госконтроля. Занимаясь привычным делом, Лев Захарович почувствовал себя увереннее.
В декабре 1946 года в кабинете Сталина обсуждались железнодорожные дела, выпуск паровозов, вагонов. Сталин заметил, что надо давать больше прав директорам предприятий.
Министр транспортного машиностроения Вячеслав Александрович Малышев подал реплику:
— Теперь директоров заводов лишили многих прав.
Сталин заинтересовался:
— А кто же отобрал у директоров права?
— Товарищ Мехлис. Он многих директоров уже наказал и вызывает каждый день, и директора теперь не знают, что можно делать, а чего нельзя.
Сталин засмеялся и сказал, обращаясь к Берии:
— Вот теперь у них Мехлис жупелом стал. Но надо навести в этом деле порядок.
Вождь сохранил симпатию к своему прежнему помощнику, хотя часто бывал им недоволен.
Печально закончилась для Мехлиса попытка вскрыть коррупцию в азербайджанском республиканском аппарате. Руководитель республики Мир Джафар Багиров, защищаясь, пустил в ход все свои связи, обратился к Сталину. И в Министерстве госконтроля устроили чистку, права министерства сократили, лишив права проверять министерства и приравненные к ним ведомства.
В 1949 году Мехлис отметил шестидесятилетие, получил орден Ленина, потом еще один. А в декабре у него случился инсульт, затем инфаркт. Он почти не мог ходить, одна рука не действовала.
В октябре 1950 года его перевели на пенсию, хотя он оставался еще членом оргбюро ЦК. В решении политбюро о предоставлении пенсии, щадя Льва Захаровича, записали: «Имея в виду, что после выздоровления тов. Мехлиса он будет направлен на партийную работу».
Лев Захарович жил на даче, почти в полном одиночестве. Никто его не навещал. У него и раньше друзей было немного, а тут — отставка, об отставниках в советском истеблишменте забывали быстро.
— Это был особый, чрезвычайно тяжелый и даже свирепый человек. Он не терпел стиль дружеских бесед, давал непрерывные указания, — говорил о нем генерал-майор Михаил Иванович Бурцев, который в ГлавПУРе руководил управлением по разложению войск противника.
На XIX съезд партии в октябре 1952 года Мехлиса, пенсионера, уже не избрали. Понимая, что это последний в его жизни съезд, Мехлис написал Сталину письмо с просьбой разрешить ему присутствовать на съезде с правом совещательного голоса, как это записано в уставе партии. Через день Мехлису позвонили и сказали, что Сталин ответил отказом, заметив:
— Нечего устраивать на съезде лазарет.
Мехлис был убит, переживал.
«Через несколько дней я снова приехал к нему, — пишет в своих воспоминаниях бывший главный редактор «Красной звезды» генерал-майор Ортенберг. — В этот час принесли «Правду». В газете был опубликован новый состав ЦК партии. И вдруг мы увидели в списке членов ЦК фамилию Мехлиса! Это небывалый случай, вернее, единственный случай в жизни партии, когда неизлечимо больного, парализованного человека избрали в члены ЦК!»
Мехлис умер 13 февраля 1953 года. Сталин, которому самому оставалось жить три недели, распорядился похоронить Льва Захаровича по высшему разряду — урну с его прахом замуровали в Кремлевской стене...
А на посту руководителя политорганов Красной армии его сменил человек иной формации и иных взглядов.
Начальником Главного политического управления и заместителем наркома обороны вместо Мехлиса в начале июня сорок второго года стал Александр Сергеевич Щербаков, молодой политик, которого Сталин быстро поднимал по служебной лестнице.
Щербаков, который начинал трудовую деятельность разносчиком газет в Рыбинске, после революции стал секретарем Туркестанского крайкома комсомола. Он окончил в 1924 году Коммунистический университет имени Я.М. Свердлова и работал в Нижегородском крае секретарем Муромского окружкома партии.
В 1930 году он приехал в Москву учиться в Институт красной профессуры, но в 1932 году его взяли в аппарат ЦК партии — заместителем заведующего орготделом. Через два года он стал секретарем только что созданного Союза советских писателей (то есть был своего рода комиссаром при Максиме Горьком) и одновременно заведовал отделом культурно-просветительной работы ЦК.
В 1936 году его сделали вторым секретарем Ленинградского обкома, а в апреле 1937-го утвердили первым секретарем Иркутского (Восточно-Сибирского) обкома, где он провел массовую чистку. 18 июня Щербаков докладывал члену политбюро Жданову о проделанной работе:
«Должен сказать, что людям, работавшим ранее в Восточной Сибири, — верить нельзя. Объединенная троцкистско-«правая» контрреволюционная организация здесь существовала с 1930—1931 года...
Партийное и советское руководство целиком было в руках врагов. Арестованы все руководители областных советских отделов, заворготделами обкома и их замы (за исключением пока двух), а также инструктора, ряд секретарей райкомов, руководители хозяйственных организаций, директора предприятий и т. д. Таким образом, нет работников ни в партийном, ни в советском аппарате.
Трудно было вообразить что-либо подобное.
Теперь начинаем копать органы НКВД.
Однако я не только не унываю, но еще больше укрепился в уверенности, что все сметем, выкорчуем, разгромим и последствия вредительства ликвидируем. Даже про хворь свою и усталость забыл, особенно когда побывал у тт. Сталина и Молотова».
Так тогда делались карьеры — на чужой крови. В начале 1938 года Щербакова перевели в Сталинский (Донецкий) обком, но в октябре того же года Сталин поставил его во главе Московского горкома и обкома партии. Перед войной сделал секретарем ЦК, членом оргбюро и кандидатом в члены политбюро. А после начала войны — еще и начальником Совинформбюро. В сорок третьем Щербаков стал одновременно заведовать отделом международной информации ЦК. Это была нагрузка, превышающая человеческие возможности.
Историки считают его чуть ли не самым исполнительным помощником Сталина, готовым в лепешку расшибиться, лишь бы исполнить указание вождя. Если многие его коллеги были исполнительными карьеристами, то Щербаков подчинялся вождю искренне. Это было, пожалуй, единственное, что роднило их с Мехлисом. В остальном они были совершенно разными людьми. Александр Сергеевич Щербаков, типично кабинетный работник, на фронт, даже став начальником ГлавПУРа и генерал-полковником, практически не выезжал.
Один из его подчиненных по ГлавПУРу вспоминал, что «на рабочем столе Щербакова никогда не было никаких бумаг или книг — только аппарат для связи с Кремлем, телефонный справочник и простой письменный прибор». Резолюции на бумагах Щербаков, подражая Сталину, всегда писал красным или синим карандашом.
Щербаков, недавно вознесенный на вершину партийной власти, чувствовал себя неуверенно, перед Сталиным стоял чуть ли не навытяжку. Возражать не смел и ставить серьезные вопросы не решался: а вдруг не угадал настроение, спросил то, что не следовало бы?
Но дел у него было по горло.
Однажды Щербаков вызвал главного редактора «Правды» Петра Николаевича Поспелова, будущего академика и секретаря ЦК, и ответственного редактора «Красной звезды» Ортенберга.
На столе лежали номера газет, где фотографии были расчерканы красным карандашом. Щербаков объяснил редакторам:
— Видите, снимки так отретушированы, что сетка на них выглядит фашистскими знаками.
