коридор. Вдогонку слышал крик Хозяйки:
– Их могут взять в руки только боги!
Он пробежал по коридорам, на бегу споткнулся о золотистый пушистый комок, неожиданно метнувшийся навстречу, едва не стоптал:
– Кузя… бедный ребенок! Ты меня спасла, ты меня выручила… но сейчас иди к своим куклам. Где твои няньки?
Кузя обеими руками держала Хрюндю. Жаба, разом исхудавшая, сидела у нее на груди, обхватив обеими лапами детскую шею, а ладошками Кузя поддерживала ее под толстую задницу. Увидев Мрака, Хрюндя слабо зашевелилась, попыталась вырваться из рук Кузи. Кузя вскричала обвиняюще тоненьким, как у комарика, голоском:
– Я знаю, куда ты идешь!
– Вернуть тебе сестру, – бросил Мрак, чувствуя, что оправдывается.
– Мне, – переспросила она подозрительно, – или себе?.. Я все па-анимаю!.. Эх ты… Возьми тогда хоть Хрюндю.
Она протянула к нему ручонки, и Хрюндя, которая всегда охотно перелезала к Кузе – та умела ей чесать не только пузо, но и под лапками, – теперь поспешно начала перебираться на волчовку Мрака. Он попытался отодрать ее слабые лапки, но жаба запищала так жалобно, что он лишь раздраженно буркнул:
– Как хошь… Но ты ж еще ранетая!
От такого слышу, ответила жаба взглядом. Она вздохнула с глубоким удовлетворением, прижалась к его плечам плотнее.
Когда Мрак ворвался в священную палату, там лежали двое убитых волхвов. Золотые вещи грозно и страшно полыхали небесным огнем. Жар был столь велик, что волосы на голове Мрака затрещали. Он ощутил, как сворачиваются его брови, а кожу обожгло.
Хозяйка выступила из стены, когда Мрак упрямо двинулся к золотым вещам. Он еще успел подумать с завистью, что хорошо бы уметь вот так, напрямик сквозь стены.
Голос Хозяйки Медной Горы звучал обрекающе:
– Не смей!.. Только боги могут касаться этих вещей!
– Когда-то я такое уже слышал, – прорычал Мрак.
– Берегись, смертный!
– Кто спорит! – крикнул он сипло. – Но смертный может быть богом… или даже больше, чем бессмертным богом, когда… Нет, объяснять – не мое умение, а ты зри…
Он пошел прямо на плящущие языки пламени. Хозяйка Медной Горы, судя по ее лицу, ощутила не свойственное богам смятение. Люди, слабые и с жизнями ненамного длиннее жизни искр костра, иногда выказывают странную мощь!
В двух шагах от золотых вещей он ощутил, что сейчас вспыхнет одежда, загорятся волосы. Жар был невыносимым. Чувствуя, что сейчас отдернет обожженную руку, гаркнул зло:
– Шалишь?.. Вот я тебя! Снова в перевязь захотелось?
Свет стал резко меркнуть. Мрак, ругнувшись, схватил Ярмо, на всякий случай перебросил в другую руку. Он услышал сзади потрясенный вздох. Оглянулся. У Хозяйки Медной Горы рот был распахнут так, что влетела бы ворона средних размеров. Кузя счастливо верещала.
Надев Ярмо на локоть, он сердито обратился к Чаше:
– Не утихнешь, я те дам! Станешь тем, чем была. Будут хватать без всякого почтения.
Чаша утратила блеск, стала как будто меньше, смиреннее, даже вроде бы осела. Мрак схватил ее без всякого почтения, грозно посмотрел на Орало и Топор. Кожа на ладони зашипела. Хозяйка услышала запах горелого мяса. Мрак швырнул Чашу в мешок, ухватил Топор и Орало. «Я бы не смогла, – подумала она смятенно. – Ведь больно же!.. Я бы отдернула руку. Как отдернула бы лапу львица, медведица, волчица, рысь, лисица, курица, гусеница…»
Огляделся:
– Теперь куды?
Хозяйка сказала потрясенно:
– Ни один смертный… Ни один! Это же священные вещи!
– А чо вещи? – огрызнулся он раздраженно. – Священными делают люди. Начни кланяться придорожному камню или, скажем, вербе во дворе, и от нашей веры станут священными, нальются спесью.
– Но как ты решился?!
– Как… не всегда же эти вещи были золотыми!
Хозяйка ужаснулась:
– Не богохульствуй! Как это не всегда?
– А так, – ответил Мрак раздраженно. – Как не всегда Сварог был Сварогом. Но мы спешим!
Она вздрогнула:
– Там, в комнате Угодника, угасает Знак. Если не успеешь…
Он слабо помнил, как вбежал в покои Угодника. На полу слабо светилась пятиконечная звезда размером с колесо телеги. Лучи медленно гасли, и сердце Мрака стиснулось в горьком предчувствии. Он прыгнул в середину звезды, ударился о твердый камень пола.
Под ногами было горячо, но это был жар остывающего камня. И в комнате уже не чувствовалось запаха колдовства, магии, волшбы…
Он хотел было выйти из звезды, но вдруг камень под ногами словно бы разжижился. Подошвы начали проваливаться в горячую массу. Ему показалось, что он тонет в расплавленном воске.
Он не удержался, закричал от жгучей боли и тут же провалился до подбородка. С трудом закрыл рот, раскаленная масса камня поднялась до глаз, прижгла рану на голове, и он ощутил, что продавливается все дальше и дальше сквозь кипящий тяжелый огонь.
Он не знал, сколько это длилось. Он трижды терял сознание, приходил в себя, снова терял, всякий раз был уверен, что уже умирает, что на этот раз уж точно, а на этот раз уж совсем наверняка…
– Светлана, – простонал он, чувствуя, что уже истощил последние силы. – Я иду… Я снова тебя спасу, как и в тот раз… Думай обо мне, и я приду… Если чистая душа будет неустанно…
И когда упал, ударился о твердое, ощутив свой вес, он остался надолго лежать, уже не веря, что может двигаться, что не сгорел в пепел, что кости не размолоты в муку для корма свиней.
Он не помнил, сколько так лежал, мечтая, чтобы смерть пришла поскорее. Наконец по обожженному телу пробежала судорога. Он тряхнул головой, кровь осыпалась темными струпьями. Оказывается, его корчит от холода!
Перед глазами темнел обломок черного дерева. Пахло гарью, но воздух, заполненный вонью, был холодным, вязким, словно нечистоты плавали выше головы.
Кто-то потрогал холодной мерзкой лапой его за лицо. Он дернулся, расширенными от ужаса глазами уставился на страшную пасть. Отодвинулся, сплюнул с досады.
Хрюндя потыкалась в него холодным носом, ее лапы уже привычно вцепились в его плечо. Она повозилась, устраиваясь поудобнее, прижалась теплым пузом. Рядом с Мраком лежала котомка со священными вещами богов.
– Глупая, – выругался Мрак. – Останешься здесь, дура… Будешь мертвяков пугать!
Он поперхнулся дурным запахом, дико огляделся. Развалины, от которых веет безнадежностью, унынием. Небо пугающе красное, с быстро бегущими темно-багровыми сгустками. Над виднокраем висит огромное черное солнце, страшное и нечеловеческое.
С жуткими криками пронеслась стая черных птиц. Хрюндя открыла один глаз, посмотрела им вслед. Снова засопела в самое ухо, мешая прислушиваться.
Издалека доносились крики, полные безнадежности, боли и страдания. Словно кого-то мучают и терзают сотни лет, не зная ни сна, ни отдыха, но боль настолько невыносима, что притерпеться нельзя, а умереть тоже
