Утро над Обдоньем вставало в такой тонко выпряденной тишине, что каждый звук, даже нерезкий, рвал ее и будил отголоски. В степи властвовали одни жаворонки да перепела, но в смежных хуторах стоял тот неумолчный негромкий роковитый шум, который обычно сопровождает передвижения крупных войсковых частей. Гремели на выбоинах колеса орудий и зарядных ящиков, возле колодцев ржали кони, согласно, глухо и мягко гоцали шаги проходивших пластунских сотен, погромыхивали брички и хода обывательских подвод, подвозящих к линии фронта боеприпасы и снаряжение; возле походных кухонь сладко пахло разопревшим пшеном, мясным кондёром, сдобренным лавровым листом, и свежеиспеченным хлебом.
Под самой Усть-Медведицкой трещала частая ружейная перестрелка, лениво и звучно бухали редкие орудийные выстрелы. Бой только что начинался.
Генерал Фицхелауров завтракал, когда немолодой, потасканного вида адъютант доложил:
– Командир Первой повстанческой дивизии Мелехов и начальник штаба дивизии Копылов.
– Проси в мою комнату. – Фицхелауров большой жилистой рукой отодвинул тарелку, заваленную яичной скорлупой, не спеша выпил стакан парного молока и, аккуратно сложив салфетку, встал из-за стола.
Саженного роста, старчески грузный и рыхлый, он казался неправдоподобно большим в этой крохотной казачьей горенке с покосившимися притолоками дверей и подслеповатыми окошками. На ходу поправляя стоячий воротник безупречно сшитого мундира, гулко кашляя, генерал прошел в соседнюю комнату, коротко поклонился вставшим Копылову и Григорию и, не подавая руки, жестом пригласил их к столу.
Придерживая шашку, Григорий осторожно присел на краешек табурета, искоса глянул на Копылова.
Фицхелауров тяжело опустился на хрустнувший под ним венский стул, согнул голенастые ноги, положив на колени крупные кисти рук, густым низким басом заговорил:
– Я пригласил вас, господа офицеры, для того, чтобы согласовать кое-какие вопросы… Повстанческая партизанщина кончилась! Ваши части перестают существовать как самостоятельное целое, да целым они, по сути, и не были. Фикция. Они вливаются в Донскую армию. Мы переходим в планомерное наступление, пора все это осознать и безоговорочно подчиняться приказам высшего командования. Почему, извольте ответить, вчера ваш пехотный полк не поддержал наступление штурмового батальона? Почему полк отказался идти в атаку, несмотря на мое приказание? Кто командир вашей так называемой дивизии?
– Я, – негромко ответил Григорий.
– Потрудитесь ответить на вопрос!
– Я только вчера прибыл в дивизию.
– Где вы изволили быть?
– Заезжал домой.
– Командир дивизии во время боевых операций изволит гостить дома! В дивизии – бардак! Распущенность! Безобразие! – Генеральский бас все громче грохотал в тесной комнатушке; за дверями уже ходили на цыпочках и шептались, пересмеиваясь, адъютанты; щеки Копылова все больше и больше бледнели, а Григорий, глядя на побагровевшее лицо генерала, на его сжатые отечные кулаки, чувствовал, как и в нем самом просыпается неудержимая ярость.
Фицхелауров с неожиданной легкостью вскочил, – ухватясь за спинку стула, кричал:
– У вас не воинская часть, а красногвардейский сброд!.. Отребье, а не казаки! Вам, господин Мелехов, не дивизией командовать, а денщиком служить!.. Сапоги чистить! Слышите вы?! Почему не был выполнен приказ?! Митинга не провели? Не обсудили? Зарубите себе на носу: здесь вам не товарищи и большевицких порядков мы не позволим заводить!.. Не позволим!..
– Я попрошу вас не орать на меня! – глухо сказал Григорий и встал, отодвинув ногой табурет.
– Что вы сказали?! – перегнувшись через стол, задыхаясь от волнения, прохрипел Фицхелауров.
– Прошу на меня не орать! – громче повторил Григорий. – Вы вызвали нас для того, чтобы решать… – На секунду смолк, опустил глаза и, не отрывая взгляда от рук Фицхелаурова, сбавил голос почти до шепота: – Ежли вы, ваше превосходительство, спробуете тронуть меня хоть пальцем – зарублю на месте!
В комнате стало так тихо, что отчетливо слышалось прерывистое дыхание Фицхелаурова. С минуту стояла тишина. Чуть скрипнула дверь. В щелку заглянул испуганный адъютант. Дверь так же осторожно закрылась. Григорий стоял, не снимая руки с эфеса шашки. У Копылова мелко дрожали колени, взгляд его блуждал где-то по стене. Фицхелауров тяжело опустился на стул, старчески покряхтел, буркнул:
– Хорошенькое дело! – И уже совсем спокойно, но не глядя на Григория: – Садитесь. Погорячились, и хватит. Теперь извольте слушать: приказываю вам немедленно перебросить все конные части… Да садитесь же!..
Григорий присел, рукавом вытер обильный пот, внезапно проступивший на лице.
– …Так вот, все конные части немедленно перебросьте на юго-восточный участок и тотчас же идите в наступление. Правым флангом вы будете соприкасаться со вторым батальоном войскового старшины Чумакова…
– Дивизию я туда не поведу, – устало проговорил Григорий и полез в карман шаровар за платком. Кружевной Натальиной утиркой еще раз вытер пот со лба, повторил: – Дивизию туда не поведу.
– Это почему?
– Перегруппировка займет много времени…
– Это вас не касается. За исход операции отвечаю я.
– Нет, касается, и отвечаете не только вы…
– Вы отказываетесь выполнить мое приказание? – с видимым усилием сдерживая себя, хрипло спросил Фицхелауров.
– Да.
– В таком случае потрудитесь сейчас же сдать командование дивизией! Теперь мне понятно, почему не был выполнен мой вчерашний приказ…
– Это уж как вам угодно, только дивизию я не сдам.
– Как прикажете вас понимать?
– А так, как я сказал. – Григорий чуть заметно улыбнулся.
– Я вас отстраняю от командования! – Фицхелауров повысил голос, и тотчас же Григорий встал.
– Я вам не подчиняюсь, ваше превосходительство!
– А вы, вообще-то, кому-нибудь подчиняетесь?
– Да, командующему повстанческими силами Кудинову подчиняюсь. А от вас мне все это даже удивительно слухать… Пока мы с вами на равных правах. Вы командуете дивизией, и я тоже. И пока вы на меня не шумите… Вот как только переведут меня в сотенные командиры, тогда – пожалуйста. Но драться… – Григорий поднял грязный указательный палец и, одновременно и улыбаясь и бешено сверкая глазами, закончил: –…драться и тогда не дам!
Фицхелауров встал, поправил душивший его воротник, с полупоклоном сказал:
– Нам больше не о чем разговаривать. Действуйте как хотите. О вашем поведении я немедленно сообщу в штаб армии, и, смею вас уверить, результаты не замедлят сказаться. Военно-полевой суд у нас пока действует безотказно.
Григорий, не обращая внимания на отчаянные взгляды Копылова, нахлобучил фуражку, пошел к дверям. На пороге он остановился, сказал:
– Вы сообчайте, куда следует, но меня не пужайте, я не из полохливых… И пока не трожьте меня. – Подумал и добавил: – А то боюсь, как бы вас мои казаки не потрепали… – Пинком отворил дверь, гремя шашкой, размашисто зашагал в сенцы.
На крыльце его догнал взволнованный Копылов.
– Ты с ума сошел, Пантелеевич! – шепнул он, в отчаянии сжимая руки.
– Коней! – зычно крикнул Григорий, комкая в руках плеть.
Прохор подлетел к крыльцу чертом.
Выехав за ворота, Григорий оглянулся: трое ординарцев, суетясь, помогали генералу Фицхелаурову взобраться на высоченного, подседланного нарядным седлом коня…
С полверсты скакали молча. Копылов молчал, понимая, что Григорий не расположен к разговору и спорить с ним сейчас небезопасно. Наконец Григорий не выдержал.
– Чего молчишь? – резко спросил он. – Ты из-за чего ездил? Свидетелем был? В молчанку играл?
– Ну, брат, и номер же ты выкинул!
– А он не выкинул?
– Положим, и он не прав. Тон, каким он с нами разговаривал, прямо-таки возмутителен!
– Да разве ж он с нами разговаривал? Он с самого начала заорал, как, скажи, ему шило в зад воткнули!
– Однако и ты хорош! Неповиновение старшему по чину… в боевой обстановке – это, брат…
– Ничего не это! Вот жалко, что не намахнулся он на меня! Я б его потянул клинком через лоб, ажник черепок бы его хрустнул!
– Тебе и без этого добра не ждать, – с неудовольствием сказал Копылов и перевел коня на шаг. – По всему видно, что теперь они начнут дисциплину подтягивать, держись!
Лошади их, пофыркивая, отгоняя хвостами оводов, шли рядом. Григорий насмешливо оглядел Копылова, спросил:
– Ты из-за чего наряжался-то? Думал небось, что тебя чаем угощать будут? К столу под белы руки поведут? Побрился, френч вычистил, сапоги наяснил… Я видал, как ты утирку слюнявил да пятнышки на коленях очищал!
– Оставь, пожалуйста! – румянея, защищался Копылов.
– Зря пропали твои труды! – издевался Григорий. – Не токмо чего, но и к ручке тебя не подпустил.
– С тобой и не этого можно было ожидать, – скороговоркой пробормотал Копылов и, сощурив глаза, изумленно-радостно воскликнул: – Смотри! Это – не наши. Союзники!
