Из служебной комнаты вышел Петельников с двумя работниками аэропорта. Парень на чемодане тоже вскочил. Ещё появились откуда-то два оперативника словно вылезли из-под стола. Молодой человек с ракетками успокаивал собаку.
Девушка в соломенной шляпе оказалась в плотном людском кольце, из которого не было выхода.
— Вот и встретились, — радостно, как старой знакомой, сообщил Петельников. — Всё-таки верная пословица насчёт третьего раза, которого не миновать.
— Пусть эта мясистая дура отпустит руку, — сказала она низким голосом, оставаясь невозмутимой, будто её ничего тут не касалось, кроме завёрнутой руки.
Петельников кивнул, и «мясистая дура», тоже инспектор уголовного розыска, отпустила. Петельников тут же выдернул из этой отпущенной руки телеграфный бланк и показал его работникам аэропорта:
— Товарищи понятые, смотрите, абсолютно пустая бумага.
Понятые кивнули. Задержанная поправила соломенную шляпку. Оперативники, молодые ребята, рассматривали её с любопытством, как кинозвезду.
— В пикет милиции, — приказал Петельников. — Шумилов, перепиши свидетелей.
Её так и повели — в людском кольце. Ошарашенные пассажиры смотрели вслед, ничего не поняв, потому что не было ни одного милицейского мундира.
На полу осталось месиво давленых помидоров, издали — как пятно крови на месте преступления.
В это время Рябинин сидел в своём кабинете мрачный. Ничто не шло, другие дела лежали лежнем, всё валилось из рук и грызла совесть за тех ребят, которые по его ночной идее томились в аэропорту.
Утром вызывал прокурор и монотонно перечислил его грехи: преступление до сих пор не раскрыто, другие дела лежат без движения, работникам уголовного розыска дано неправильное задание. После указанных конкретных ошибок прокурор перешёл на причину, их породившую, — его характер. Рябинин не стал спорить хотя бы потому, что прокурор дорабатывал последние дни и переводился в другой район. Он не хотел спорить, но и не мог не обороняться.
Потом в канцелярии Рябинин перекинулся словами с Машей Гвоздикиной, сообщив, что в её годы можно быть и поумней. Затем поспорил с помощником прокурора Базаловой о воспитании детей, доказывая, что, если бы родители не только выращивали, но и воспитывали, преступность давно бы исчезла. И уж под конец поссорился по телефону с начальником уголовного розыска, чего наверняка не надо было делать, чтобы не навредить Вадиму Петельникову.
Он не срывал зло на людях. Как человек крайностей, в тяжёлые моменты Рябинин отказывался от компромиссов. Он никогда не ссорился с одним человеком, а уж если рвал с одним, то как-то получалось и с другими, как в цепной реакции. Поэтому он не ссорился с одним человеком — он ссорился с миром.
Вошёл Юрков. Он носил плащ даже в жару, и Рябинин подумал, что почему-то несимпатичные ему люди всегда тепло одеваются.
— Я в плохом настроении, — предупредил Рябинин.
— Я тоже, — добродушно заявил Юрков. — Завтра партсобрание, не забыл?
— Нет.
Ему не хотелось говорить, но Юрков такие мелочи не замечал. Спор с прокурором случился при нём, и, видимо, он пришёл утешить. Юрков попытался придумать вступление, но отказался и прямо спросил:
— Знаешь? Прокурор хочет твой вопрос поставить на партсобрании.
— Какой вопрос? — внешне удивился Рябинин, но вообще-то не удивился ничуть — мало ли какие вопросы может придумать руководитель, когда ему не нравится подчинённый.
— Ну о твоём характере…
— Впервые слышу, чтобы характер обсуждался на партсобрании, — теперь действительно удивился Рябинин.
— Да нет, — поморщился Юрков, — вопрос будет называться иначе. Но характер у тебя плохой, это точно.
Юрков хитренько улыбнулся: мол, не спорь, знаем твой грешок.
— Характер у меня не плохой, — спокойно возразил Рябинин, — просто он у меня есть.
— Да зачем он? — житейски заметил Юрков.
— Без характера не может состояться следователь, да и человека нет без характера.
Юрков поморщился, и Рябинин понял его — всё, мол, теория, а жизнь состоит из практики.
— Жизнь-то другая, — разъяснил Юрков.
Для многих людей жизнь хороша тем, что на неё можно всё свалить. Она вроде бы всё списывала. Часто жизнью называли ряд обстоятельств, которые помешали человеку стать лучше. Но Рябинину сейчас не хотелось ни о чём говорить — ни о жизни, ни о смерти.
— Вот спорить ты любишь, — подумал вслух Юрков.
— К выступлению на партсобрании готовишься? — усмехнулся Рябинин.
— А что — не любишь?
— Люблю, чёрт возьми. Разве это плохо?! — наконец-то вскипел Рябинин. — Испокон веков считалось, что способность к дискуссиям — прекрасное качество.
— Да ты уж больно волнуешься, — возразил Юрков.
Рябинин рассмеялся — зло, как демон. Его упрекали в страстности, а он, как дурак, серьёзно говорил с этим человеком, который с такой же невинностью мог упрекнуть в принципиальности.
— Пожалуй, прокурор о тебе на собрании не заговорит, секретаря парторганизации испугается, — уточнил Юрков.
Секретарём парторганизации была Демидова.
— А вообще-то, я пришёл вот что спросить. Ты со мной как-то спорил, что преступника надо перевоспитывать и доверять… Вот поймаешь её, эту свою неуловимую, — перевоспитаешь за один-два допроса? Будешь ей доверять? А?
Юрков щурил свои хитроватые глаза на большом широком лице. Рябинин молчал. Видимо, умные вопросы приходят в голову всем.
Честно на вопрос Юркова он ответить не мог, поэтому молчал. Конечно, эту женщину за несколько допросов не только не перевоспитаешь, а и души-то не тронешь. Доверять ей мог только сумасшедший. Получалось, что его слова в споре — красивая болтовня. И верно сказал тогда Юрков, что они для девочек.
Зазвонил телефон. Рябинин снял трубку.
— Сергей Георгиевич, — ухнула трубка, — она у меня в камере!
— Ну-у-у! — даже запел Рябинин и почему-то встал. — Как же?
— Всё как по сценарию. Как ты расписал, так она и шуровала.
— Вадим, а она не убежит? Смотри.
— Если только разберёт кирпичную стену или сделает за ночь подкоп. Пусть напишет объяснение?
— Ну пусть пишет, — помялся Рябинин. — Ко мне на допрос везите завтра. Возьмусь со свежими силами…
Инспектор знал, что на свои допросы следователь никого не пускает.
— Какая она? — вырвалось у Рябинина.
Петельников помолчал.
— Трудно будет с ней. Да ничего, главное сделано.
— Нет, Вадим, главное ещё впереди…
Часть третья
На следующий день Рябинин готовился к допросу. Он сидел с закрытыми глазами.
У каждого следователя есть десятки приёмов, которыми он пользуется, как механик разными гаечными ключами. В принципе приёмы можно применять любые, кроме незаконных и аморальных. Но чтобы их применять, нужно иметь отдохнувший ум, который весь допрос обязан быть в живости, деятельности, подвижности… Силы разума, как частицы в синхрофазотроне, надо разгонять до больших энергий, до такой высокой степени сообразительности, которая называлась быстроумием. Найти выход из положения, вовремя ответить, уместно пошутить, неожиданно одёрнуть, при случае пожалеть, а при случае быть готовым и к физической обороне. Это быстроумие сродни остроумию, только остроумие проявляется вспышкой, а быстроумие — состояние постоянное, и чуть ослабело оно, допрос гаснет. Ум следователя должен не иссякать, как источник в горах. Об одном и том же он должен уметь спрашивать постоянно, и всё по-иному, бесконечно бить в одну точку новым, тут же придуманным оружием, чтобы человеку казалось, что разговор идёт всё время о разном.
Но Рябинин был тугодум; может быть, обстоятельный, основательный, глубокий, но тугодум.
Закрыв глаза, он решал, на чём же строить допрос, который всегда на чём-то держится, как дом на фундаменте. Двое ресторанных потерпевших, Капличников и Торба, отпадали, — они не могли её опознать. На очной ставке она наверняка заявит, что видит их впервые. Получавшие деньги старушки тоже отпадали — разве им опознать? Кузнецова и Гущина её вообще не видели. Петельников в данном случае не свидетель, работник милиции, лицо заинтересованное. И Рябинин с тоской подумал, что прямых доказательств нет: не смешно ли — столько преступных эпизодов, а доказательства только косвенные! Теперь всё зависело от допроса. Удастся заставить её сказать правду — доказательства появятся, сама о них расскажет, а он зафиксирует. Не признается — дело будет трудным, и ещё неизвестно, чем оно кончится.
Выходило, что допрос лучше строить на Курикине. Он открыл глаза и спрятал в дело заготовленное постановление на её арест — осталось только получить санкцию у прокурора. Хотел было составить план допроса, что рекомендовала делать криминалистика, но передумал — свободная импровизация у него получалась лучше.
