третьего парня встретишь! Ему всегда казалось, что его внешности не хватает мужественности испанского мачо, но девушек этот факт, видимо, не волновал.
— Подойду, — буркнул он в стену.
— Сейчас надо подойти, а то закроют процедурную. Проводить?
— Сам справлюсь.
Он всунул босые ноги в тапочки и зашаркал в процедурную в противоположном конце коридора. Когда он вернулся, соседа уже не было. Его перевели в одноместную палату, куда обычно помещали только по особому указанию заведующего отделением.
«Оно и видно, что шишка какая-то, — подумал Алекс. — И чего я на него окрысился? Нормальный мужик. Или я просто разучился общаться с нормальными людьми? Нет, Алекс, пора с этим завязывать. Пора возвращать крышу на место. Еще одна такая передряга, и можно коньки отдать. А жить хочется».
Вечером того же дня Ковальчук пригласил Алекса на чай.
— Ты уж извини, что одного тебя оставил, — извиняющимся тоном сказал он. — Просто жена сразу договорилась, что меня в одноместную положат, а места не было, вот и поместили к тебе подождать, пока освободят палату. Зато можем друг к другу в гости теперь ходить. И я тебе храпом мешать не буду.
Алекс кивнул, ощущая себя идиотом от того, что согласился прийти. Он чувствовал себя некомфортно и не знал, о чем говорить.
— Интересно было бы услышать твою историю, — сказал Ковальчук как бы между прочим. — У тебя хорошие манеры, да и вообще чувствуется, что ты получил неплохое образование, но почему-то тщательно маскируешься под шпану.
— Я и есть шпана. С художественным уклоном.
— Ну не хочешь говорить — дело хозяйское. А я, представь, тоже из среды искусства. Занимаюсь дизайном интерьера. У меня своя фирма, и я преподаю в Художественно-промышленном университете имени Строганова. Не слышал?
— О вас?
— Нет, — засмеялся Ковальчук, — об университете.
— Слышал.
— Поступать не пробовал?
— Нет. Мне уже двадцать лет. И школу я толком не закончил, какой там поступать.
— Хм… — Ковальчук задумался. Потом достал сумку и стал вытаскивать оттуда разные папки. — Если тебе любопытно, я покажу тебе, чем занимаюсь. Все равно делать нечего!
Он извлек из папки несколько набросков, где схематично был изображен коттедж снаружи и изнутри.
— Нравится? Что скажешь? Ты же художник, у тебя должно быть чутье на такие вещи.
Алекс сначала взглянул лишь мельком, как бы из вежливости, но потом присмотрелся повнимательнее.
— Нормально, — пожал он плечами, — только…
— Что? Говори-говори, мне очень интересно твое мнение.
— Здесь эта барная стойка ни к чему. Вы же убили пространство. Зарезали его этой дурацкой штуковиной. Ее надо было в другом углу сделать. А лучше вообще заменить низким столиком прямоугольной формы на легких ножках, вот так…
Алекс взял карандаш и набросал на чистом листе бумаге свой вариант.
Ковальчук приблизил набросок к глазам.
— Возможно, возможно… Не совсем согласен по форме стола, но идея хороша. Слушай, а давай просто, шутки ради, представим, что нас с тобой попросили преобразить эту комнату. Что бы ты предложил?
— Да что можно из этой коробки сделать?
— Подумай. Набросай эскиз.
Алекс окинул палату взглядом и стал покусывать кончик карандаша. Потом склонился над бумагой и начал быстрыми штрихами делать набросок. Его самого увлекла идея преобразить скучную больничную палату в экстравагантный люкс для творческих пациентов. Он рисовал, стирал и рисовал вновь, бормотал что-то, улыбался сам себе. Через полчаса он протянул эскиз Антону Петровичу. Тот восхищенно прищелкнул языком и улыбнулся.
— Если у тебя нет никаких других планов, то после выписки я мог бы предложить тебе работу у себя в фирме «Ковальчук дизайн». Хочешь?
Алекс опешил.
— Шутите?
— Нет. Абсолютно серьезно. Буду платить зарплату, небольшую, ты ведь новичок, практикант, можно сказать. Еще и проценты от заказов будут. Но все это с одним условием.
— Каким?
— Ты пойдешь учиться. По профилю. Не потому, что это обязательно для работы на фирме, а потому, что это надо для тебя самого. Диплом есть диплом, с этим не поспоришь. Сдашь школьные экзамены, получишь аттестат, потом поступишь в институт. На заочный или вечерний. А днем будешь работать у меня.
— Не знаю даже…
Алекс растерялся. Это означает вновь изменить все его существование. Прощай свободная жизнь, вновь обязательства, вновь возвращаться в общество. Но ведь он сам думал, что пора менять что-то в его сумасшедшей жизни. Он пресытился свободой. Он получил то, что хотел, — независимость. Теперь он может выбрать развитие. Почему бы не воспользоваться предложением Ковальчука? Такое стечение обстоятельств не может быть случайным. Это шанс. Не понравится, всегда можно уйти. Все бросать и хлопать дверью Алекс уже умел. Дело нехитрое. Куда сложнее потом вырваться из хаоса и вернуться к нормальной жизни.
— Но я ведь не дизайнер, я просто рисовал портреты и пейзажи.
— Это я понял. Но у тебя есть чутье, нюх на правильные пропорции, расположение вещей относительно друг друга, у тебя трехмерное воображение. Это очень важно. Откуда у тебя это, интересно было бы узнать? И можешь даже не пытаться скрыть тот факт, что тебе ставил руку хороший мастер. У тебя профессиональная техника, а не уличная. Так?
Алекс усмехнулся. Мамочкины гены причудливым образом реализовались в нем. При всей его ненависти к ней, он, видимо, еще поблагодарит ее в один прекрасный день за то образование, что она насильно впихнула в него, и ту наследственность, что передала.
— Так. Но я не знаю, смогу ли сейчас начать у вас работать.
— Смотри сам. Я предложил, ты — думай.
Знакомство с Ковальчуком возобновилось только через полтора года после выписки из больницы. Перед выпиской Алекса навестили друзья Гриши Линько и сообщили, что Гришка задолжал огромную сумму денег одному из покровителей их тусовки и что теперь отдавать деньги придется тем, кто остался живым и на свободе после последних разборок. Иначе и их всех уничтожат.
— А у меня нет денег, — заявил Алекс. — Откуда у меня такая сумма?
— Да ни у кого нет, мы все на нуле, — шмыгнул носом Вовка, один из напарников Алекса по заказам в прошлом. — Придется их отработать. Все равно так просто нас не отпустят и житья не дадут. Найдут везде, знаешь же.
— А что, есть вариант отработать?
— Да. Один из их паханов решил грехи замолить и храм строит. Сказал, если распишем стены, — свободны от всех долгов. Жрачку, крышу — все дадут на время работы.
— И сколько наших пойдет?
— Сколько осталось. Человек пять-шесть. Но ты же знаешь — нормально работают только трое. Остальные — на фон.
Роспись храма продолжалась почти год. Потом Алексу долго было стыдно звонить Ковальчуку. Он решил найти отца.
