И это на долгие годы проклятием легло на судьбу казачества.
Шолохов показывает нам ожесточенную классовую борьбу в среде казачества и всю сложность этой борьбы, состоящую в разбивании традиционных представлений, иллюзий внутри самого казачества и вне его по отношению к нему.
В самом названии раскрывается эта основная тема: «Тихий Дон». Это, с одной стороны, такое же вековое название Дона, как «Дон Иванович», или для Волги – «Волга-матушка», «Волга – русская река». Но с другой – это подчеркивание иллюзорности представлений о спокойствии и благополучии, мирном содружестве донских казаков, контрастирующее с изображением тех бурь, которые давно уже зрели и, наконец, разразились над этим тихим Доном в годы гражданской войны.
Бедняцкое и среднее казачество шло к революции сложнейшим путем. Недаром Дон стал базой русской Вандеи. Лучшая часть казачества в годы гражданской войны после многих колебаний влилась в буденновскую конницу и навсегда связала свою судьбу с судьбой революции и советской власти. Но сила вековых традиций, влияние чуждой идеологии, сословных предрассудков затемнили сознание многих и многих казаков из числа тех, которые должны были бы прийти к нам, но которые пошли по чужой для них дороге и сложили свои головы за бесславное дело.
Горечью за этих людей, в которых Шолохов сумел разглядеть много хорошего, ценного для нашей Родины, наполнена книга.
Потому она – народная трагедия.
Вспомним изумительные эпиграфы к 1-й и 3-й книгам романа – старинные казачьи песни:
Не сохами-то славная землюшка наша распахана…Распахана наша землюшка лошадиными копытами,А засеяна славная землюшка казачьими головами,Украшен-то наш тихий Дон молодыми вдовами,Цветен наш батюшка тихий Дон сиротами,Наполнена волна в тихом Дону отцовскими, материнскими слезами.
Ой ты, наш батюшка тихий Дон!Ой что же ты, тихий Дон, мутнехонек течешь?..
Видна здесь и горькая служба казачества царю, про которую давно говорено на Дону: «Слава казачья, а жизнь собачья», видна и скорбь по разметавшему свой цвет – своих казаков – Дону, когда многие из них рассеялись по чужим землям, многие погибли в боях с теми, кто нес им освобождение от векового гнета.
Потому с такой силой звучит ответ тихого Дона:
Уж как то мне все мутну не быть,Распустил я своих ясных соколов,Ясных соколов – донских казаков,Размываются без них мои круты бережки,Высыпаются без них косы желтым песком.
И потому такой тоски исполнены замечательные слова четвертой книги романа, звучащие в момент, когда Григорий слышит песню, рассказывающую о боевых подвигах казаков во времена Ермака:
«Над черной степью жила и властвовала одна старая, пережившая века песня. Она бесхитростными, простыми словами рассказывала о вольных казачьих предках, некогда бесстрашно громивших царские рати; ходивших по Дону и Волге на легких воровских устругах; грабивших орленые царские корабли; «щупавших» купцов, бояр и воевод; покорявших далекую Сибирь… И в угрюмом молчании слушали могучую песню потомки вольных казаков, позорно отступавшие, разбитые в бесславной войне против русского народа…»
Гоголь назвал свое прозаическое произведение поэмой. «Тихий Дон» с полным правом должен быть назван песней о донском казачестве. Не только потому, что в нем так ощутима стихия песни, но и потому, что все глубинное содержание его сродни народной песне о больших событиях, больших явлениях в народной жизни. Это очень многое объясняет в поэтике «Тихого Дона».
Но пока – о содержании этой песни.
Шолохов, а вместе с ним и читатель, скорбит и о тех казаках, которые, как Иван Алексеевич Котляров, погибли в боях за революцию, и о тех, которые погибли, не найдя своего пути. Не о кулацком сынке, карателе Митьке Коршунове, не о кровном враге революции Листницком, не о бесславном вожаке бандитской шайки Якове Фомине, – от Митьки Коршунова отрекается старик Мелехов, этот блюститель казачьей славы и чести; о молодом и старом Листницком читатель и автор равнодушно говорят устами Григория: «Ну, и чорт с ними. Жалко добрых людей, какие пропали, а об этих горевать некому»; то же – о Якове Фомине: «Что ж, так и должно было получиться, – равнодушно сказал Григорий». А о таких людях, как Григорий, как Аксинья, как многие, им подобные. Все это потому, что Шолохов в высшей степени обладает тем талантом, о котором замечательно пишет А.С. Макаренко в своих воспоминаниях о Максиме Горьком и который был так свойственен и самому Макаренко: «Даже герои враждебного лагеря, даже самые настоящие «враги» Горьким так показаны, что ясно видны их человеческие силы и лучшие человеческие потенциалы». Макаренко пишет дальше, что Горький показал в ряде своих образов прекрасные человеческие характеры, исковерканные капитализмом. Такой искалеченный царизмом характер, обладающий, однако, прекрасными потенциалами, дан нам в Григории Мелехове.
Трагедия Григория в том, что на последних этапах своего развития он оторвался от народа и погиб именно в результате этого, не осознав, в каком лагере ему надо бороться до конца, вернее – осознав это, но смалодушествовав.
Григорий мог бы быть нашим.
Прав ли автор, видя эти потенциалы в Григории? То теплое внимание, с которым читатель следит за многими мучительными колебаниями Григория, то горе, которое он ощущает в финале трагедии Григория, подтверждают это.
В отношении же массы казачества история блестяще подтвердила наличие этих потенциалов и с невиданным размахом переключила их в энергию действия.
В самом деле: нужны ли нашей Родине стойкие воины, прославившие на весь мир силу русского оружия в исторических битвах и походах? Нужна ли прослойка людей, в которой веками складывались навыки военной дисциплины и военного мастерства, воспитывались для этого необходимые волевые и другие качества? Нужны ли люди, отличающиеся мужеством, честностью, постоянной подтянутостью, любовью к труду, и труду бранному в том числе?
Все эти вопросы покажутся праздными. Теперь – возможно ли эти присущие казачеству черты очистить от всего того, что въедалось в его сознание под неусыпным воздействием царизма, кулацко-атаманской и дворянско-офицерской верхушки казачества? История ответила на этот вопрос.
«Новой яркой жизнью живет советское казачество и казачья молодежь. Как непохожа эта жизнь на то, что было раньше…» – писала «Правда» в своей передовой от 24 апреля 1936 г. непосредственно после постановления Правительства о снятии с казачества ограничений по службе в РККА и приказа Наркома Обороны о переименовании ряда кавалерийских дивизий в казачьи дивизии.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
