Тот съемочный день выдался страшно напряженным и волнительным как из-за большого скопления ярких кинозвезд – Мэрилин, Тони Кёртиса, Джека Леммона и режиссера Билли Уайлдера, – так и из-за того, что Мэрилин Монро всё время забывала слова и приходилось делать много дублей. Снимали самое начало фильма, когда она едет в поезде, в спальном вагоне, с переодетыми в женские платья Тони Кёртисом и Джеком Леммоном.
Сьюзен Страсберг молча указала своей маме на меня. Пола сидела в складном матерчатом кресле позади камеры и внимательно следила за событиями в круге света. Пола Страсберг была большой женщиной. Всё в ней было большим – глаза, лицо с высокими скулами, тело в свободном черном платье, шаль песочно-бежевых тонов и этнические украшения. Так и хотелось залезть на ее широкие колени и прижаться к широкой груди. За толстыми стеклами очков глаза казались большими, как у совы, светло-рыжие волосы, заплетенные в косы, собраны на затылке в пучок. Когда-то она, очевидно, была красавицей, как ее дочь Сьюзен.
Казалось, дальше не дышать было бы уже невозможно, но тут чей-то голос выкрикнул: “Стоп!” Люди вдруг активно зашевелились, вышли из темноты, приступили к выполнению своих обязанностей в круге света, предписанных регламентом киносъемки. Затем в темноту шагнула Мэрилин Монро, унося свет на поблескивающих волосах и коже. Вместе с Полой она подошла к нам, кто-то накинул ей на плечи розовый махровый халат – прикрыть ее полупрозрачную ночную сорочку. Ее тело как бы предшествовало ей, и я с трудом удерживалась от того, чтобы не пялиться на нее. Но, взглянув на ее лицо, я увидела большеглазое, испуганное дитя. Поразительно! Никак не верилось, что прямо передо мной – она, в золотистом радужном сиянии, здоровается со мной и говорит с придыханием, голоском маленькой девочки. Я сразу полюбила ее за эту беззащитность и обрадовалась, что у нее есть такая большая добрая няня – Пола. Она была очень любезна со мной и Сьюзен, но, безусловно, претендовала на неразделенное внимание Полы – без нее она не сумела бы вернуться и еще раз проиграть эпизод. Я не понимала, как чуть ли не самая знаменитая женщина в мире может выглядеть такой перепуганной. Мы поболтались там еще немного, поздоровались с Билли Уайлдером, которого я знала в детстве, и с Джеком Леммоном, с которым я встречалась на той же киностудии, когда он снимался с моим отцом в “Мистере Робертсе”. Потом мы вышли из сумрака на слепящий солнечный свет в ту цивилизацию, которая была реальностью. Но впервые я оставила частицу себя в том световом круге посреди темного пространства, за двойной дверью с мягкой обивкой.
Всё это произошло незадолго до моего визита к Ли и задолго до того, как я сама ступила в круг света и вынуждена была бороться со страхами, которые не в силах унять даже кинозвезды.
Месяца через полтора папа привел меня на открытую съемочную площадку студии “Уорнер Бразерс”, чтобы обсудить с Джимми Стюартом, не взять ли меня на роль его дочери в фильме “История ФБР”. Эта мысль пришла в голову режиссеру, Мервину Лерою, а поскольку Джимми был лучшим папиным другом, думаю, папа не видел вреда в почти семейном предприятии. По той же причине меня эта идея не привлекала ни в малейшей степени: это навевало неприятные мысли о “папиных дочках”, и милейшему Джимми мой скепсис передался в достаточной степени, чтобы стало ясно – дальше первого разговора дело не пойдет. Однако в свете моих разборок с ФБР в последующие годы забавно получилось бы, начни я свой путь в кино с роли в “Истории ФБР”.
Итак, Ли Страсберг принял меня в свою нью-йоркскую частную школу, и проблема моей занятости с осени была улажена. Оставалось решить, где я буду жить и как платить за учебу. По счастливой случайности, Сьюзен Стейн, младшая дочь Жюля и Дорис Стейнов, сестра Джин (Стейн) Ванден Хейвел, закончила колледж Вассара и искала напарницу, чтобы снимать квартиру в Нью-Йорке.
Сьюзен Стейн посоветовала мне обратиться к Эйлин Форд, главе известного модельного агентства. Я могла бы подрабатывать моделью и платить за обучение и квартиру. Я вернулась в город и через два месяца начала заниматься у Ли, подписала первый контракт в модельном агентстве, подыскала двухуровневую квартиру для двоих на Восточной Семьдесят шестой улице и, к вящей радости Афдеры, съехала из папиного дома. Я шла своим путем, просто плыла по течению – по крайней мере, куда-то двигалась, пусть и без четкой цели.
Работа модели, благодаря которой я могла платить за курсы, оказалась нелегкой. Мне не нравилось постоянно думать о том, как я выгляжу, к тому же из-за своих толстых щек я считала себя не слишком фотогеничной, но довольно быстро нашла врача, который выписывал мне декседрин и мочегонные препараты, отчего я без конца бегала в туалет и избавляла свой организм от жидкости. Мой вес и раньше не дотягивал до нормы – 120 фунтов при росте 5 футов и 8 дюймов[18], – а стал ниже 110 фунтов[19]. Лицо мое, в 1959 и 1960 годах не сходившее со страниц многих модных журналов (Life, Esquire, Harper’s Bazaar, Look, Vogue и Ladie’s Home Journal), выглядело изнуренным, глаза – пустыми. Но я не простаивала без заказов. Когда на уличных стендах появлялись свежие журналы с моим лицом на обложках, я, никем не узнанная, наблюдала за реакцией прохожих на мои фото. Эйлин Форд, в чьем агентстве я работала, однажды сказала обо мне: “Она была не похожа на других. Ужасно волновалась из-за своей внешности и мнения других людей. Когда ей предлагали работу и хороший гонорар, она искренне удивлялась”.
Занятия проходили в центре города, в ничем не выдающемся здании на Бродвее. Мы поднимались на стареньком тесном лифте на шестой этаж в небольшой театр с авансценой и зрительным залом примерно на сорок мест. Помните, как в детстве вы впервые шли в новую школу, озираясь и пытаясь угадать, где вы окажетесь своим, а где чужим? Так вот, мне стало ясно, что я белая ворона – чистюля, дилетантка из высшего сословия, у которой на лбу написано: “Не знаю, хочу ли остаться с вами, пока только попробую”. Остальные, как и подобает богеме, всем своим слегка неряшливым видом как бы заявляли: “Мы нью-йоркские актеры, профессионалы и занимаемся своим делом, нравится вам это или нет”. Я одевалась довольно элегантно, а моя речь с характерными для выпускницы элитарного университета интонациями мне самой казалась чересчур напыщенной. Все знали, что Генри Фонда – мой отец, и я ловила на себе косые взгляды – хотя, возможно, это была просто мнительность.
Время от времени появлялись известные лица – например Франс Нгуен, которая играла на Бродвее в спектакле “Мир Сьюзи Вонг”, или Кэррол Бейкер, которую прославила ее сексапильная героиня из фильма Элии Казана “Куколка”.
Посещала курсы и Мэрилин Монро, самая звездная ученица Ли Страсберга; она тихонько сидела на галерке, в плаще, с шарфом на голове и очень серьезным видом. В течение месяца дважды в неделю я садилась позади нее и пыталась понять, что происходит, очень надеясь, что Ли не обратит на меня внимания. Я точно не собиралась идти в актрисы и вовсе не была уверена в том, что вообще здесь останусь. Мне рассказывали, что Мэрилин Монро не способна была ничего изобразить в классе. Все ее попытки заканчивались приступами тошноты от страха. Однажды после занятий я вышла вслед за ней на улицу. Она ловила такси, а я, стоя в сторонке, наблюдала за тем, как она уехала, не обратив на себя ничьего внимания. Я видела ее в кинохрониках, в центре всеобщего внимания, в окружении поклонников и папарацци – удивительно, как она, кумир восхищенной публики, совершила столь резкое перевоплощение и стояла теперь с тревожным видом, совсем одна на нью-йоркской улице, никем не узнанная.
Несколько лет назад ее агент по рекламе (который работал и со мной тоже), рассказал мне, как однажды перспектива выйти из номера и предстать перед журналистами в отеле привела Мэрилин в такой ужас, что ее рвало без остановки. Ее бросало из крайности в крайность – то она считала себя не просто звездой, а “небесным светилом”, то волновалась: “Вот сейчас все поймут, что я просто самозванка”. Как я хотела бы взять ее за руку!
Первое из двух еженедельных занятий было посвящено тренировке так называемой “чувственной памяти”. Один или двое студентов должны были воссоздать впечатления, которые возникают в той или иной ситуации, попытаться воспроизвести конкретные чувства – запахи, ощущения, звуки. В отличие от пантомимы, где в точности изображают какую-то деятельность без театрального реквизита, здесь требуется время, чтобы действительно ощутить тепло и вес чашки в руках, а затем почувствовать на губах горячий кофе. Этим воспроизведение действия отличается от воспроизведения чувств. Ваша цель – сконцентрироваться и добиться более глубокого осознания чувств. После того как задание было выполнено, его разбирали – сначала Ли, затем все остальные.
Затем мы “пели” – один из учащихся выходил на середину сцены и запевал на одной ноте, стараясь как можно дольше тянуть каждое слово. Каким-то образом такое протяжное выпевание одной ноты на одном вдохе помогало раскрыться чувствам и играть голосом, словно на струнах арфы. Если голос начинал вибрировать, а лицо и тело – дрожать, Ли, как всегда, спокойно, немного в нос, подбадривал ученика, чтобы тот продолжал и постарался расслабить те или иные зоны лица и тела. В этом упражнении актер учился контролировать себя и расслабляться, что помогает доиграть эпизод, даже если тебя захлестывают чересчур сильные эмоции.
