II
Когда Милли возвратилась, она ничего не сказала о словах, нацарапанных на таухницевском томе, но миссис Стрингем заметила, что книги с ней нет. Девушка оставила ее лежать на обломке скалы и может вообще больше никогда не вспомнить о ней. Естественно, ее подруга быстро приняла решение никогда не упоминать о том, что последовала за ней, и через пять минут после ее возвращения чудесным образом озабоченность, вызванная ее забывчивостью, снова заявила о себе.
– Вы не сочтете меня совсем гадкой, если я скажу, что в конце концов…?
Миссис Стрингем сразу же, при первых звуках этого вопроса, подумала обо всем, о чем способна была подумать, и ответила жестом согласия, чем прервала речь Милли и вызвала выражение облегчения на ее лице.
– Вам не нравится, что мы здесь остановились? Тогда мы отправимся в путь с первыми проблесками завтрашней зари или так рано, как вам захочется; просто сейчас уже поздновато отправляться в дорогу. – И Сюзан улыбнулась, показывая этой шуткой свое понимание того, что на самом деле девушка хотела бы отправиться в путь немедленно. – Я тираню вас, заставляя здесь задержаться, так что сама виновата.
Милли обычно прекрасно реагировала на шутки старшей подруги, но на этот раз она восприняла ее чуть рассеянно.
– О да, – откликнулась она, – вы и правда меня тираните…
Так что они договорились, без всяких дискуссий, что на следующее утро продолжат свое путешествие. Интерес младшей из туристок к деталям путешествия, несмотря на то что старшая заявила о своей готовности отправиться, куда бы ее ни потащили, очень скоро как-то вовсе угас; однако она обещала до ужина придумать, куда, раз перед ними лежит весь мир, они могли бы отправиться; а ужин был заказан на такое время, какое позволяло зажечь свечи. Они обе заранее договорились, что зажженные свечи в придорожных гостиницах чужих стран, в окружении горных пейзажей, придают вечерней трапезе особую поэтичность, – в этом и состояли те небольшие приключения, те изысканные впечатления, ради которых, как сказали бы обе путешественницы, они и приехали сюда. Теперь же случилось так, будто Милли, перед этим пиршеством, запланировала «полежать», однако прошло не более трех минут, как она уже не лежала, вместо этого она заговорила, и такой внезапный переход был подобен перескоку на четыре тысячи миль назад:
– Что такое сказал вам доктор Финч в Нью-Йорке девятого числа, когда вы виделись с ним без меня?
Миссис Стрингем только позже вполне осознала, почему этот вопрос напугал ее больше, чем его объяснимая внезапность, хотя эффект от произошедшего оказался в первый момент таков, что испуг чуть не заставил ее солгать в ответ. Ей необходимо было подумать, вспомнить ту встречу, то «девятое» в Нью-Йорке, тот раз, что она обратилась к доктору Финчу наедине, припомнить слова, что он тогда произнес; а когда все это вновь пришло ей на память, на миг – в самом начале – показалось, что он сказал нечто невероятно важное. Однако на самом деле он ничего подобного не сказал. Это случилось шестого, за десять дней до их отплытия: Сюзан бросилась в Нью-Йорк из Бостона в тревоге, в не очень сильном, но вполне достаточном шоке, получив известие, что Милли внезапно заболела и, расстроенная по какой-то неизвестной причине, готова отложить их путешествие. Вскоре выяснилось, что неожиданное заболевание переносится легко, и, хотя в ходе его было несколько часов, вызвавших беспокойство, врачи снова заявили, что путешествие не только возможно, поскольку предоставляет необходимую перемену обстановки, но настоятельно рекомендуется, и если горячо преданная больной гостья получила пять минут наедине с доктором, это случилось скорее благодаря ее усилиям, а не его. Ровным счетом ничего не было ими сказано друг другу, кроме легкого обмена восхищенными мнениями о лечебных свойствах «Европы» и должных заверений и ободрений, и поскольку эти факты ей припомнились, Сюзан стала способна изложить их Милли.
– Абсолютно ничего такого – даю вам честное слово, – чего вы можете не знать или чего могли не знать тогда. У меня нет с доктором секретов от вас. Что заставило вас вдруг заподозрить такое? И я не пойму, как это вам удалось узнать, что я виделась с ним наедине?
– Нет, сами вы никогда мне о том не говорили, – сказала Милли. – И я имею в виду, – продолжила она, – не те двадцать четыре часа, когда мне было по-настоящему плохо, когда ваша беседа с глазу на глаз была бы совершенно естественна, а то время, когда мне стало лучше, – то, что вы сделали прямо перед отъездом домой.
Миссис Стрингем продолжала допытываться:
– Кто же тогда сказал вам, что я с ним виделась?
– Да нет, сам он мне ничего не говорил. А вы даже потом не написали мне об этом. Мы теперь говорим с вами об этом впервые. Именно поэтому! – объявила Милли, и что-то в ее лице и голосе в следующий момент подсказало ее старшей подруге, что Милли на самом деле ничего не знала, что она только предполагала, но ее выстрел наугад попал в цель. И все же – почему ее мысли занимал такой вопрос? – Но если вы не вошли к нему в доверие, – улыбнулась девушка, – то все это не имеет значения.
– Я не вошла к нему в доверие: ему нечего было мне доверить. Но что такое? Вы не очень хорошо себя чувствуете?
Старшая из женщин искренне добивалась правды, хотя вероятность того, о чем она спрашивала, вряд ли казалась реальной, свидетельство чему – долгое восхождение, недавно с удовольствием совершенное Милли. Лицо девушки всегда оставалось бледным, однако ее друзья научились не принимать это во внимание, тем более что оно часто оказывалось самым живым и светлым, если, на поверхностный взгляд, не самым прекрасным. Милли некоторое время продолжала загадочно улыбаться.
– Я не знаю, по правде говоря, не имею ни малейшего представления. Но было бы неплохо выяснить.
В ответ на это сочувствие миссис Стрингем вспыхнуло ярким пламенем.
– Вас что-то беспокоит? Болит что-нибудь?
– Ни в малейшей, самой крохотной степени. Но иногда я хотела бы знать…
– Да, знать – что именно? – настаивала наперсница.
– Много ли я успею получить.
Миссис Стрингем пристально смотрела на нее:
– Получить много – чего? Ведь не боли же?
– Всего. Всего – от того, что у меня есть.
И снова, обеспокоенно, осторожно, наша приятельница продолжала допытываться:
– У вас ведь есть всё, так что, когда вы задаете вопрос, «много ли я успею получить»…?
– Я только хочу знать, – прервала ее Милли, – долго ли я смогу этим пользоваться? То есть если я все это получу.
В результате Милли привела в полнейшее недоумение или, по меньшей мере, совсем запутала свою подругу, которая была растрогана – всегда бывала растрогана – какой-то беспомощностью, сквозившей в грациозности девушки, в угловатости ее движений, тем не менее как бы полузамечая в ее глазах что-то вроде насмешливых огоньков.
– Если вы получите какой-то недуг?
– Если я получу всё! – Милли рассмеялась.
– Ах вот что – как почти никто другой.
– Тогда – как надолго?
Глаза миссис Стрингем молили ее, она подошла к девушке поближе, обняла ее настойчивыми руками.
– Вам хочется кого-то повидать? – А потом, поскольку Милли в ответ лишь медленно покачала головой, предложила, теперь выглядя несколько более сознающей, о чем речь: – Мы сразу обратимся к самому лучшему из докторов, живущих поблизости. – Но предложение тоже было встречено всего лишь долгим задумчивым взглядом небезусловного согласия и молчанием, приятным и рассеянным; это оставило все вопросы открытыми. Наша приятельница решительно утратила самообладание. – Скажите же мне, ради бога, если вам что-то причиняет страдания.
– Я не думаю, что у меня и правда есть всё, – сказала Милли, как бы в качестве объяснения и как бы желая высказать это по-прежнему приятно.
– Но что, ради всего святого, могла бы я для вас сделать?
Милли обдумывала вопрос и, казалось, уже готова была что-то сказать в ответ, но вдруг передумала и выразилась иначе:
– Дорогая, дорогая моя, я просто… просто очень счастлива!
Это их сблизило, но одновременно подтвердило сомнения миссис Стрингем.
– Тогда в чем же дело?
– В том-то и дело. Я едва могу это вынести.
– Но чего же, по вашему мнению, вы так и не получили?
Милли подождала еще с минуту и вдруг нашлась с ответом, да к тому же нашла силы, чтобы выказать при этом хотя бы смутную радость:
– Энергии противостоять счастью от того, что получила.
Миссис Стрингем восприняла это во всей полноте: с ощущением, что таким ответом от нее «отделываются», с возможно – вероятно – скрытой в нем иронией, и ее нежность нашла себе новое выражение в мрачном вопрошании вполголоса:
– Кого вы хотите повидать? – ибо казалось, что со своей высоты они взирают на целый континент докторов. – Куда вы желаете отправиться первым делом?
На лице Милли опять возникло выражение глубокого раздумья, но она вернулась из него с той же просьбой, что и несколько минут тому назад.
