Бэйнс кивнул, глядя в иллюминатор.
— Вам приходилось бывать в Тихоокеании? — спросил Лотце.
— Несколько раз.
— А я лечу впервые. В Сан-Франциско при содействии ведомства доктора Геббельса и японских властей открывается выставка моих работ, так сказать, культурный обмен в целях укрепления дружбы и взаимопонимания. Надо снижать напряженность между Востоком и Западом. А для этого нужно больше общаться, и искусство — один из важнейших факторов…
Бэйнс кивнул. Внизу, за огненным кольцом дюз, показались Сан-Франциско и залив.
— А где в Сан-Франциско можно поесть? — спросил Лотце, — Для меня заказан номер в «Палас-Отеле», но мне кажется, в национальных районах лучше кормят. В Чайнатауне, например.
— Да, — подтвердил Бэйнс.
— А цены там не кусаются? А то я почти на мели. У нас очень прижимистое министерство. — Лотце засмеялся.
— Смотря как обменять деньги. У вас, надо полагать, чеки Рейхсбанка? Рекомендую Токийский банк на Самсон-стрит.
— Danke sehr[35], — поблагодарил Лотце, — А я собирался поменять их в гостинице.
Ракета неслась над самой землей. Бэйнс увидел взлетное поле, ангары, стоянки машин, здание аэровокзала, дома… «Красиво, — подумал он, — Горы, и вода, и клочки тумана, уплывающие к Золотым Воротам».
— Что это? — спросил Лотце, — Что за огромное сооружение? Вон там, внизу. Космопорт? Я думал, у японцев нет космических ракет.
Улыбаясь, Бэйнс пояснил:
— Стадион «Золотой Мак». Бейсбольное поле.
— Ну да, они без ума от бейсбола, — усмехнулся Лотце. — А по мне, нет спорта скучнее и бессмысленнее. Взбрело кому-то в голову начать такой…
— Он уже достроен, — раздраженно перебил Бэйнс, — Его таким задумали, открытым с одной стороны. Новый архитектурный стиль. Горожане очень им гордятся.
— Такое впечатление, будто его проектировал еврей, — пробормотал Лотце, глядя вниз.
Бэйнс пристально посмотрел на него. На мгновение он отчетливо ощутил перекос в немецком мозгу. Психический сдвиг. Неужели Лотце действительно так считает? Или просто брякнул первое, что пришло на ум?
— Надеюсь, мы с вами еще встретимся в Сан-Франциско, — сказал Лотце, когда ракета коснулась земли, — Плохо, если рядом нет соотечественника, не с кем поболтать.
— Мы с вами вовсе не соотечественники, — возразил Бэйнс.
— Вы правы. Но в расовом отношении мы очень близки. Да и цели наши, и намерения совпадают, — Лотце заерзал в кресле, расстегивая привязные ремни.
«И это с ним я близок в расовом отношении?! — с ужасом подумал Бэйнс. — Это с его целями совпадают мои цели? Тогда и у меня психический сдвиг. Мы живем в душевнобольном мире, где у власти — безумцы. Сколько лет это продолжается? Сколько лет мы сопротивляемся? И главное — сколько нас, понимающих? Не таких, как Лотце? Может быть, если ты знаешь о своем безумии, ты не сумасшедший? Или начинаешь выздоравливать? Пробуждаться? Наверное, нас очень мало. Мы — одиночки, разбросанные по свету. Но массы… что думают они? Сотни тысяч жителей этого города? Может быть, они считают, что живут в правильном мире? Или все-таки сомневаются, хотя бы самую малость?.. Но что значит — безумие? Какой смысл я вкладываю в это слово? Где граница?.. Безумие в их природе. В умственной ограниченности. В незнании тех, кто их окружает, в равнодушии, с которым они несут гибель другим. Нет, не то. Я чувствую. Интуитивно. Целенаправленная жестокость… Нет. Боже, помоги, в одиночку мне не докопаться до сути! Пренебрежение истиной? Да. Но не только это. Безумие в их замыслах. Да, в замыслах! Покорение планет. Такое же бессмысленное и жестокое, как покорение Африки, а еще раньше — Европы и Азии.
Они мыслят космическими категориями и никак иначе. Слова человек, ребенок — пустой звук. Только абстракции; раса, страна, Volk, Land, Blut, Ehre[36]. Нет честных личностей, есть только сама Ehre — честь. Абстракция для них реальное, действительность — невидима. Die Gute, доброта, а не добрые люди, добрый человек. Для них не существует „здесь“ и „сейчас“ — их глаза устремлены сквозь пространство и время, в лежащую впереди бездну. И это — конец мира. Потому что мало-помалу они изведут все живое. Были ведь когда-то частицы космической пыли, раскаленные ядра водорода — и ничего больше. Теперь все вернется на круги своя. „Сейчас“ — это миг между началом и концом, ein Augenblick[37].
Процесс распада ускоряется, жизнь возвращается к граниту и метану. Жерновов не остановить. А они, эти безумцы, спешат обратить нас в камень и пыль. Хотят помочь Natur[38].
Я знаю — почему, — подумал Бэйнс, — Им хочется быть не жертвами, а движущей силой природы. Они приравнивают свое могущество к Божьему, считают себя подобными Богу. Вот она, суть безумия. Все они одержимы одной идеей. У каждого настолько возросло самомнение, что ему и в голову не придет считать себя иначе как божеством. Это не гордыня и не высокомерие — это раздувание собственного „я“ до такой степени, когда исчезает разница между поклоняющимся и предметом поклонения. Не человек съеден Богом, а Бог съеден человеком. Чего они не могут уразуметь, так это своей ничтожности. Но что в этом плохого? Разве так — не лучше? Кого боги отмечают, того призывают к себе. Будь незаметен — и минует тебя злоба сильных мира сего».
Расстегивая ремень, Бэйнс произнес:
— Мистер Лотце, я никому еще этого не говорил, но вам скажу. Я еврей. Вы поняли?
Лотце ошалело взглянул на него.
— Самому бы вам не догадаться, ведь я ничуть не похож на еврея. Я изменил форму носа и черепа, уменьшил поры, осветлил кожу. Иными словами, избавился от внешних признаков. Даже стал вхож в круги Рейха. Никто не подозревает, что я еврей. И… — Сделав паузу, он придвинулся к Лотце вплотную и зашептал: — И я не один. Есть другие. Слышите? Мы не погибли. Мы существуем. Живем невидимками.
— Служба безопасности… — выдавил Лотце, но Бэйнс его перебил:
— Пожалуйста, сообщите — СД проверит мое досье. Но учтите: у меня есть могущественные покровители. Некоторые из них арийцы, другие — евреи, занимающие высокие посты в Берлине. Ваш донос оставят без внимания. А вскоре я сам донесу на вас. И вы окажетесь в камере предварительного заключения. — Он улыбнулся, кивнул и двинулся по проходу вместе с другими пассажирами.
Они спустились по тралу на продуваемое ветром поле. Внизу Бэйнс случайно оказался рядом с Лотце.
— Знаете, мистер Лотце, — произнес он, взяв художника под локоть, — вы мне не понравились. Думаю, что я в любом случае донесу на вас. — Он отпустил руку блондина и ускорил шаг.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
