На Западе же столь предсказуемые религиозные конфликты закончились непредсказуемой ситуацией, когда стороны вынуждены были терпеть присутствие друг друга. Это стало возможно лишь в некоторых странах, но именно они и оказались самыми передовыми: Нидерланды, Англия, Франция, в какой-то степени Германия. Такое сосуществование мыслилось как зло, но зло наименьшее, а потому терпимое в качестве временной меры до восстановления церковного единства. Но и эта временная толерантность воспринималась в обществе неодобрительно, существовало много недовольных, которые могли покинуть страну и уехать в Новую Англию, как, например, английские пуритане, или в Канаду, как французские католики. В XVII в. не раз пытались отказаться от веротерпимости, но возродить Ecclesia уже не удалось. Мало кто верил теперь в спасение всего общества. Важно было позаботиться о своей душе, о спасении ближних (родственников, друзей). Вера во все большей степени становилась внутренним делом, внутренним выбором. В этом направлении развивались и протестантские конфессии, и посттридентский католицизм.
Исчезновение Ecclesia как единственно мыслимой формы существования общества вынудило искать новые обоснования социально-политическому единству. Еще в начале 60-х годов XVI в. подданным английской королевы и французского короля было предложено сплотиться вокруг монарха и помнить, что они являются не католиками или протестантами, а прежде всего англичанами и французами. Далеко не сразу, но этот принцип консолидации общества возобладал, и XVII в. оказался в целом благоприятным для абсолютистских концепций. Впрочем, король как центральная фигура мог быть заменен идеей верности «общему делу» — res publica.
Лучшие умы все чаще задавались задачей объяснить саму природу человеческого общества. Одним оно виделось иерархией социальных групп, наделенных общими чертами и обладавшими определенными привилегиями, другие представляли его в виде атомов, одинаковых индивидов, вступавших во взаимодействие. XVII в. вообще любил различные социальные классификации, то в виде расписания чинов — «табели о рангах», то в виде категорий налогоплательщиков («тариф капитации» Людовика XIV). Эти и другие классификации свидетельствовали о достижении нового уровня в развитии абстрактного социального мышления. При отнесении людей к той или иной социальной категории теперь важны были не конкретные, уникальные качества человека, а соответствие формальным критериям. Социальная структура обретала большую жесткость и однозначность. Если раньше велись долгие и безуспешные споры о том, благороден ли человек по крови или по добродетелям, то теперь дворянином мог считаться лишь тот, кто соответствовал четко определенному набору требований. Эту новую форму социального мышления ощутили на себе многие жертвы знаменитых «проверок дворянства», предпринятых Кольбером. Семьи, не обладавшие установленным доходом и не предъявившие документальных подтверждений своего статуса, теряли дворянские права.
Характерно, что поиски новых принципов социальной классификации совпадают по времени с расцветом жанра воинских уставов, рассматривавших армию как совокупность одинаковых взаимозаменяемых единиц, подчиненных общей дисциплине. Личные качества воина, его доблесть в расчет не брались. Точно так же не был важен ни конкретный вид товара, ни личность торговца или кредитора для утвердившейся в XVII в. формы переводного векселя, в котором фиксировался лишь номинал сделки и время погашения. Да и в научной картине мира, характерной для этого столетия, мир воспринимался состоящим из отдельных корпускул, единиц, которые были связаны друг с другом силами, поддающимися математическому измерению и подчиненными действию общих законов. В XVII в. общество начинали описывать в физических и математических категориях. Церковные и светские власти стремились все исчислить и подсчитать: множились переписи, кадастры, налоговые списки; в каждом приходе в обязательном порядке велись книги учета рождений, свадеб и смертей. Одним из результатов церковных реформ стало усиление контроля над жизнью народа в целом и каждого человека в частности.
Оборотной стороной нового стиля социального мышления стало, по выражению М. Фуко, «великое закрытие»: безумцы отделялись от «нормальных людей» и запирались в больницах тюремного типа; преступников, которых раньше держали под замком лишь до суда, а затем карали или миловали, теперь отделяли от общества, отправляя на каторгу или в тюрьму; нормальным виделось теперь содержание неимущих в работных домах; да и детей предлагалось отправлять в закрытые учебные заведения, подальше от мира взрослых. В правовом отношении усилился контроль над женщинами: произошло ограничение их имущественной самостоятельности, чаще действовало правило брать фамилию мужа в браке.
Укрепление социальных перегородок, всеобъемлющая регламентация общества были скорее идеалом и не препятствовали новым формам группировки людей, объединенных по различным основаниям. В это время появляются такие формы общения, как кружки и салоны, где люди разных сословий разговаривали на равных, создавая репутации и вырабатывая новые моды. Важную роль играла владелица салона, в некоторых из них женщины были не только гостеприимными хозяйками. Так, французские «прециозницы» способствовали оформлению особой культурной модели: утонченности чувств, изысканности языка, благородства интеллектуального общения, в котором женщины выступали, как минимум, наравне с мужчинами. Культуролог Н. Элиас говорил о «процессе цивилизации» или установлении «цивилизации нравов»: контроль над аффектами, хорошие манеры, в том числе и застольные, вежливое обращение, — нормы, установившиеся сначала при дворе, в XVII в. стали распространяться, захватывая все более широкие круги населения.
Новыми формами общения становятся кафе. Триумфальный и синхронный успех новых напитков, завезенных с трех разных континентов (кофе, чая, шоколада) диктовал новый тип человеческого общения — светские и деловые беседы. Вряд ли бы Э. Ллойд стал обладателем столь точной информации, если бы держал не кофейню, а портовый кабачок. За дымящимися чашками велись разговоры о делах и политике, шел обмен новостями. Здесь же читали газеты, а то и памфлеты на злободневные темы. Кафе, наряду с салонами, становились местом рождения публики — людей разного социального происхождения, но объединенных тем, что именно они вырабатывают общественное мнение. Еще одним таким местом стал театр.
Наряду с местами открытого неформального общения к концу XVII в. расцветают различного рода тайные общества. Союзы странствующих подмастерьев (компаньонажи) обрастают мистическими символами, которые были понятны лишь посвященным. Из союза каменщиков вырастают первые масонские ложи, объединявшие людей разных конфессий, мечтавших о переустройстве общества. Распространяются тайные учения розенкрейцеров; в один ряд с ними можно поставить и некоторые католические конгрегации.
Наиболее значимым результатом новых возможностей общения между людьми стало рождение института науки. Появляющиеся научные кружки, общества и академии объединяли людей разных сословий, наций и конфессий, заинтересованных в развитии науки, которая понималась теперь как приращение нового знания. Эти сообщества любознательных возникали спонтанно, но наиболее прозорливые политики спешили взять такие организации под свое покровительство. Отношение папского престола к науке ассоциируется у нас в основном с осуждением Галилея. Гораздо менее известно, что еще в 20-е годы XVII в. папа Урбан VIII некоторое время покровительствовал «Академии рысьеглазых» (Академии деи Линчеи), в 1630 г. великий герцог Тосканский открывает «Академию опытов» («экспериментов»). В 1660 г. появляется Лондонское королевское общество, а в 1666 г. Французская королевская академия наук. В 1700 г. создается Берлинская академия наук благодаря усилиям Лейбница, видевшего в академии наиболее перспективную форму организацию науки. Ему удалось убедить в этом Петра I.
К концу XVII в. европейское общество обрело так много новых черт, что более походило на Европу XIX в., чем на христианский мир XVI столетия.
Некоторые итоги
Итак, исчезли многие атрибуты Средневековья: пандемии, радикально влиявшие на демографические показатели (последняя из них поразила Европу в первой трети XVII в.), кочевые империи, преобладание конницы над пехотой, дал трещину принцип Ecclesia, кое-где началась трансформация института dominium, и хотя сеньории сохранялись в Европе, они приспосабливались к рыночному хозяйству.
Хотелось бы еще раз предостеречь от опасности «прогрессистских стереотипов» применительно к прошлому. Распространение нововведений не было триумфальным шествием. Казалось бы устаревшие галеры разгромили парусный маневренный шведский флот в битвах при Гренгаме и Гангуте. Не везде удавалось воспользоваться плодами «военной революции». «Войска иноземного строя» оказались ненужной роскошью в Сибири. Голландцы успешно действовали в Бразилии, пока им противостояли регулярные испанские части, привыкшие воевать по европейским правилам. Однако после восстановления независимости Португалии испанцы ушли, и португальские плантаторы начали партизанскую войну. Образцовую голландскую армию пришлось эвакуировать: «регулярно» воевать в сельве оказалось слишком дорого.
