И все это кончилось... ничем. Ни одно из перечисленных дел не дошло даже до суда. Во-первых, комиссия Батюшина осуществляла только дознание. А дальше дела передавались органам гражданской юстиции, которые контрразведчиков презирали как "солдафонов" и считали чуть ли не долгом чести указать им на "отсутствие законодательной базы". И доказательства, десятой доли которых во Франции хватило бы для смертного приговора, в России оказывались недостаточными. Перевод денег и продажа продовольствия в нейтральные страны преступлением не являлись - а куда пошло оттуда, попробуй, проследи! Оперативную информацию, полученную от агентуры или от расколовшихся арестованных, прокуратура и судебные следователи доказательствами не признавали. Впрочем, хватало и строгих доказательств по делам сахарозаводчиков и банкиров были изъяты целые вагоны уличающих их документов. Но в том-то и дело, что вагоны. Их изучать надо, кропотливо цифры сопоставлять, это не явное "вынь да положь".
А тем временем на комиссию подняла вой вся общественность! В принципе она успела зацепить лишь "краешек", второстепенных деятелей. За Рубинштейном остался в тени банкир Манус, распределявший германские субсидии. За Бабушкиным, Геппером и Добрым - куда более крупные тузы сахарной промышленности Бобринский, Цейтлин, Бродский. Но возник эффект растревоженного осиного гнезда, И как ни парадоксально, все "обиженные" оказались одновременно связаны и с распутинскими кругами, и с либералами, ненавидевшими Распутина. Давление пошло со всех сторон. Секретарь "старца" Симанович писал: "Я должен был добиться прекращения дела Рубинштейна, так как оно для еврейского дела могло оказаться вредным". А либералы обвиняли комиссию Батюшина в "беззакониях", обыски и изъятия документов трактовались как разгул реакции и общенациональные трагедии. Иностранцы снова подняли шум о "русском антисемитизме". Оставшиеся на свободе сахарозаводчики прозрачно намекали, что такие действия вообще развалят сахарную промышленность, а банкиры - что ссориться с их кастой для России сейчас ох как нежелательно. И царь повелел закрыть все дела. Накладывал резолюции: "Дело сахарозаводчиков прекратить, водворить их на места жительства, где усердною работою на пользу Родине пусть искупают свою вину, ежели таковая за ними и была". Чем, кстати, опять ударил сам по себе - ведь связи с немцами Рубинштейна и других деятелей были известны и иностранцам. Вот и еще повод для подозрений - царь покрывает изменников.
А саму комиссию Батюшина уж постарались смешать с грязью. Ее противники были людьми состоятельными, журналистам платили щедро. И адвокатам тоже - вплоть до возбуждения встречных исков о "незаконных" арестах и обысках. Но Батюшина защищал Алексеев, подтверждал личными письмами, что действия осуществляются по его приказам (вот, кстати, еще одна причина, по которой в истории оклеветали самого Алексеева). И все же среди честных и добросовестных служак нашли слабое звено - некоего Манасевича-Мануйлова (к тому же бывшего в комиссии представителем ненавистного Штюрмера!), и при проверке очередного банка спровоцировали взять "отступного". Мечеными купюрами. И тут же распространили компромат на всю комиссию - мол, просто вымогательством занимаются! А когда Алексеев заболел, группу Батюшина заклевали окончательно.
В целом же получалось так, что тогдашние либералы (как, увы, и нынешние), выступая на словах за "правовое государство", как-то не применяли этого понятия к самим себе, и едва обвинение касалось кого-то из их среды, дело мгновенно объявлялось "политическим" и "спровоцированным", невзирая ни на какое право и ни на какие законы. Сознавали ли они сами гибельность разрушения тыла? Вполне. Гучков, например, даже пытался в этом вопросе заполучить в союзники Алексеева. Хотя, может быть, просто хотел дискредитировать его вместе с его проектом диктатуры в глазах царя. В конце августа он направил генералу письмо, указывая, что "власть гниет на корню". Чем поставил Алексеева в очень щекотливое положение. На письмо он, естественно, не ответил, но и закладывать счел для себя неудобным. А Гучков, между тем, растиражировал свое "письмо к генералу Алексееву", так и озаглавленное, во множестве копий. Конечно, дошло и до царя - к счастью, сумевшего понять, в чем дело.
Хотя в письме говорились и вещи совершенно правильные - что "гниющий тыл грозит доблестному фронту" и страну может ожидать "пожар, размеры которого трудно представить". Но, к сожалению, Гучков и ему подобные так никогда и не поняли, что "бактериями", вызывающими это гниение, в первую очередь являются они сами. И говоря о пожаре, считали вполне нормальным "баловаться спичками". В этом смысле представляется показательным диалог, произошедший во время приезда французской делегации. Когда социалист Тома заявил "реакционеру" Штюрмеру, что нужно навести порядок и милитаризовать рабочих, тот ужаснулся: "Милитаризовать наших рабочих! Да в таком случае вся Дума поднялась бы против нас!" Да, действовали вот такие цепочки парадоксов - либералы не давали навести порядок в тылу и сами же обрушивались за беспорядок на царя и правительство. А иностранцы, прекрасно сознающие необходимость наведения порядка, поддерживали и поощряли не правительство, а Думу. Поскольку полагали, что после "демократических реформ" Россия станет для них более надежным и "эффективным" (читай послушным) союзником. Что по сути было столь же глупо, как надежды на "решающий вклад" Румынии.
Но оппозиции подыгрывали и противники. Немцы хорошо знали о конъюнктуре в русских верхах и старались замарать любые фигуры еще до их назначения на важные посты. Взять такую историю - Гучков берется сопровождать вдову ген. Самсонова в Пруссию за телом мужа. А там один из лейтенантов ему улыбается - мол, вы меня не узнаете? Я до войны в вашей стране был разведчиком, служил в полиции, в охране Распутина. А фамилия моя - Штюрмер. Да, родственник... Но только вы, пожалуйста, никому! Рассчитывать, что такой человек, как Гучков, сохранит тайну, было бы, пожалуй, сверхнаивно. Да ведь на это и не рассчитывали. Но если этот случай мог придумать и сам Гучков, то известен другой. В июле парламентская делегация возвращалась из Англии, и в Стокгольме к ее руководителю Протопопову заявляется первый секретарь германского посольства поболтать о сепаратном мире. В государственных структурах Протопопов был еще ноль без палочки, и надеяться, будто представитель проантантовского "прогрессивного блока" окажет какое-то содействие или хотя бы сможет стать передаточным звеном в этом вопросе, было смешно. Протопопов и дал немцу от ворот поворот. Но история попала в газеты - конечно, не через Протопопова. А в сентябре, когда он возглавил министерство, и вспомнилась. А точно ли сказал "нет"? А может, потому и назначили, что не сказал?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
