— Но разве не грустно не оставить после себя наследников?
— Породить выводок болванов, грызущихся из-за наследства? Я предпочту кануть в небытие, оставив память. Вся Энгата помнит Роберта Стоунриджа, что не склонился перед завоевателем Эдельбертом и принял смерть стоя, вместо того чтобы жить на коленях. Пусть его род прервался, но память о нём переживёт века. А кто в будущем вспомнит, чем знамениты какие-нибудь Талоты? Или Мадды из Болотного шпиля? Или…
— Бьорн Талот был моим другом, — резко перебил старика Таринор. — Мы сражались бок о бок, когда его убили люди Рейнаров.
Кальдор Моэн замолчал и внимательно посмотрел на наёмника.
— Вот видишь, — вздохнул старик. — Хоть мы не всегда можем уберечь от гибели тех, кто нам дорог, но в наших силах сделать так, чтобы память о них жила. К слову, о памяти. Я живу здесь уже почти четыре десятка лет и, судя по твоим словам, пропустил немало. Окажи старику услугу и расскажи, что да как. Пусть это будет твоей платой за моё гостеприимство.
Таринор посчитал, что отказать он не вправе. Когда рассказ подошёл к концу, старик утёр невесть откуда взявшуюся слезу.
— Какие же поганые годы, Таринор. Здесь просто тишь да гладь в сравнении с тем, что на юге творилось. Я как чувствовал, что делать мне там нечего.
— Мои друзья сейчас там, на юге, поэтому мне нужно туда вернуться, я должен быть с ними.
— И как же ты собираешься туда попасть? — Морщинистые губы старика скривились в улыбке. — Через лес один не пройдёшь. Особенно, если, как ты сказал, эльфы нынче против нас.
— А если по морю?
— Кто тебя повезёт-то? Конечно, можно добраться до поселений стылого берега, к западу отсюда. Но тамошние китобои на промысел уже ушли и вернутся нескоро. Остались только те, что ходят в набеги за добычей и рабами, но с ними я б тебе связываться не советовал. Их дырявые лодчонки ни на что не годны, как и они сами. Бесславный будет конец для того, кто столько пережил, кого сами боги от смерти уберегли с этими чёртовыми эльфами. На такое способен либо отпетый негодяй, идущий по головам, либо человек, которому не раз улыбнулась удача. На мерзавца ты не похож, а уж я в людях разбираюсь к девятому десятку-то.
— Тоже верно, — задумчиво проговорил Таринор.
Гальдр добыл откуда-то плошку, плеснул в неё похлёбки и поставил перед наёмником. Тот был несказанно рад возможности смыть противный травяной привкус во рту, к тому же сама похлёбка оказалась совсем недурной.
— Да уж, немало я повидал гадов, но и славных парней тоже, — протянул старик. — Был вот в прежние годы у меня дружок, Явосом звали, из Таммаренов. Лопоухий такой и тощий, точно щепка, как и все из его рода. В целом беззлобный малый, но такой, знаешь, хитрый, себе на уме. Помощником казначея был при короле Гюнтере Третьем, а уж король Эйермунд его во главе казначейства поставил. Сейчас-то он, поди, уж помер…
— Явос Таммарен… — Таринор смутно припомнил слова Дунгара. — Кажется, он и по сей день служит верховным казначеем.
— Ишь ты! Хотя они в Высоком доме издавна долголетием славились. К тому же, если уж есть такая штука, как призвание, то у Явоса это было именно казначейское дело.
— А откуда ты его знал? Ты был в Энгатаре?
— Ха! — этот звук напоминал скорее кашель, чем слово. — Я жил в Энгатаре. Лорд Кальдор Моэн, Хранитель клинка, так звали меня когда-то.
— Тогда мне, наверное, следует обращаться к вам «милорд»?
— Уж избавь меня от своих «милордов»! — поморщился старик. — К тому же, выговариваешь ты это слово ужасно. Видно, что оно тебе противно так же, как и мне. Нет, я уже давно Гальдр-южанин и хотел бы остаться им до самой смерти. И обращаются тут ко мне все на «ты» и по имени. Да и пожелай я остаться лордом, разве ушёл бы я в эдакую глушь на север?
Таринор кивнул в знак согласия. Отправив в рот очередную ложку похлёбки, он спросил:
— Что ж тогда тебя сюда привело?
— Да то же, что и тебя, — ответил старик с добродушным прищуром.
— Вот это вряд ли.
— Да ну? Ты рассказывал про войну и всё остальное так, что я понял одно: ты бежишь от всего этого. И неважно, по какой именно причине ты оказался именно здесь, своего ты добился. Убежал. Похоже, боги благоволят тебе.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Можно и так сказать, — улыбнулся Таринор.
— А я вот просто устал от замков, лордов, королей и прочей трухи. Здесь всё по-настоящему, там — интрига на интриге под личиной благообразия. Чей-то гнилой язык пустил слушок, дескать, хранитель клинка уж старый стал, немощный. Его бы сменить на того, что помоложе. И понеслось. Сперва мне намекали, что я славно послужил стране, заслужил отдых. Потом пошли недобрые разговоры. Мол, Кальдор Моэн он как собака на сене, только небо коптит да хорошее место при дворе занимает. Знаешь, случись тогда война, они мигом позасовывали бы свои языки подальше да поглубже, а в мирное время всегда кажется, что военачальник свой хлеб напрасно ест. Королю Эйермунду же было плевать. Он становился всё набожнее, всё с большим упоением отрезал языки слугам, сёк служанок и сажал грешников в колодки, а с городских улиц всё чаще доносился смрад палёной плоти. Чёрный замок превращался во второй храм Троих, а из-за постоянных молебнов в тронном зале там даже камни пропитались благовониями. Меня от этого запаха уже тошнило.
— Неспроста его теперь называют Эйермундом Святым.
— Святым? Тьфу! — старик смачно плюнул на пол и затрясся от негодования. — Конечно, то дела давние, но ты случаем не слыхал, как закончил свои дни Эйермунд Эркенвальд?
— Об этом всё королевство знает, — усмехнулся наёмник. — Он сжёг самого себя на костре. За грехи. Хотел следом жену с сыном в огне спалить, но, к счастью, придворные оказались куда благоразумнее.
— Надеюсь, боги, к которым он так долго взывал, воздали ему по заслугам. Иной смерти Эйермунд не заслуживал. Он стирал колени в кровь у алтарей и требовал того же от остальных, а больше всего доставалось супруге. Несчастная леди Эйра. Я видел, как она старилась на глазах… Со временем на государственные дела ему стало совсем наплевать. Я долго терпел этот балаган, но вот однажды во время такого молебна я опустился на колени чуть менее ловко, чем обычно. Из-за этого один нахальный оруженосец позволил себе ляпнуть, что, мол, пора бы лорду Моэну на покой. И сказал он это в моём присутствии! Наглый раурлинговский мальчишка! Если б не его старший брат, при котором он и служил, клянусь, я бы оставил мелкого Джеррода без ушей! Это и стало последней каплей. Пусть меня и считали сварливым стариком, но я слишком много отдал Энгате, чтобы видеть, как двор с каждым днём всё больше и больше погружается в безумие.
— Тогда ты и ушёл?
— Да, — с горечью ответил старик, отведя взгляд. — Отказался от титула и звания, от денег, от всей прежней жизни. Взял с собой лишь собственный меч. Попрощался со стариной Явосом, сестрой, сыном… А к жене я всегда был холоден, как и она ко мне. Добрался до западных берегов, а там нанял посудину, что повезла меня на север. На побережье мне не понравилось, уж больно люд там лихой, потому и пришёл в Грарстенн. Здесь мечники в почёте, так что своё место я нашёл быстро.
— Тут устроили турнир? — усмехнулся Таринор.
— Вроде того. Я надрал задницу местным воякам в поединках, они увидели во мне достойного воина, зауважали. А ведь мне тогда уже почти пять десятков минуло!
— Неужто совсем не нашлось противника по силам?
— Не нашлось. И не лыбься так, будто считаешь, что ты чем-то лучше их.
— Ну, я всегда считал себя неплохим мечником.
— Неплохим? Мечник может быть либо хорошим, либо мёртвым. Воинское ремесло полумер не любит.
— Думаю, теперь это проверить уже невозможно.
— Ты чего это, мальчишка, во мне сомневаешься? В моём собственном доме? — старик улыбнулся и сощурил маленькие глазки.
— А что, если и так?
— Тогда завтра на рассвете жду тебя во дворе за домом. Покажешь, из какого ты теста.
— Предлагаешь драться с тобой? На мечах?
