И он закричал, зовя мальчика, и, кроме свиста ветра, не получил, конечно, никакого ответа. Тогда он побежал куда-то — побежал не ведая куда, так как уже забыл, откуда пригнал его ветер, и понял, что бежит совсем не в ту сторону, в какую следовало бы, только через несколько минут, когда смог преодолеть уже не одну сотню метров. Тогда бешено, стремительно стал оглядываться по сторонам, из всех сил закричал, но ветер взвыл еще громче его вопля, словно бы насмехаясь над ним. Теперь он бросился по старым следам, но вскоре сбился, так как следы стремительно заносило снегом…
А снега становилось все больше и больше: он уже утопал в его перине грудью, он уже прорывался через него, разрывая руками, он крутился в нем, еще рвался куда-то, но уже без всякого порядка, выбиваясь из сил, выплевывая этот снег изо рта, ничего, кроме этого снега не ведя.
— Да что же это, что же это?! Жив ли я, или уже в преисподнюю попал?!..
И вновь он стал звать Нэдию, и звал так до тех пор, пока совсем из сил не выбился… Тогда он перевернулся на спину, и смотрел на что-то, нависшее над ним низко-низко, снегом в него мечущее.
— Сейчас глаза закроются, и мне будет так же хорошо, как младенцу в теплой кроватке… Нет! — не будет мне хорошо — на душе то как тяжело, больно… Не убежать от этой боли… Нэдия! Нэдия! Умираю! Сейчас уж под снег уйду!.. Спаси! Плохо то мне как!..
Тогда он стал выкрикивать стихи, веруя, что стихи то она должна услышать:
— Сердца людские, словно клети железные,А кто в тех клетях? Птицы ль небесные,Звери жестокие, гады ползучие,Или мечты неземные, летучие?
А в сердце младенца — лишь ласковый свет,А звери приходят с течением лет;И свет, погребенный в железную клеть,Так часто до смерти принужден терпеть!
Нэдия выбежавшая из дому, как только началась бойня, не разбирала, куда она бежит, да и, право — невозможно, среди этой бури было увидеть хоть что-то. Гонимая ветром, пробежала она метров двадцать, пала в снег, потом, когда поднялась, прошла еще несколько шагов, тогда же поняла, что Альфонсо нет рядом — стала вспоминать, почему она бросилась бежать и вспомнить то уж не могла, понимала только, что его нет поблизости, и это было мучительно ей больно. Стала она звать его — кричала из всех сил, потом закашлялась, бросилась в одну сторону, в другую, и не понимала, что она здесь делает, и что это за место такое: голова кружилась, ноги подкашивались, а она все бежала куда-то, вместе со снежинками, вновь падала, вновь поднималась, и понимала только одно: ее любимого нет с нею — все остальное было кошмаром…
И вновь она его звала по имени, вновь падала, а, когда поднималась, вновь бежала, не ведая куда, и казалось ей только, что все мирозданье заполнилось этой мучительной круговертью. Но вот она выбилась из сил, повалилась в снег — она дрожала от холода, от этого пронизывающего ветра — вот выставила руку вперед, вот подтянулась — еще подтянулась; задрожала вся, зарыдала, проклиная свою слабость. Вот тут то и услышала его голос, принесенный ветром — и тогда то нашла она силы подтягиваться, цепляясь замерзающими руками за снег, вновь и вновь. Она пробивалась через несущийся на нее ветер, и понимала, что, как только он прекратит петь, так и потеряет она этот маяк, а потому и молила она — в душе молила, потому что уж сил кричать не было, потому что горло охрипло: «Ты только не останавливайся, ты только пой… или говори что-нибудь…». Но, все-таки, он прекратил петь, когда она еще была далеко от него — ведь ветер так далеко разносит слова…
Нэдия вскрикнула в отчаянии, сердце ее забилось прерывисто, и она знала, что, либо через какое-то время она прижмется к нему губами — либо сердце ее совсем остановится — тогда она и позабыла, что любой, даже и самый сильный крик будет снесен этим беспрерывным, плотной стеною несущимся ветром — зашептала со страстью, и, ведь, что он слышит ее. Зашептала она одно из тех стихотворений, которое выучила в крепости, вместе с Альфонсо — перед началом очередной их бури:
— Иду ли среди скал холодных,Или шумливой, чуждой мне толпы;Я как среди видений мертво-сонных,Средь призраков несу свои стопы.
То, вдруг мне в сердце жалобно вопьется,Понятие: «Ведь не живу я вовсе без тебя!То, просто пустота движений вихрями несется;Живем мы лишь, когда горим, в творении любя»
И вот, оставив позади сцепленье образов гнетущих,Я пред тобой, я в пламени и чувствами творю;И я в саду, среди цветов и вечных, и цветущих,Я пред тобой, как пред святыней, потупив взгляд, горю.
Быть может, мы в своих любимых,Лишь видим отблеск той, грядущей красоты,А в этих чувствах, в нежности творимых,Рождаемся из мира тлена, из гнетущей пустоты…
Она так и не узнала, что ни одного из этих слов так и не услышал Альфонсо, однако, когда сама проговорила последние слова, то коснулась его руки, тогда уж одним рывком подтянулась, и вот оказалась уже над ним, вот прижалась в поцелуе, но тут же и вспомнила, во что ее собственные губы застонала, но, все-таки, не смогла от этого долгожданного поцелуя отказаться: мучительно стонала, но все целовала и целовала ее.
Альфонсо замерзал, сердце отчаялось, сердце изнылось, и он видел перед собою какой-то нескончаемый мрак — и было ему жутко, и… С какой же радостью принял он этот поцелуй! С каким же пристальным вниманием вглядывался он в очи ее!.. Вот, рывком поднялся, вот обхватил ее за плечи, вот приблизился к лицу, и с жадностью стал вглядываться в ее губы — он все рыдал, морщины покрывали ее лицо темной, плотной сетью — а он все вглядывался, стонал от боли, но, все-таки, продолжал вглядываться…
— Их еще больше… этих мертвенных морщинок… Сколько тебе дано?
— Десять дней… — прошептала она, и он бы не услышал, если бы ушами к самым ее губам не прижался.
— Но на десятый день ты будешь уже, как та ведьма! Нет — ты прости, прости — я не должен был этого говорить!.. Но, ты знай… Ты знай, что я не смогу этого принять!.. Да — я не смогу принять твоей смерти!.. То есть, что я говорю — я не понимаю, как это может быть, что сейчас вот я тебя обнимаю, а потом то тебя не будет! Ты объясни, как такое может быть?!.. Нет — ты ничего не объясняй, и прости ты меня за эту вспышку гневную. Ведь — это вспышка гнева? Прости-прости, только не вырывайся от меня; ты вот только дай мне совсем немного времени, и я обязательно: слышишь ты — обязательно что-нибудь придумаю! Вот я сейчас говорю со страстью, но так же со страстью и придумываю; ведь, перед человеком, ежели он только очень захочет, нет ничего невозможного… слышишь, и вот я, может грубо скажу — но, либо я сдохну, как тварь никчемная, либо найду способ, как тебя от этого проклятья избавить!.. И я клянусь — слышишь ты клянусь, что никогда тебе больше не причиню боль — я люблю тебя страстно… И ты будешь жить!..
Когда он клялся, что никогда больше не причинит ей боль, то, действительно, в эту клятву верил; но вот стал проговаривать стихи:
То вихрь пламени могучий,В душе моей любовь взовьет.То голос памяти певучий,Мне сердце страстью обожжет.
То, сам не свой, бегу к тебе я,То от тебя — ты предо мной;Всегда, всегда звезда святая —Всегда в мечтах, всегда с тобой.
То болью вспыхнет расставанье,То страстные лучи-слова…Все это лишь одни исканья,Хоть и в сединах голова.
Здесь Нэдия даже и позабыла то, что сама несколькими минутами раньше стихи подобные этим выкрикивала. Но ей привиделся в стихах Альфонсо некий упрек, то, что она лишь какая-то крупица в его поисках — эти стихи стали для нее как бы пощечиной; и вот она отдернулась в сторону — но тут же с болью, из всех сил вцепилась в него, стала рвать — и, были бы у нее силы, так, действительно, и разорвала бы его в клочья — столь велика, в эти мгновенья была ее ярость. Ведь — он же, кого она с такой силой любила — он этими своими строками как бы предал и все их чувства, и клятву…
Да — это было безумием; но — это не была, ведь, какая-то простая глупость, они, ведь, на краю смерти были. И на краю смерти, замерзающие, но призревшие боль физическую, вообще Все телесное, они только и чувствовали, что эти ураганы страсти, которые раздирали их тела. При силе их страсти, невыносимо было некое недопонимание — они-то хотели выразить безмерно большее, чем можно выразить словами, поцелуями, страстными взглядами и прочим.
Любовь и ненависть… У Альфонсо была могучая воля, и он мог выдержать любые муки телесные — сдержать данное слово; но эти то вихри, в его душе бушующие — они испепеляли разум, именно из-за них клятва его уже ничего не значила, и он испытывал ненависть к Нэдии — ненависть несказанную, как к самому злейшему своему врагу; вот он схватил ее за плечи, вот, что было сил сжал их, стал выкрикивать какие-то яростные слова: и выкрикивал то все совершенно без всякого порядка — просто злые чувства, по отношению к той, которая должна была бы любить его, а сама выплеснула ненависть.
