Так, мол, и так, сказать ему, давайте объединимся на время визита, забудем споры, речь идет о жизнях августейших особ, пусть все личное отойдет на второй план, сочтемся славою, в конце-то концов; нет, после тяжелого раздумья возразил себе Трусевич, такого рода беседа не для полковника, только посмеется, поняв мой страх.
Лишь под утро нашел выход из положения; разбудил столыпинского дружка, товарища министра Макарова, и сказал:
- Департаменту удалось захватить боевика-максималиста, Александр Александрович... Это очень тревожно. На допросе субъект молчит... Но поскольку гроза бомбистов Александр Васильевич Герасимов привез с собою коронную агентуру, просил бы вас подписать приказ - вот он, извольте ознакомиться, что именно на него, учитывая его богатейший опыт, с сего часа возлагается наблюдение за в с е м и преступными элементами в Ревеле, а не только за эсерами. Думаю, если он возьмет в свои руки наблюдение и за максималистами и за анархистами, мы можем быть спокойны за исход августейшей встречи.
Прочитав приказ, присланный с нарочным в пять часов утра, Герасимов снова вернулся в постель и, выкурив папиросу, с тянущей яростью захотел сплюнуть на пушистый ковер хорезмской работы.
Как ужи выскользнули, подумал он о Трусевиче и Макарове; а ведь я один, Азеф-то уехал, - никаких претензий, он свое дело сделал, эсеровские боевики остались в столице, Карпович не в счет, он получил инструкцию самому ничего не предпринимать, ждать команды. А максималисты здесь, "Антон" этот самый. Готовит а к т на воде. Господи, господи, вот ужас-то!
Герасимов выкурил еще одну сигарету, потом поднялся, сбросил халат, принял холодный душ и отправился в триста седьмой номер, где разместился его штаб, работавший круглосуточно.
Дежурил полковник Глазов, по счастью.
- Глеб Витальевич, - голос Герасимова был сух и требователен, - немедленно свяжитесь с командованием флота и передайте указание: перед торжественным построением экипажей обыскивать каждого, включая офицеров, на предмет обнаружения оружия.
Глазов склонил голову, поинтересовался:
- Это чье указание?
Ох, какая умница, ликующе, с облегчением подумал Герасимов.
- Не почтите за труд позвонить Максимилиану Ивановичу Трусевичу и предупредите его, что проект приказа отправлен ему с нарочным. Печатать умеете?
- Конечно.
...Трусевич, выслушав Глазова, спросил:
- А где Герасимов?
- Александр Васильевич выехал в город.
- Вот тогда вы его дождитесь и скажите, что я такой приказ не подпишу. Ему поручено дело, ему и подписывать все приказы.
- Ваше превосходительство, - ответил Глазов, - господин Герасимов объяснил мне, отчего он обременяет вас этой просьбой: его указание - полковника по чину - не может быть отправлено адмиралу. Тот не станет брать во внимание предписание полковника...
Герасимов, напряженно слушая разговор, не сдержал затаенной улыбки; сердце в груди ухало, кончики пальцев покалывало иголочками, ныло сердце.
Трусевич долго молчал, потом поинтересовался:
- А я с кем говорю-то?
- Полковник Глазов, Глеб Витальевич, ваше превосходительство...
- Ах, это вы... Что ж, передайте Александру Васильевичу, когда он вернется, чтоб снесся со мною. Пусть он мне этот приказ направит. С развернутым объяснением, а то как-то неловко получается: ему оказана честь, доверен самый боевой участок работы, а я за него, видите ли, подписываю приказы, несолидно...
Герасимов поглядел на часы: семь минут шестого. В десять должен прибыть английский король. В восемь все чины полиции и охраны будут в гавани; цейтнот.
- Вы прекрасно с ним говорили, Глеб Витальевич, - сказал Герасимов. - Если все кончится благополучно и коли охране выделят несколько Владимиров или Анн, вы будете первым в числе награжденных,
- Сердечно благодарю, Александр Васильевич... Мне очень приятно работать под вашим руководством. Я учусь у вас смелости. Увы, сам-то я лишен одного из ее компонентов - дерзости, способности принимать волевые решения. Я и впредь готов быть полезен вам всем, чем могу.
- Спасибо. Итак, за работу... Я продиктую приказ...
...Через семь минут, запечатав два конверта - один товарищу министра внутренних дел Макарову, а второй Трусевичу, - приказы были отправлены адресатам с нарочным.
После этого Герасимов позвонил товарищу министра Макарову и, сдержанно извинившись за ранний звонок, сказал:
- Александр Александрович, сейчас вы получите приказ, который я не имею права подписывать, - только генеральский чин. Ознакомившись, вы поймете, отчего в этом возникла необходимость. В случае, если Максимилиан Иванович откажется поставить свое факсимиле, я сейчас же пишу рапорт об отставке: без такого рода приказа я не могу гарантировать благополучный исход известной вам встречи. Приказ должен уйти в штаб флота незамедлительно.
- А что, собственно, случилось? - спросил Макаров, с трудом сдерживая зевоту, - засыпал обычно поздно, вставал к полудню.
- Случилось то, - ответил Герасимов, - что бомбисты, которыми занимался Максимилиан Иванович, могут учинить ужас не на суше, а именно на кораблях. Если обыски всех членов экипажей - перед построением, никак не раньше, - не будут проведены, я умываю руки. И шифрограмму такого рода передам Петру Аркадьевичу немедленно.
- Хорошо, я снесусь с Петром Аркадьевичем, обсудим все толком.
- У нас нет времени на обсуждение, поймите! Через полтора часа нам всем нужно быть в гавани! Позвольте мне потревожить вас повторным звонком, и если приказ не будет отправлен во флот, я немедленно пишу рапорт об отставке.
- Но вы понимаете, что такой приказ может вызвать трения с флотом? Здесь собраны гвардейские экипажи, командиры знакомы с известным вам лицом, все они отвечают за матросов и офицеров, возможен скандал, Александр Васильевич.
Слава богу, подумал Герасимов, этот хоть называет вещи своими именами... Пусть думает. Я свое сказал.
Через пятнадцать минут отзвонил Трусевич.
- Как славно, что вы уже вернулись, милый Александр Васильевич, - сказал он своим вибрирующим, актерским голосом; говорил сейчас так, будто бы самому себе сопротивлялся, слова выдавливал, обсматривая каждое со стороны, как бомбу какую, - Мы тут с Александром Александровичем посовещались по поводу вашего документа... Разумно, в высшей степени разумно... И порешили так: вы приказ подписываете, а - в свою очередь - Александр Александрович, как товарищ министра, присовокупит личное письмо адмиралу. По-моему, это прекрасный выход из того положения, которое рождено нашим неповоротливым протоколом...
- Неповоротливый протокол утвержден его величеством, - отрезал Герасимов. - Я его нарушать не намерен.
Когда корабль "Альберт и Виктория" входил в гавань, все с ужасом заметили, как на передней мачте лихорадочно-быстро засигналили флажками.
Трусевич, наблюдавший за церемонией прибытия из штабного помещения в гавани, ощутил пустоту в поддыхе и стремглав бросился к телефонному аппарату, чтобы срочно продиктовать свой приказ о необходимости обыска всего флотского экипажа; неважно, что опоздал, важно, что останется документ; Герасимов в штаб не пришел, однако наблюдал в бинокль за всем, что там происходило; поведение Трусевича раскусил сразу же; посмотрел на часы, позвонил телефонной барышне, с которой познакомился загодя, и попросил отметить время, когда во флот был отправлен - причем открытым текстом, всем на позор - приказ за подписью директора департамента полиции.
Только после этого перевел окуляры на а н г л и ч а н и н а. Глазов, сопровождавший его, мягко улыбнулся: - Все в порядке, Александр Васильевич, это не тревога, отнюдь; британцы сигналят срочно прислать на борт портного, чтобы подогнать английскому королю русский мундир полковника Киевского драгунского полка; в Лондоне, видать, не примерил; тесен, боится выглядеть смешным...
Покушение на фрегате не состоялось из-за того, что высшие офицеры лично обыскивали перед построением матросов, юнг и мичманов; Трусевич вернулся в Петербург и, получив внеочередную награду (канитель со сбором подписей прошла до странного быстро), позвонил бывшему директору департамента полиции Алексею Александровичу Лопухину и договорился о встрече; "если согласитесь пообедать со мною, буду сердечно рад".
Поскольку оба служили в девятисотом году прокурорами Петербургского суда и знакомы были с тех еще лет, Лопухин на встречу согласился, хотя не без колебаний, ибо Трепов, обвинив его в пособничестве убийству великого князя Сергея в Москве, понудил подать в отставку, грозя - если добром не согласится - позорным увольнением. И это несмотря на то, что Алексей Александрович слыл дворянином одного из самых древних русских родов (Евдокия Лопухина была царицей всея Руси, несчастной женой Петра); потом только, начав в девятьсот шестом работать одним из председателей крупного Соединенного банка, понял, что Трепов торопился его убрать из департамента, опасаясь прихода Столыпина, с которым Лопухина связывали отношения тесного дружества еще с детских лет; вперед смотрел несостоявшийся диктатор, себе берег место премьера, хотел свою команду собрать, да переторопился, сердце надорвал, туда ему и дорога, не интригуй!
