть обеих, предпочли бы целовать у панны Биллевич ноги, а у Ануси сахарные уста.
Кетлинг, который имел душу шотландского горца, то есть полную меланхолии, почитал и боготворил Оленьку, Анусю же с первого взгляда возненавидел, на что она отвечала ему полной взаимностью, возмещая понесенные убытки на Брауне и всех остальных, не исключая и самого пана мечника россиенского.
За короткое время Оленька приобрела огромное влияние на свою подружку, и та со всей откровенностью говаривала пану мечнику:
– Она с двух слов больше скажет, чем я за целый день наболтаю.
От одного недостатка, однако, серьезная девушка не смогла вылечить свою подружку, а именно от кокетства. Стоило только Анусе услыхать в коридоре бряцанье шпор, как она мгновенно прикидывалась, будто что-то забыла или что хочет узнать, не пришло ли известий о пане Сапеге, и она выскакивала в коридор, вихрем мчалась и, налетев на офицера, восклицала:
– Ах! Как вы меня напугали!
После чего начинался разговор, сопровождаемый перебиранием фартучка, взглядами из-под бровей и различными другими штучками, с помощью которых самое твердокаменное мужское сердце может быть повержено.
И тем более вменяла ей Оленька в вину это баловство, что Ануся уже на второй-третий день знакомства призналась ей в потаенной склонности к пану Бабиничу. Они не раз об этом говорили.
– Некоторые передо мной как нищие просили милостыни, – говорила, стало быть, Ануся, – а этот дракон предпочитал на своих татар смотреть, а не на меня, и говорил со мной, как приказ отдавал: «А ну, вельможная панна, вылезай! А ну, панна, поехали! А ну, панна, пей!» Если бы он был еще грубиян, так ведь нет; или не заботился бы обо мне, но ведь заботился! В Красноставе я сразу же сказала себе: «Ты не смотришь на меня, так погоди!..» Но уже в Ленчной меня саму так разобрало, что просто ужас. И, скажу я тебе, только и глядела я в его серые глаза, а стоило ему засмеяться, уже меня радость берет, как будто я его раба…
