К концу XVII в. европейское общество обрело так много новых черт, что более походило на Европу XIX в., чем на христианский мир XVI столетия.
Некоторые итоги
Итак, исчезли многие атрибуты Средневековья: пандемии, радикально влиявшие на демографические показатели (последняя из них поразила Европу в первой трети XVII в.), кочевые империи, преобладание конницы над пехотой, дал трещину принцип Ecclesia, кое-где началась трансформация института dominium, и хотя сеньории сохранялись в Европе, они приспосабливались к рыночному хозяйству.
Хотелось бы еще раз предостеречь от опасности «прогрессистских стереотипов» применительно к прошлому. Распространение нововведений не было триумфальным шествием. Казалось бы устаревшие галеры разгромили парусный маневренный шведский флот в битвах при Гренгаме и Гангуте. Не везде удавалось воспользоваться плодами «военной революции». «Войска иноземного строя» оказались ненужной роскошью в Сибири. Голландцы успешно действовали в Бразилии, пока им противостояли регулярные испанские части, привыкшие воевать по европейским правилам. Однако после восстановления независимости Португалии испанцы ушли, и португальские плантаторы начали партизанскую войну. Образцовую голландскую армию пришлось эвакуировать: «регулярно» воевать в сельве оказалось слишком дорого.
Распространение «белого человека» по планете могло наткнуться на серьезные препятствия. Стоило индейцам познакомиться с лошадьми и огнестрельным оружием, и они смогли надолго задержать европейцев. Таковы были арауканы Южной Америки и индейцы Североамериканских прерий. Сломить сопротивление тех и других удастся лишь во второй половине XIX в. Русские казаки, продвигаясь на Северо-Восток Евразии, так и не сумели завоевать чукчей.
Подобных примеров можно привести много, но следует отметить, что речь идет не о борьбе старого и нового. Так называемые традиционные народы переживали собственную и порой весьма радикальную трансформацию, так или иначе они оказались затронуты нововведениями, что вело к созданию их собственных «империй». Распространение новых культур могло радикально изменить условия существования древних народов. Так, например, появление кукурузы на Северном Кавказе, по мнению некоторых исследователей, способствовало стремительному росту численности адыгских племен.
Таким образом, трудно было отыскать на глобусе место, где население не сталкивалось бы с чем-то новым, ранее неслыханным. Это означало, что наступающие новые времена будут совсем не похожи на прошлые. По выражению немецкого философа Р. Козеллека, «горизонты ожидания» начинали расходиться «с полем опыта». Осознание этой истины интеллектуальной элитой приведет к вере в прогресс, что станет по-настоящему революционным переворотом в сознании. Но это уже будет эпоха Просвещения, которой посвящен следующий том нашего издания.
Заключение
Мир на рубеже XVIII столетия для читателя истории, да и для современника выглядит совершенно иным, чем в конце XV — начале XVI в. Разумеется, речь идет о взгляде образованного европейца, потому что китайцы, индусы и арабы подходили к историческому времени с другими мерками, но было бы неправильно целиком противопоставлять их европейским, поскольку идеи цикличности, преемственности и обновления получили распространение в разных культурных традициях. Однако предприимчивые и любознательные европейцы обзавелись к рассматриваемому моменту важнейшим инструментом освоения мира, которое к концу XVII в. радикально преобразило его картину — рационально-экспериментальным научным познанием. Сам образ Земного шара благодаря географическим открытиям стал совершенно другим и куда более отчетливым, но это же можно сказать и о небесных сферах, и о недрах земли, и о живой природе. Искусство и культура приобрели некоторую самостоятельность: если раньше духовность человека была связана с его конфессией, то теперь появился новый способ примириться с несовершенством мира — через искусство, новое понимание культурных ценностей — как нечто непреходящее, достойное сохранения в обители муз (музее). Свой вклад в эту сокровищницу внесли и великие творцы XVI–XVII вв. Микеланджело, Рембрандт, Эразм, Паскаль, Ньютон и многие другие, о ком говорилось в этом томе.
География, экономика, демография подверглись изменениям. Человеческий мир оказался гораздо плотнее заселен, число его обитателей выросло. На карте появились новые страны и народы, даже новые континенты. Европейцы столкнулись с совершенно непохожими на них цивилизациями в Америке, Африке и Азии. Конечно, культурные и другие связи и взаимовлияние существовали до этого, но именно с конца XV в. начался грандиозный всемирно-исторический эксперимент, когда европейские в широком смысле технологии стали прививаться на чужую почву и дали там часто неожиданные всходы — это наиболее заметная сторона процесса, но и «технологии» жизни других стран и континентов не столь явно, но, может быть, не менее сильно повлияли на судьбы Европы.
Началось противоборство нивелирующего рынка, стандартизирующей машинной индустрии и самобытности традиционных укладов. Прежде вектор безудержного роста, заложенный в живой природе, сдерживался недостатком ресурсов, эпидемиями, малочисленностью населения, затрудненностью контактов, но теперь развитие технологий и наук смело многие барьеры. Возникла потребность в новых видах ресурсов, новых рынках и новой рабочей силе. В рамках складывающегося мирового рынка усилилась специализация регионов, одни страны превращались в поставщиков сырья, другие — технологий.
Если даже воздержаться от употребления расплывчатых терминов «буржуазия» и «капитализм», нельзя не заметить, что в эту эпоху на историческую арену выходят новые социальные лица, разночинцы, не вписывающиеся целиком в старые общественные схемы, действительно обязанные своим появлением городской среде, но изменившие при этом все бытование социума. Рынок наемной рабочей силы пополняется за счет притока крестьян из деревни. Возникают банки, финансовый капитал, национальные и международные рынки; можно сказать, что возникает «производство», потому что производство в узком смысле, в смысле Нового времени, означает деятельность, направленную, как это ни парадоксально, не на создание ценностей, а на извлечение прибыли.
Об этом времени говорят как об эпохе революций, хотя это не было его исключительной чертой — ведь промышленная революция началась позднее, Научная революция не дала еще существенных и материальных плодов, «информационная революция» случилась лишь в конце XX в. Можно говорить о революции книгопечатания, которая привела к тиражированию знаний в невиданных ранее масштабах, о транспортной революции — переходе к океаническим плаваниям, о «пищевой революции», связанной с распространением новых сельскохозяйственных культур. «Революция цен» привела к устойчивой дороговизне в XVI в. Отдельные изобретения, нашедшие свое применение в эту эпоху: компас, порох, печатный станок — вошли в употребление благодаря переменам в умонастроении. Военная революция началась гораздо раньше и, похоже, никак не закончится до сих пор. Религиозные и политические революции действительно происходили в это время, хотя о терминах историки продолжают спорить.
Важнейшие религиозные перемены произошли в Европе: религиозно-политическое движение Реформации разделило ее в основном по оси Север-Юг, раскола не миновала и Православная церковь в России. В Азии конкурируют между собой сторонники разных течений ислама — шииты, сунниты, махдисты; в Индии насаждаемый завоевателями ислам соперничает с традиционными верами и новыми сектами (сикхами), а на Дальнем Востоке неоконфуцианство, государственная религия в Китае и в Корее — с разнообразными формами буддизма и даосизмом. Благодаря путешествиям и колониальным захватам, а также деятельности миссионеров христианство получило шанс широко раздвинуть свои границы и приступило к новой евангелизации мира, но затем натолкнулось на реакцию отторжения в таких странах, как Китай и Япония.
В политической области переосмысление и индивидуализация отношений человека с Богом сопровождались размежеванием церквей и государства, переоценкой роли и сущности власти в целом. Конфессии традиционно были связаны с этносами, составляя духовное святилище и основу этнических и цивилизационных идентификаций; в процессе так называемой «конфессионализации» вероисповедные ценности уступили место национальным и перестали быть главным поводом и оправданием для кровопролитных войн (что не отменило самих войн). Государство с его надличностным «интересом» сделалось самоцелью и начало служить самому себе, находя оправдание в получающих с этого времени распространение теориях народного суверенитета. Если абсолютному монарху приписывалась фраза: «Государство — это я», то с неменьшим правом можно было утверждать, что король — не что иное как государство, потому что личность правителя окончательно отделилась от концепта власти и государь стал лишь одним из важнейших винтиков бюрократической машины.
