Удар сердца. Вдох. Удар. Выдох — и пальцы отпускают тетиву. Короткий свист — и ужас захлёстывает Таринора с головой. Ольф сползает на землю с растерянным выражением лица: стрела угодила прямо ему в грудь.
Мальчик бросил лук и, не помня себя, понёсся к другу. Стрела вошла наполовину, и вниз от неё тут же поползло багровое пятно. Таринор положил голову Ольфа себе на колени. Бледные губы беззвучно шевелились, а стекленеющие глаза глядели в никуда. Рука мальчика потянулась куда-то вверх, но вскоре безвольно опала, а сам он испустил последний вздох.
— Вот тебе и лучший стрелок, — с досадой проговорил Рябой, подходя ближе. — А ведь всё равно недурно. Вот только не обрадуются теперь тебе в деревне. А хочешь с нами? Хлебнёшь воли, станешь разбойным человеком, авось понравится? Не жизнь — сказка! Ну, чего молчишь?
Рябой положил руку на плечо Таринора, но тот вдруг дёрнулся, словно очнувшись ото сна. Он вскочил на ноги, оглядел остальных взглядом столь безумным, что они отшатнулись, и тут же пустился наутёк под громогласный смех.
— И чего, так просто отпустим? — недоумённо спросил Борода.
— Чёрт с ним! — махнул рукой Рябой. — Заблудится — хорошо. К своим выйдет — приведёт добычу. Всё хлеб.
— А с этим что делать?
— Пусть лежит пока. Приманкой будет. Лезьте обратно! Только траву за собой взъерошьте, чтоб никто не приметил. Чтобы не вышло, как…
Последние слова потонули в тишине, а тело Ольфа, лес, Рябой и остальные потеряли очертания. Вскоре всё, что видел Таринор, обратилось в прежний густой мрак.
— Что это было?.. — сдавленным голосом спросил наёмник. — Неужели я…
— Ты убил своего друга, Таринор, — донеслись из темноты слова Асмигара. — Пусть и не совсем по своей воле, но тем не менее.
— А потом…
— Если вкратце, то ты, не помня себя от ужаса, примчался в деревню. А потом только и мог повторять что-то про разбойников и Ольфа. Его отец собрал односельчан и сумел отыскать засранцев. К несчастью для Рябого и его парней, силы свои они явно переоценивали: с яростью отца, потерявшего сына, им было не совладать. Кто-то из них получил в голову мотыгой, кто-то успел убежать. Сам же Рябой, пока его забивали дубьём, вопил про тебя и Ольфа. Быть может, его словам никто и не придал бы значения, если бы не стрела, торчавшая из груди Ольфа, и не твой лук, лежавший неподалёку.
— Но ведь… Меня заставили. Вынудили! — с горечью говорил Таринор.
— Разумеется. Да и на хладнокровного убийцу ты никогда похож не был. И всё-таки после того случая отец Ольфа так и не смог посмотреть тебе в глаза. Пусть он и считал это карой за то, что некогда нарушил монашеские обеты, и не винил тебя в полной мере, но он так и не смог простить тебе, что ты остался жив, а его сын — нет.
— Это всё выглядит, как ночной кошмар… Почему я ничего об этом не помню?
— Очевидно, это сильно ударило по твоему рассудку. Человеческий разум — забавная штука. Он может заставить помнить то, о чём ты мечтаешь забыть, или напрочь стереть из памяти то, чего забывать не следует. После того случая ты потерял дар речи, стал замкнутым и бестолковым. Стоило тебе увидеть лук или стрелы, как тебя тут же начинала бить дрожь. Лишь в такие моменты с твоих губ слетали нечленораздельные крики ужаса. Местные решили, что таким образом боги наказали тебя, а твоя мать молилась в любую свободную минуту, сбивая колени в кровь.
Таринор слышал голос бога-странника, но не мог поверить этим словам.
Прошло три года, — продолжал Асмигар, — и кто-то притащил в деревушку чуму. Зараза выкосила добрую половину местных, в том числе унесла жизнь твоей матери. У её погребального костра у тебя голос вновь и прорезался. Вскоре те, кто выжил, решили оставить деревню. Родичей у тебя не осталось, и ты оказался предоставлен сам себе…
Наёмник больше не слушал, что говорил бог-странник. Люди и события мелькали перед ним разноцветным ураганом. Это всё враньё, что перед смертью перед глазами проносится жизнь. Умирая, наёмник вообще ничего не видел. Угасавшее сознание пронзала только глухая боль. Теперь же он видел каждый прожитый день его проклятой жизни с момента, как он покинул умирающую деревню.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Бродяжничество в предместьях Гирланда, воровство. Потом залез не в тот карман. Схватили, посадили вместе с такими же бедолагами на корабль. Громкие звуки незнакомого языка резали ухо. Свист хлыста черноусого надсмотрщика с диким взглядом. Чудом удавшийся побег. Потом «Чёрные вдоводелы». Лёгкие деньги и грабежи, сражения и пьяные драки.
Потом началась война. Ссора с командиром отряда из-за добычи. Эшафот. Эдвальд Одеринг, что спас из петли. «Крысиная рота». Ублюдок Гильям Фолтрейн с мерзкой ухмылкой и рыбьим взглядом бесцветных глаз. Битва на Руке лорда. Стал королевским телохранителем. Добрались до Энгатара…
Когда перед глазами появился образ наёмника, занёсшего меч над головой короля Эркенвальда, Таринора словно молнией поразило.
— Хватит! Прекрати!
Видения пропали. Мир вновь потемнел, и наёмник обнаружил себя в том же месте, что и раньше. Из окна лился ласковый лунный свет и доносился успокаивающий звук журчащей воды. Асмигар всё так же сидел в кресле напротив, закинув ногу на ногу.
— Я помню всё это, — Таринор чувствовал себя обессилившим, будто растёкся в кресле. — Но тот проклятый день и три года после… Неужели всё дело в моей собственной памяти? Не поверю, что это вся правда. Ты бог, ты должен знать!
— Так уж бывает у людей, — пожал плечами Асмигар. — За жизнь ты заплатил памятью. И, может быть, неким проклятьем со стороны кого-то из богов. Вспомни, тебя ведь всю жизнь преследовали неприятности. Сколько раз ты спрашивал себя «почему снова я?». То-то же. Возможно, это и есть та причина, по которой ты застрял в Небытии, не попав туда, куда обычно души уходят после смерти.
— Разве в этом случае я не стал бы призраком? Неупокоенной душой?
— Призрака привязывает к миру смертных нечто личное, незавершённое. Скажем, моряк, спешивший домой к жене, погибает в кораблекрушении и становится морским призраком, покуда не увидит её. А ты… Тебя ничего такого в Аталоре не держало, желание получить оплату по договору не в счёт, а значит и неупокоенным духом тебе становиться не положено. Вместо этого ты стал чем-то вроде призрака в самом Межмирье. Тенью самого себя, не способной окончательно обрести покой в дайме кого-то из богов.
— И что мне теперь делать? Я обратно в темноту не хочу.
— А куда хочешь?
— Теперь уже не знаю, — грустно проговорил Таринор. — Видимо, я и впрямь редкостная сволочь. Наверное, я заслуживаю Ада.
— Если бы заслуживал, туда бы и отправился. Но ты здесь.
— Разве не ты перенёс меня?
— Вовсе нет. Точнее, не совсем так. Видимо, это из-за тех карт, помнишь? Ты слишком долго был рядом с ними, поэтому, когда ты помер, у меня начало жутко свербить в ухе. Если ты думаешь, что это форма речи, то ошибаешься: у богов так тоже бывает. И всё время твоё недовольное лицо перед глазами. Тут уж, хоть я и зарекался, а всё же решил проверить, как ты там поживаешь. А ты, как оказалось, повис в Небытии. Вот тогда я тебя сюда и перенёс с позволения моей хорошей знакомой. Теперь понятия не имею, что с тобой делать.
— Верни его, Вечный странник. Верни в Аталор, — вдруг послышался мягкий женский голос. — Он искупил вину.
— Не нам решать, искупил он вину или нет, — нахмурившись, ответил Асмигар куда-то в сторону. — К тому же, я этого сделать не могу. Это против правил.
В лучах света огромной луны, пробивающегося из окна, появилась женская фигура. Она становилась всё отчётливее, пока не приобрела очертания и не перестала быть прозрачной. Высокая девушка в платье, сотканном, будто из лунного света, стояла между Таринором и Асмигаром. Вокруг царил штиль, но её одежда и длинные серебряно-белые волосы развевались, будто бы от ветра. Её глаза сияли ярким неземным светом, а на бога-странника она глядела с ноткой снисходительности, взглядом, полным уверенности и спокойствия.
